Как король на именинах что значит
Как король на именинах что значит
НЕВИНОВНЫЙ ЖУРНАЛИСТ
ПРОВЁЛ В ТЮРЬМЕ
Новые колеса / Криминал / КАК КОРОЛЬ НА ИМЕНИНАХ. Больше двух лет отсидел в камерах СИЗО Игорь Макеев
Криминал
КАК КОРОЛЬ НА ИМЕНИНАХ.
Больше двух лет отсидел в камерах СИЗО Игорь Макеев
Утренний арест
Шантаж
— И всё же в процессе разбирательств “особо крупный размер” ушёл, пафос уголовного дела снизился. И чтобы оно вообще не перешло на мелкий уровень районного следователя, чтобы сохранилась ч. 4 ст. 159 УК РФ, решили статус “приподнять”. Так в деле появилась ОПГ, которую я якобы возглавлял.
Фактически доказательств против меня у следователей не было. Поэтому через моего адвоката они и настаивали на сделке.
Я подумал, посовещался с адвокатом и сказал:
Клетка
Нынешний “контингент” изрядно помолодел. В основном, в СИЗО “толкутся” те, кто потребляет “герыч”. Заметьте, ни одного ПРОДАВЦА, который распространял бы наркотики на дискотеках в молодёжных клубах, я в СИЗО не видел. В “распространители” зачисляются те, кто держал “герыч” для себя, дал другу, а тот его “подставил”.
Метод кнута
Сначала со мной пытались вести себя жёстко. Используя “метод кнута”. Меня перевозили из камеры в камеру каждые два дня, два месяца я провёл фактически в одиночке (один в двухместной камере). Хорошо, был телевизор и адвокат Иван Иванович Кавун приходил два-три раза в неделю. Сидел я и в камере с “первоходами”, и со “строгим режимом”, и с “подсадными утками”, которых чувствовал спинным мозгом. В камерах, кстати, обычно бывает весело. Анекдоты, смех, всякие истории. короче, тюремный КВН.
“Выведите меня в туалет”
Я заявил: “Буду читать”. И действительно, читал целый день. “Освоил” два листа.
Следователь озверел, запретил выводить меня на перекур и в туалет. Я сказал ему, что терпеть больше нет сил, и вынужден нассать у него в кабинете, за сейфом, прямо на глазах у следователей.
В общем, ребята поняли, что “кнутом” меня не проймёшь и надо договариваться.
Я понимал, что никто меня не отпустит, и решил развлекаться, применяя доступные мне способы защиты. Выставил свои требования: пока буду знакомиться с обвинительным заключением (два месяца без четырёх дней), обедать чтобы меня водили в кафе и отпускали домой пообщаться с женой и помыться.
— И действительно, меня водили обедать на Советский проспект к банку “Возрождение” в ментовское кафе “Бина” (вилка, ножичек, водочка. без наручников). Три раза под видом следственных действий меня возили домой. И ждали в квартире, пока я мылся и общался супругой (теперь уже бывшей). Бежать я не собирался. Даже сказал: “Если вдруг мы в толпе потеряемся, я буду стоять на том самом месте, где вы меня потеряли. ”
Однажды я, кстати, встретил в городе своего знакомого.
Через пару недель этого моего знакомого тоже “окунули” в СИЗО. Мы с ним встретились в камере, поболтали, потом я говорю: “Ну, ты сиди, а я пошёл кушать. ”
— Вот этот, в костюме, пил водку и не заплатил. Мы вас сейчас арестуем!
9.448 листов макулатуры
Я растянул удовольствие на два месяца. Каждый день подписывал, не читая, определённое количество листов, указывал, что мне отксерокопировать, и работал потом с документами в камере. Слово сдержал: ознакомление с уголовным делом закончил вовремя. В течение пяти дней дело должны были передать прокурору на подпись, а он видел всю его бесперспективность и утверждать не хотел.
Но начался суд. И судья вернул дело прокурору, дав ему пять дней на устранение недочётов. Было перепечатано 9,5 тысяч листов! А я опять написал: “Нечитаемо”. И отправил жалобу. Всего, кстати, за время пребывания в СИЗО мною было написано около 1000 заявлений во все инстанции, вплоть до администрации Президента РФ и Европейского суда.
