Как зверь она завоет то заплачет как дитя что за стих
Зимний вечер. 185 лет спустя
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя.
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя.
То под кровлей обветшалой
Вдруг соломой зашуршит.
То, как путник запоздалый
К нам в окошко застучит.
Наша ветхая лачушка
И печальна и темна.
Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?
Или бури завываньем
Ты, мой друг, утомлена
Или дремлешь под жужжаньем
Своего веретена.
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей.
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила.
Спой ме песню, как девица
За водой по утру шла.
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя.
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя.
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей.
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
1825
ЗИМНИЙ ВЕЧЕР 185 лет спуся.
Снова ветер «крышу сносит»,
Разрушая мой уют.
То опять меня поносит,
То зарплату не дают.
То по радио сказали
К нам летит метеорит.
То сосед, извечно пьяный,
В коридоре материт.
Наша скромненькая «двушка»
На окраине шумна.
Что-то ты, моя подружка,
Этим не впечатлена.
Приуныла ожидая,
Что меня заменит принц.
Или дремлешь под жужжанье
Ноутбука, что завис.
Выпьем, что ли «Ягуара»,
Сердцу станет веселей.
Знаю яд; ну где же тара?
Всё отлично, всё OKEY.
Спой мне песню под «Мадонну»,
Караоке подключив.
Только зуммер телефона
Надоедливо пищит.
Снова ветер «крышу сносит»,
Разрушая мой уют.
То опять меня поносит,
То зарплату не дают.
Выпьем, что ли «Ягуара»,
Сердцу станет веселей.
Знаю яд; ну где же тара?
Всё отлично, всё OKEY.
2011
Теперь относим на БЛК. Получаем три законные: «ИЗВИНИТЕ, НЕТ!», с комментариями
редактора, что данный бред стихотворением не является. Что и требовалось доказать.
Всё отлично, всё OKEY!
Стихи александра сергеевича пушкина
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя,
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит,
То, как путник запоздалый,
К нам в окошко застучит.
Наша ветхая лачужка
И печальна и темна.
Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?
Или бури завываньем
Ты, мой друг, утомлена,
Или дремлешь под жужжаньем
Своего веретена?
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла.
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя.
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя: где же кружка?
Сердцу будет веселей.
В КРОВИ ГОРИТ ОГОНЬ ЖЕЛАНЬЯ
В крови горит огонь желанья,
Душа тобой уязвлена,
Лобзай меня: твои лобзанья
Мне слаще мирра и вина.
Склонись ко мне главою нежной,
И да почию, безмятежный,
Пока дохнёт весёлый день
И двигнется ночная тень.
ЕСЛИ ЖИЗНЬ ТЕБЯ ОБМАНЕТ
Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.
Сердце в будущем живёт;
Настоящее уныло:
Всё мгновенно, всё пройдёт;
Что пройдёт, то будет мило.
Медлительно влекутся дни мои,
И каждый миг в унылом сердце множит
Все горести несчастливой любви
И все мечты безумия тревожит.
Но я молчу; не слышен ропот мой;
Я слёзы лью; мне слёзы утешенье;
Моя душа, плененная тоской,
В них горькое находит наслажденье.
О жизни час! Лети, не жаль тебя,
Исчезни в тьме, пустое привиденье;
Мне дорого любви моей мученье –
Пускай умру, но пусть умру любя!
На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой… Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит – оттого,
Что не любить оно не может.
Слыхали ль вы за рощей глас ночной
Певца любви, певца своей печали?
Когда поля в час утренний молчали,
Свирели звук унылый и простой
Слыхали ль вы?
Встречали ль вы в пустынной тьме лесной
Певца любви, певца своей печали?
Следы ли слёз, улыбку ль замечали,
Иль тихий взор, исполненный тоской
Встречали ль вы?
Вздохнули ль вы, внимая тихий глас
Певца любви, певца своей печали?
Когда в лесах вы юношу видали,
Встречая взор его потухших глаз,
Вздохнули ль вы?
Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя!
Одна в глуши лесов сосновых
Давно, давно ты ждёшь меня.
Ты под окном своей светлицы
Горюешь, будто на часах,
И медлят поминутно спицы
В твоих наморщенных руках.
Глядишь в забытые вороты
На чёрный отдаленный путь;
Тоска, предчувствия, заботы
Теснят твою всечасно грудь.
То чудится тебе……………….
ПОРА, МОЙ ДРУГ, ПОРА!
Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит –
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоём
Предполагаем жить… И глядь – как раз – умрём.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля –
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальнюю трудов и чистых нег.
РОНЯЕТ ЛЕС БАГРЯНЫЙ СВОЙ УБОР
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.
Печален я: со мною друга нет,
С кем долгую запил бы я разлуку,
Кому бы мог пожать от сердца руку
И пожелать весёлых много лет.