Свидание с женой
— Ко мне приехали оперативники: “Ты что творишь?! У нас же всё хорошо было!” (Они там, как оказалось, всем отделом должны были эти копии печатать, сверлить, прошивать.) Начали меня пугать, но быстро поняли, что это бесполезно.
Пришёл старший следственной группы и распорядился: “Оставьте нас одних!” Потом меня спрашивает:
Договорились. Он прямо из кармана достал 5.000 рублей. Была доставлена жена. А я подписал обвинительное заключение.
Вернулись в суд. Судья Кореньков пошутил: “Хорошо, что есть такие, как Макеев, они научат прокуратуру работать”. Но он ещё не знал, что я научу работать и суд.
Подарок судьи
На суде прокурор зачитал первый эпизод и спросил:
— Можно, я дальше не буду читать это дело? Там всё такое же, как и в первом эпизоде, только фамилии меняются.
Прокурор вздохнул и начал читать. А я возил с собой всю макулатуру и следил, чтобы прочитано было ВСЁ. И если прокурор пропускал кусок, я его останавливал и заставлял прочитывать.
Он поначалу приходил в суд без формы, в джинсах и майке. Я написал везде жалобы: дескать, что это такое?
27 месяцев в “крытке”
Влюбился как мальчишка
— Ну, а здесь. Перед судом прокурор сделал мне предложение: дескать, я беру на себя один эпизод, а он просит дать мне срок, который я уже отсидел.
Если вам понравилась эта публикация, пожалуйста, помогите редакции выжить.
Номер карты «Сбербанка» 4817 7601 2243 5260.
Привязана к номеру +7-900-567-5-888.
Король на именинах
Сергей Зверев Король на именинах
Глава 1
Бутырская тюрьма никогда не пользовалась среди народа хорошей славой. Ни в девятнадцатом веке, когда она еще называлась Московским губернским тюремным замком, ни потом, когда стала центральной пересыльной тюрьмой дореволюционной России, ни в советское время. По сегодняшний день Бутырка справедливо имеет репутацию одного из самых беспредельных следственных изоляторов Российской Федерации. Скоро уже двести лет, как Бутырская тюрьма собирает под своими сводами тех, кто не в ладу с законом. Только люди, никогда не переступавшие ее порог, могут восхищаться вслух архитектурными достоинствами одного из обветшавших творений знаменитого архитектора Матвея Казакова. Это здание лучше рассматривать снаружи, а не изнутри.
Для сорокалетнего Андрея Кувалова с погонялом Кувадла это была уже третья ходка, а потому и чувствовал он себя в СИЗО привычно и уверенно. Не вскакивал при малейшем шуме в коридоре, не суетился, не строил несбыточных планов. В тюрьме что главное? Уметь ждать. Как ни торопи время, оно все равно по капельке капает – быстрей не пойдет. Взяли его по глупости, с поличным, тут не отвертишься.
Промышлял он квартирными кражами. Всегда брал только деньги. Рыжьем-ювелиркой и шмотками не увлекался. Дензнаки, они все одинаковые, пойди докажи, что это краденые купюры, а вот кольцо-гайку, сережки или шубу хозяева всегда признают. Поставил квартиру Кувадла чисто. Какой бы замок хитроумный инженеры ни придумали, а все равно, против фирменной дрели с алмазным сверлом ему не устоять. Места, где люди деньги на черный день хранят, Кувалов нюхом чуял. Стоило ему только на обстановку глянуть, то сразу понимал, чем хозяева дышат. Если мебелишка так себе, без позолоты и наворотов, то деньги скорее всего вместе с документами где-нибудь в серванте в обувной коробке лежат, в конверт почтовый запакованные. Найти их – пять минут понадобится. Если же роскошь напоказ, ищи деньги в укромном месте: за книжками, за видеокассетами или в платяном шкафу в пакете со всякими рваными носками или в туалете в вентиляции.
В тот раз деньги, и немалые – почти пять тысяч долларов, отыскались в морозилке холодильника в пачке из-под пельменей. И все бы ничего, если бы Кувадла ушел сразу, как деньги взял. Но приглянулась ему побрякушка в стеллаже – футбольный мяч с автографами его любимой команды «Спартак». Дрель с аккумулятором, как всегда, в портфель положил, а мяч-то не сдуешь. Бросил его в пакет, который на кухне подобрал. А когда из квартиры выходил, то с соседкой нос к носу столкнулся. Буркнул: «Добрый день» – и в лифт. Сразу ему старушка не понравилась. Любопытная, сухонькая, нос острый. Такой нос в любую щель залезет. До первого этажа он и не доехал, лифт остановился. Думал сперва, просто так, сломалось что-то. Но когда створки дверей открылись, то увидел Кувадла на площадке ментов с автоматами. Старушка-то ушлой была, мяч с пакете мигом распознала, и не 02 позвонила, а сразу соседу с верхнего этажа, тот оперативником работал. Он и лифт отключил, и ментов вызвонил. К своему они мигом приехали. Вот так и загремел осторожный Кувадла, светила ему сто пятьдесят шестая статья пункт «В». А значит, и срок от двух до шести. Тут уж как адвокат постарается.
Денег на хорошего адвоката у Кувадлы не было, потому и получить срок по минимуму он не рассчитывал. Вот уже месяц шел, как следак его в Бутырке мурыжил – оперу спешить некуда. Но и Кувадла уже научился жить так, чтобы о времени не думать. А поскольку был он блатным со стажем, то братва его поставила смотрящим по хате. Своего адвоката, которого Кувадле бесплатно предоставили, он два раза всего и видел. Сразу понял, что толку от него никакого. Говорит, а сам в это время о чем-то другом думает. И мешки под глазами синие, как у всякого, кто выпить лишнее любит.
В наполненной не выше тюремного норматива камере шла обычная жизнь, каждый из подследственных коротал время, как умел. Кто резался в «стирки» – карты, благоразумно отгородившись на шконке занавесочкой, кто играл в нарды, в это время одновременно работали два телевизора. По одному шел футбольный матч. Но после того как из-за мяча Кувадла и загремел на нары, о футболе ему и думать не хотелось. На экране второго телевизора гордо вышагивали манекенщицы, демонстрируя высокую французскую моду. Нормальный мужик по своему желанию такое на «вольняшке» смотреть не станет, разве что за компанию с женой. И то, если сильно попросит. Но тюрьма – другое дело. Мужчины, не видевшие живых женщин кто по месяцу, а кто и по полгода, таращились на экран, пускали слюни и, конечно же, взахлеб комментировали, что бы они с такими телками вытворяли, доведись им чудом перенестись за тюремные стены.
– У меня такая же в Саратове осталась, – зычно проговорил худосочный первоход в круглых очках-велосипедах, – один в один. Ноги от ушей, а волосы, как солома желтые и длинные, до самой задницы. И глаза голубые. – Он жадно затянулся плохонькой сигареткой.
Короткий окурок сжимал между двух спичек, чтобы выкурить до последнего. Затянулся и тут же закашлялся.
– Если ноги от ушей, то и задница у нее вместо головы, – пробасил один из зрителей – любителей высокой моды.
– Пошел ты… – очки-велосипеды блеснули.
– Куда? – тут же зло прозвучал вопрос.
Мгновенно воцарилась тишина. Все ждали, что же ответит очкарик. Даже картежники выглянули из-за занавески. В тюрьме надо строго следить за тем, что говоришь. Пошлешь неосторожно не в ту сторону или про матушку собеседника вспомнишь, можешь до утра и не дожить. За решеткой все сказанное воспринимается серьезно. «Косяк» в любой момент случиться может. Кувадле не хотелось, чтобы сейчас принялись выяснять отношения. Он незлобно и тихо произнес, но в тишине слова смотрящего хаты прозвучали веско:
– Фильтруй базар, очкарик. Так куда ты его послать хочешь?
– В баню… – упавшим голосом произнес саратовец, в первый раз оказавшийся на бутырских нарах.
– Баня еще через три дня, – не стал настаивать на сатисфакции мужик, – в баню можно. Правда, лучше бы ты меня в другое хорошее место послал. Я бы не отказался.