Я пью один; вотще воображенье
Вокруг меня товарищей зовёт;
Знакомое не слышно приближенье,
И милого душа моя не ждёт.
Я пью один, и на брегах Невы
Меня друзья сегодня именуют…
Но многие ль и там из вас пируют?
Ещё кого не досчитались вы?
Кто изменил пленительной привычке?
Кого от вас увлёк холодный свет?
Чей глас умолк на братской перекличке?
Кто не пришёл? Кого меж вами нет?
Он не пришёл, кудрявый наш певец,
С огнём в очах, с гитарой сладкогласной:
Под миртами Италии прекрасной
Он тихо спит, и дружеский резец
Не начертал над русскою могилой
Слов несколько на языке родном,
Чтоб некогда нашёл привет унылый
Сын севера, бродя в краю чужом.
Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный
И вечный лёд полуночных морей?
Счастливый путь. С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул, шутя,
И с той поры в морях твоя дорога,
О волн и бурь любимое дитя!
Ты сохранил в блуждающей судьбе
Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский шум, лицейские забавы
Средь бурных волн мечталися тебе;
Ты простирал из-за моря нам руку,
Ты нас одних в младой душе носил
И повторял: «На долгую разлуку
Нас тайный рок, быть может, осудил!»
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он, как душа, неразделим и вечен –
Неколебим, свободен и беспечен,
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.
Из края в край преследуем грозой,
Запутанный в сетях судьбы суровой,
Я с трепетом на лоно дружбы новой,
Устав, приник ласкающей главой…
С мольбой моей печальной и мятежной,
С доверчивой надеждой прошлых лет,
Друзьям иным душой предался нежной;
Но горек был небратский их привет.
И ныне здесь, в забытой сей глуши,
В обители пустынных вьюг и хлада,
Мне сладкая готовилась отрада:
Троих из вас, друзей моей души,
Здесь обнял я. Поэта дом опальный
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его Лицея превратил.
Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе – фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Всё тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай просёлочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.
Когда постиг меня судьбины гнев,
Для всех чужой, как сирота бездомный,
Под бурею главой поник я томной
И ждал тебя, вещун пермесских дев,
И ты пришёл, сын лени вдохновенный,
О Дельвиг мой, твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный,
И бодро я судьбу благословил.
С младенчества дух песен в нас горел,
И дивное волненье мы познали;
С младенчества две музы к нам летали,
И сладок был их лаской наш удел;
Но я любил уже рукоплесканья,
Ты, гордый, пел для муз и для души;
Свой дар, как жизнь, я тратил без вниманья,
Ты гений свой воспитывал в тиши.
Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво;
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты…
Опомнимся – но поздно! И уныло
Глядим назад, следов не видя там.
Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?
Пора, пора! Душевных наших мук
Не стоит мир; оставим заблужденья!
Сокроем жизнь под сень уединенья!
Я жду тебя, мой запоздалый друг –
Приди; огнём волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.
Пора и мне… пируйте, о друзья!
Предчувствую отрадное свиданье;
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я,
Исполнится завет моих мечтаний;
Промчится год, и я явлюся к вам!
О, сколько слёз и сколько восклицаний,
И сколько чаш, подъятых к небесам!
И первую полней, друзья, полней!
И всю до дна в честь нашего союза!
Благослови, ликующая муза,
Благослови: да здравствует Лицей!
Наставникам, хранившим юность нашу,
Всем честию, и мёртвым и живым,
К устам подъяв ликующую чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.
Полней, полней! И, сердцем возгоря,
Опять до дна, до капли выпивайте!
Но за кого? О, други, угадайте…
Ура, наш царь! Так! Выпьем за царя.
Он человек! Им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал Лицей.
Пируйте же, пока ещё мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему…
Кому ж из нас под старость день Лицея
Торжествовать придётся одному?
Несчастный друг! Средь новых поколений
Докучный гость и лишний, и чужой,
Он вспомнит нас и дни соединений,
Закрыв глаза дрожащею рукой…
Пускай же он с отрадой хоть печальной
Тогда сей день за чашей проведёт,
Как ныне я, затворник ваш опальный,
Его провёл без горя и забот.
ТЫ ВИДЕЛ ДЕВУ НА СКАЛЕ
Ты видел деву на скале
В одежде белой над волнами,
Когда, бушуя в бурной мгле,
Играло море с берегами,
Когда луч молний озарял
Её всечасно блеском алым
И ветер бился и летал
С её летучим покрывалом?
Прекрасно море в бурной мгле
И небо в блесках без лазури;
Но верь мне: дева на скале
Прекрасней волн, небес и бури.
ЧТО В ИМЕНИ ТЕБЕ МОЁМ
Что в имени тебе моём?
Оно умрёт как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальный,
Как звук ночной в лесу глухом.
Оно на памятном листке
Оставит мёртвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.