– Вы «сеансов» насмотритесь, скоро и телевизор трахнете, – произнес Кувадла, отворачиваясь к стене. Даже на его «козырной» шконке под самым окном дышалось тяжело.
Вся камера тут же взорвалась дурацким смехом. На воле от такой шутки никто бы, наверное, даже не улыбнулся.
– Была… – вздохнул тот, – но я ее на свиданке брату отдал. Эх, не привык я к таким сигаретам, на воле только «Мальборо» курил.
Никто не стал выяснять – почему отдал брату фотку. Все понимали, у каждого нашлась бы подобная история. В неволе вдвойне тяжелей, если что-то напоминает тебе о свободе. Смотришь на фотографию, и сами собой приходят мысли: что блондинка сейчас делает, одна ли, вспоминает ли… Вот и отдают зэки фотографии родных и близких, чтобы лишний раз не терзаться, не переживать.
В коридоре загремели ключи, и дверь камеры отворилась. Кувадла даже не повернулся.
– Кувалов, на выход, – лениво процедил сквозь зубы конвойный «рекс».
Кувадла, не выказывая удивления, неторопливо поднялся со шконки – сохранял достоинство. В камере, как в волчьей стае, только почуют слабость вожака, тут же повиноваться перестанут. А власть свою Кувадла держал железной рукой.
– Стоять, лицом к стене, – скомандовал «рекс».
Андрей Кувалов чуть медленнее, чем следовало, повернулся лицом к шершавой стене, заложил руки за спину. Железная дверь в камеру с грохотом затворилась.
Кувалова конвоировали двое: коридорный в камуфляже, вооруженный дубинкой и баллоном со слезоточивым газом, и «рекс», которого он видел впервые. Коридор следственного изолятора был разделен железными решетками на отсеки. Запоры в решетках были двойные, но закрывались все они только на один ригель. Второй запор был куда надежней – три массивных стержня могли выдвинуться из стены по команде с пульта. «Рекс» открывал решетки длинным ключом-«вездеходом», каждый раз не забывая напомнить подследственному:
– Стоять, лицом к стене.
После тесной тюремной камеры коридоры, освещенные жидким электрическим светом, казались удивительно широкими. Узнику дышалось в них легко, хотя Кувалов помнил, когда его только привезли в Бутырку, так он не думал. Тогда мгновенно в нос ударил спертый, насыщенный миазмами воздух, отчего закружилась голова. Проплывали мимо темные прямоугольники металлических дверей с номерами хат.
Кувадла не спрашивал, куда и зачем его ведут, это тоже одно из тюремных правил. За решеткой человек не принадлежит самому себе, куда ведут – туда и пошел, нет выбора. Наконец «рекс» распахнул неприглядную дверь, за которой оказалось узкое и высокое, как стакан, помещение, всю меблировку которого составляли стол и два табурета, намертво прикрученные к полу. В таких кабинетах проходят допросы или встречи с адвокатами.
Король на именинах (59 стр.)
«Вот и повалила удача, – ухмыляясь, рассуждал Артем Кузнецов. – Интересно, сколько же „бабла“ на автосалоне можно будет поднять? Если краденые тачки продавать… Надо все еще раз хорошенько обмозговать. Кому война, кому проблемы. Мне в руки бабки плывут, и отказываться от них грех. Вот и человек из-под Карла уходит, значит, все правильно Пашка рассчитал. Хорошо, что я за джип не торговался, вон оно как повернулось. А ведь мог и наехать на Акулова по полной программе и джип за полцены взять. Ну, допустим, десятку бы сэкономил, но зато он ко мне не пришел бы, это уже сто пудов. Пролетели бы бабки мимо меня, как фанера», – Артиста распирало от самодовольства.
Как всегда перед закрытием рынка, Артист обходил его. Он не заглядывал под прилавки, в кладовки, он скользил взглядом по лицам торговцев, по их рукам. И от его взгляда торговцам становилось не по себе, им казалось, что Артист видит их насквозь. И они не улыбались, а опускали головы. Артист любил, когда ему поклоняются. И неважно, что поклонение держалось на страхе, главное, что оно было.
Артист прижал трубку к уху и отошел на несколько шагов от своих людей, даже отвернулся, словно он сам по себе, а они сами по себе.
– Квазимодо приехал, – коротко сообщил водитель.
– Возьми Спортсмена, Квазимодо и приходите к контейнерам. Да не спеши, я еще на рынке, похожу, посмотрю. Через полчаса буду.
Квазимодо – это было погоняло. А получил ее «браток» за улыбку, которая, как приклеенная, постоянно была на его лице. Даже когда он спал, то все равно улыбался. Правильнее было бы назвать его Гуинпленом, но для «братков», которые что-то слышали, что-то когда-то читали, и Гуинплен, и Квазимодо были одним и тем же лицом, одним и тем же человеком.
Квазимодо сидел перед телевизором в комнатке охраны, уткнувшись подбородком в напарафиненные кулаки. Смотреть на его небритую улыбающуюся рожу и не улыбаться самому было почти невозможно.
Вадик обошел здание, поднялся на крыльцо. Квазимодо оторвал голову от кулаков, посмотрел на водилу.
– Тут это… – сказал Квазимодо, – Артист наезжал за бычок под крыльцом, мне сказали, так ты, Вадик, того, поосторожнее.
Вадик по сравнению с другими бойцами находился в привилегированном положении, ближе других был к боссу, проводил с ним больше времени и был посвящен во многие дела.
– Ты что тут зыришь так внимательно?
– Смотрю, въехать хочу, что к чему. А Серый где?
Вадик дождался Серого.
– Пошли, – сказал он, – и ты, Квазимодо, и ты, Серый, нас Артист зовет.
Еще два бойца даже головой не повернули в сторону своих приятелей, покидающих офис. Вадик шел впереди, Квазимодо с Серым в шаге за ним.
– И что ты? – спросил Серый, ковыряясь спичкой в зубах.
– Да ничего. Походил, походил. Розетки все вывернуты, на проводах болтаются, бумаги какие-то валяются, выключатели вывернуты. И только джип Артиста посреди всего этого развала блестит, как памятник. Во, представляешь, Вадик?
– Страшного чего, я так и не понял?
– Страшного вот чего: в джипе пусто, никого в салоне. И вдруг он как заревет, как загудит и на меня едет.
– А ты? – спросил Серый, толкнув Квазимодо в плечо.
– Я что… Ноги задеревенели, хочу побежать, а не могу. Хочу крикнуть, а язык не шевелится.
– Наехал на меня джип, Вадик, и размазал меня по полу, кишки изо рта полезли.
– Да нет, не пил, – с извечно глупой улыбкой ответил Квазимодо. – А куда мы идем?
– Артист зовет, понадобились мы ему.
Они втроем обошли мини-рынок и оказались у контейнеров, старых, ржавых, с которых даже надпись стерло время. Кто и когда притащил эти контейнеры к рынку, ни Вадик, ни Серый, ни Квазимодо не знали.
Артист шел, не торопясь, прячась в тень навеса. До его слуха долетел крик с задворков мясного павильона:
– Вы что, ребята, я здесь ни при чем!
Артист замер, как вкопанный, затем поманил пальцем одного из своих «пехотинцев» и шепотом поинтересовался:
– Что за базар на повышенных тонах? Кто это там горло дерет?
«Браток» сбегал и уже через минуту стоял перед боссом.
– Там наши мясника щеманули.
– Мясо рубить отказывался, которое наши привезли. Говорит, что у него рабочий день закончился.
Артист плюнул под ноги:
– Он же сам у меня на работу просился, я его предупреждал. – Артист произносил фразы абсолютно нейтрально, но именно в те моменты, когда он говорил тихо, «братки» понимали, что Кузнецов вне себя от ярости и сейчас взорвется, как перегревшаяся лампочка.
Артист расцепил руки и, покачиваясь из стороны в сторону, прошел в павильон. В «стекляшке» висел застоявшийся запах сырого мяса, голоса покупателей гулко отражались от стен.
– Где он? – негромко поинтересовался Артист.
Мясник был в фартуке, заляпанном кровью, с присохшими к дерматину кусочками мяса. Руки толстые, как ноги, лысая голова, маленькие свиные глазки, плотоядный рот. И руки, и грудь, и шею мясника покрывала золотистая шерсть. Рубщик стоял, опираясь на огромный топор, больше похожий на палача, чем на человека, снабжающего продовольствием приехавших на рынок покупателей. Звали мясника Тихоном, а фамилия была у него Соловьев. «Братки» подойти к нему вплотную опасались, но и сам мясник покинуть подсобку уже не мог.
Тихон Соловьев пытался объяснить:
– Хлопцы, ну подумайте, какой мне резон топором за так махать? Это же две туши, почти на час работы. А у меня жена рожать сегодня должна. – Рубщик при этом держал руку на топорище.
– Ты че, урод долбаный, не понял, это наше мясо!
– Какое ваше? – огрызался Тихон Соловьев. – Говядина это. Что ж я, не понимаю, первый год замужем? Ваше, не ваше, мне по хрену, день кончился, а у меня жена в больнице. Отойдите от двери, и я пошел.
Даже вдвоем «братки» не рисковали прыгнуть на Тихона Соловьева, потому как понимали, взбесившийся мясник до трех считать не станет. А как Тихон рубит топором мясо, они не один раз видели. Свиную голову от туши мясник отсекал двумя ударами, а голову огромного хряка разваливал пополам без проблем – с одного удара. Мясник был артистом своего дела, увесистый топор в его лапищах был точнее скальпеля в чутких пальцах хирурга: ни одного лишнего движения, все рассчитано, выверено. Рубщик был из той породы людей, которые если вобьют себе что-то в голову, то убедить их уже невозможно, он пер напролом, за что и был уволен с последнего места работы не по собственному желанию, как водится, а по статье. Правда, тогда обошлось без драки.
– Ну, хлопцы, хватит меня уговаривать. Завтра утречком приду, чистенький, свеженький, как огурец из бочки, и ваши туши мигом обработаю, оприходую, лучше не бывает. А сейчас – отошли от дверей, жена у меня уже не молодая, боюсь, как бы чего без моего ведома не случилось.
И обычно благодушное лицо мясника сделалось злым, белки глаз налились кровью, и плотно прижатые к черепу уши покраснели. Он опустил голову, набычился, посмотрел на стоящих перед ним «братков», как бык на двух псов, которых он абсолютно не боится. Рубщику казалось, что те действуют не по указанию хозяина, а на свой страх и риск. Мол, просто бандитам от безделья захотелось покуражиться, но наскочили не на того.
– С меня где сядешь, там и слезешь, это все знают, – с присвистом произнес мясник.
В подсобку зашел Артист. Наступила полная тишина. За спиной мясника была стена, обшитая досками, а перед ним огромная колода, уже вымытая и посыпанная белой крупной солью. Лезвие топора, неглубоко вогнанного в колоду, поблескивало. Под взглядом Артиста рубщик стушевался.
– Что за крик, а драки нет? – уж слишком миролюбиво произнес Артем Кузнецов, выщелкнув из пачки дорогую сигарету и посмотрев на часы.
Один из «братков» щелкнул зажигалкой. Артист прикуривать не стал, брезгливо отмахнулся от предложенного огня.
– Соловей-разбойник, я гляжу, ты никого не боишься?
– А чего мне их бояться? Свою работу я сделал, даже лишнего нарубил, а тут они… – принялся объяснять Соловьев, пытаясь найти защиту у человека, которому принадлежал мини-рынок.
Король на именинах (23 стр.)
Сейчас Глазунов казался ему существом могущественным, властным, почти всесильным. Ведь он с расстояния почти в километр мог дотянуться пулей до человека и превратить его из живого в мертвого.
Холодок пробежал по спине диспетчера.
– Посиди еще немного, послушай. Мне и поговорить-то не с кем. Я, думаешь, почему баб к себе не вожу? Прикинь. Один живу в квартире, а не вожу. Проболтаться во сне боюсь. Понял? Я бабу отымею и не к стенке храпеть заваливаюсь, а сразу за дверь, чтобы не спать с ней.
Над головой Шурика, жужжа, закружилась оса. Диспетчер принялся нервно отмахиваться, но насекомое кружилось все ближе и ближе. Глазунов смотрел на эту сцену, скосив глаза. Шурик хоть и дергался, но справиться с назойливым насекомым не мог. Глазунов выбросил вперед левую руку, пальцы хлопнули по ладони. Назойливое жужжание прекратилось, Глазунов протянул ладонь: на линии жизни лежала раздавленная оса с помятыми крыльями. Лапки еще шевелились.
– Вот видишь, и мы с тобой, Шурик, точно так – жужжим, нападаем, ужалить норовим, а нас кто-нибудь хлоп – и раздавит, только кишки через задницу полезут. Вот как у нее, смотри, что нас с тобой ждет.
Глазунов стряхнул осу, вытер руки о джинсы.
– Ее пугай, не впервой, – произнес Шурик.
– Не впервой – это точно. Но тогда я хоть знал, кого валить придется. А теперь ни ты не знаешь, ни я. Только телефон, суки, через тебя передали, по которому мне инструкции дадут. Вот и все.
– Какая разница? – заморгал глазами диспетчер.
– Лишние мы с тобой, Шурик, в этой игре.
– Чего ты боишься? – заерзал Шурик. – Бабки мы уже взяли, значит, работу надо сделать.
– Вот и я думаю, работу сделать придется. А потом нас с тобой сделают.
– Ой, брось, Глазунов, вечно ты панику сеешь. Если бы меня хотели…
– Ликвидировать. То уже давным-давно я бы не ходил по этой земле, – Шурик топнул ногой.
– А ты откуда знаешь?
– Знаю. Иногда я себя на место своей жертвы ставлю. Нельзя это делать, вредно для психики, но приходится.
– И что чувствуешь? – с каким-то прямо-таки иезуитским интересом спросил Шурик.
– Чувствую, как кровь в жилах стынет, уши закладывает, и глаза сами закрываются. Потому баб валить никогда не соглашался.
– Ладно тебе, поехали отсюда.
– Что ж, поехали. А веревка у тебя есть?
– Зачем? – насторожился Шурик.
– Коробку связать, чтобы вдруг не раскрылась.
– Зачем тебе меня вешать, ты же еще деньги не все получил.
Шурику после этих разговоров, странных и пугающих, хотелось сказать:
«Последнее дело с тобой, Глазунов, больше никогда ты даже голоса моего не услышишь в телефонной трубке».
Но вместо этого довольно бодро, как диктор FM-радиостанции, проворковал:
– Конечно, конечно! Что ты, Глаз, я же без тебя как без рук. У меня в машине скотч есть.
Павел заклеил по периметру коробку широкой прозрачной лентой, встряхнул ее. Ничего не звенело и не бренчало.
– Видишь ты, – сказал Павел опуская коробку на заднее сиденье, – научили-таки в армии предосторожности, ничего даже не бряцает.
Всю дорогу до Капотни мужчины молчали, настороженно выжидая.
– Зачем же к дому, вот тут стань на перекрестке. Пойду пивка куплю.
– На нем что, написано? Или у нас кто-то уже сквозь картон видеть научился?
– Значит, не судьба. Ты вообще, Шурик, в судьбу веришь?
– Да, – сказал диспетчер абсолютно серьезно, словно у него священник спросил, верит ли он в бога и святую троицу.
«Опель» остановился. Глазунов положил коробку на колени. Из машины выйти не спешил.
– Скажи, пожалуйста, как тебя по отчеству зовут?
– Петрович, – даже не поинтересовавшись, зачем, ответил Шурик.
– Значит, Александр Петрович, до встречи. Надеюсь, до скорой.
«Найдешь, куда ж ты денешься», – подумал Глазунов, бережно захлопывая дверцу машины.
Участковый, старший лейтенант Спиридонов, появился как из-под земли.
– Эй, стой! – окликнул он Павла.
Глазунов остановился, медленно повернулся. С участковым у Павла отношения были не ахти какие. Участковый по комплекции вдвое превосходил Павла. В левой руке старший лейтенант держал папку из коричневого кожзаменителя, а в правой – погасшую сигарету. По красному лицу милиционера и по двум подбородкам плыл пот.
«Животное», – незлобно подумал Павел.
Старлей подошел. Тяжелым взглядом осмотрел, ощупал Павла.
– Трезвый, смотрю? Пить завязал? Надолго?
– Так точно, товарищ старший лейтенант.
– Огонька не найдется? – взглянув на погасшую сигарету, попросил участковый.
– Завсегда пожалуйста. – Глазунов поставил к ногам банку кока-колы, вытащил зажигалку, сам зажег и поднес огонек к сигарете милиционера.
– Работаем или отдыхать продолжаем?
– Устраиваюсь, товарищ старший лейтенант. Знаете, время нынче такое, что устроиться на хорошую, высокооплачиваемую работу не так-то и просто.
– Говори, говори, я слушаю.
– А что, ко мне вопросы есть, нарекания? Я же перед законом чист.
– Все вы чистые, дегтем мазанные…
– Так я что-то не понял…
– Куда ты, Глазунов, устраиваешься? Поподробнее, поконкретнее.
– Знаете, ведь я слесарь неплохой, холодильники могу ремонтировать, машины. Пошел на одну фирму, а мне там и говорят…
Все жители Капотни, когда ездили в Москву, говорили, что едут в город. И делились на тех, кто работает в городе, и тех, кто в Капотне.
– Частная фирма, шесть тысяч оклад, плюс премиальные, – беззастенчиво глядя в голубенькие глазки участкового, врал Павел. – Так знаете что, не подошел я им. Говорят, был бы помоложе, взяли. Дискриминация какая-то! Возрастная. Был бы я женщиной беременной, еще бы понял, почему не берут, а так…
– У нас в автобусный парк устроиться не хочешь?
– Товарищ старший лейтенант, спасибо, конечно, за заботу, но что-то в наш автопарк желания нет. Там пьющих много, а я решил завязать, не выдержу, соблазнят стаканом.
– Что, подшиться или закодироваться решил?
– Может быть, и закодируюсь.
– Похвально, похвально. Жениться бы тебе, Глазунов, баб-то кругом сколько! – И старлей посмотрел на двух женщин лет по тридцать пять, которые шли по улице. На одной был цветастый сарафан, на другой короткие шорты и майка. – Вот такую, например?
– Зачем мне старую? Можно и помоложе, товарищ старший лейтенант.
Глазунов, разговаривая с ментом, даже забыл, что у него в руках снайперская винтовка.
Старлей покосился на коробку:
– Это у тебя чего такое? Кататься надумал?
– Это вот… передать просил один сослуживец. Тоже ведь жизнь у мужика не удалась, с женой развелся. Так сыну купил доску. А жена к ребенку не пускает, вот он… через меня решил.
– А я уж думал, ты сам, Глазунов, на доске покататься решил.
– Да нет, староват я, товарищ старший лейтенант.
– Ну ладно, ты на работу устраивайся, дурака не валяй. Мужик ты не конченый, самостоятельный.
– Ну, спасибо на добром слове.
Участковый и Глазунов попрощались за руки. Павел поднял банку кока-колы, поглядел старлею вслед, внутренне ухмыльнулся.
«А ведь как близко, совсем рядом беда пролетела, можно сказать, у самого носа жужжала. Судьба. Вот и не верь в нее после этого. Ведь мог со „стволом“ прихватить. И свидетелей на улице хватало, и мне тюрьма, а ему звезда на погоны. Но не судьба. Ни ему, ни мне».
В отличие от диспетчера Александра Петровича, то бишь Шурика, Павел Глазунов к оружию привык – и когда оно было рядом, на расстоянии вытянутой руки, и в соседней комнате. Он всегда чувствовал себя спокойно. Это как скрипач, у которого инструмент всегда настроенный должен быть рядом.
Коробку с винтовкой Павел положил в диван. Принял душ, вытерся насухо, открыл дверь на балкон и лег на диване. Вытянулся, подсунул руки под голову, прикрыл глаза. Он понимал, где большие деньги, там всегда риск большой.
«Дернуть, конечно, можно, но ведь у меня есть мама. Доехать до Серпухова не сложно. Маму найдут, да и меня в конце концов „выщемят“. Шурик, Шурик… Надо мне подстраховаться, Александр Петрович, вот тобой мы и займемся».