Что в нём? Забытое давно
В волненьях новых и мятежных,
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний чистых, нежных.
Но в день печали, в тишине,
Произнеси его, тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я…
Там, где море вечно плещет
На пустынные скалы,
Где луна теплее блещет
В сладкий час вечерней мглы,
Где, в гаремах наслаждаясь,
Дни проводит мусульман,
Там волшебница, ласкаясь,
Мне вручила талисман.
И, ласкаясь, говорила:
«Сохрани мой талисман:
В нем таинственная сила!
Он тебе любовью дан.
От недуга, от могилы,
В бурю, в грозный ураган,
Головы твоей, мой милый,
Не спасет мой талисман.
И богатствами Востока
Он тебя не одарит,
И поклонников пророка
Он тебе не покорит;
И тебя на лоно друга,
От печальных чуждых стран,
В край родной на север с юга
Не умчит мой талисман.
Но когда коварны очи
Очаруют вдруг тебя,
Иль уста во мраке ночи
Поцелуют не любя —
Милый друг! от преступленья,
От сердечных новых ран,
От измены, от забвенья
Сохранит мой талисман!»
ПРИЗНАНИЕ (Я ВАС ЛЮБЛЮ, ХОТЬ Я БЕШУСЬ)
Я вас люблю, — хоть я бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!
Мне не к лицу и не по летам.
Пора, пора мне быть умней!
Но узнаю по всем приметам
Болезнь любви в душе моей:
Без вас мне скучно, — я зеваю;
При вас мне грустно, — я терплю;
И, мочи нет, сказать желаю,
Мой ангел, как я вас люблю!
Когда я слышу из гостиной
Ваш легкий шаг, иль платья шум,
Иль голос девственный, невинный,
Я вдруг теряю весь свой ум.
Вы улыбнетесь, — мне отрада;
Вы отвернетесь, — мне тоска;
За день мучения — награда
Мне ваша бледная рука.
Когда за пяльцами прилежно
Сидите вы, склонясь небрежно,
Глаза и кудри опустя, —
Я в умиленье, молча, нежно
Любуюсь вами, как дитя.
Сказать ли вам мое несчастье,
Мою ревнивую печаль,
Когда гулять, порой, в ненастье,
Вы собираетеся вдаль?
И ваши слезы в одиночку,
И речи в уголку вдвоем,
И путешествия в Опочку,
И фортепьяно вечерком.
Алина! сжальтесь надо мною.
Не смею требовать любви.
Быть может, за грехи мои,
Мой ангел, я любви не стою!
Но притворитесь! Этот взгляд
Всё может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня не трудно.
Я сам обманываться рад!
Пустое вы сердечным ты
Она, обмолвясь, заменила
И все счастливые мечты
В душе влюбленной возбудила.
Пред ней задумчиво стою,
Свести очей с нее нет силы;
И говорю ей: как ВЫ милы!
И мыслю: как ТЕБЯ люблю!
ДАР НАПРАСНЫЙ, ДАР СЛУЧАЙНЫЙ.
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал.
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.
КАК СЛАДОСТНО. НО, БОГИ, КАК ОПАСНО.
Как сладостно. но, боги, как опасно
Тебе внимать, твой видеть милый взор.
Забуду ли улыбку, взор прекрасный
И огненный, волшебный разговор!
Волшебница, зачем тебя я видел —
Узнав тебя, блаженство я познал —
И счастие мое возненавидел.
НЕТ, Я НЕ ДОРОЖУ МЯТЕЖНЫМ НАСЛАЖДЕНЬЕМ.
Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,
Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,
Стенаньем, криками вакханки молодой,
Когда, виясь в моих объятиях змией,
Порывом пылких ласк и язвою лобзаний
Она торопит миг последних содроганий!
О, как милее ты, смиренница моя!
О, как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склоняяся на долгие моленья,
Ты предаешься мне нежна без упоенья,
Стыдливо-холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему
И оживляешься потом всё боле, боле —
И делишь наконец мой пламень поневоле!
КОГДА Б НЕ СМУТНОЕ ВЛЕЧЕНЬЕ.
К*** (НЕТ, НЕТ, НЕ ДОЛЖЕН Я, НЕ СМЕЮ. )
Нет, нет, не должен я, не смею, не могу
Волнениям любви безумно предаваться;
Спокойствие мое я строго берегу
И сердцу не даю пылать и забываться;
Нет, полно мне любить; но почему ж порой
Не погружуся я в минутное мечтанье,
Когда нечаянно пройдет передо мной
Младое, чистое, небесное созданье,
Пройдет и скроется. Ужель не можно мне,
Любуясь девою в печальном сладострастье,
Глазами следовать за ней и в тишине
Благословлять ее на радость и на счастье,
И сердцем ей желать все блага жизни сей,
Веселый мир души, беспечные досуги,
Всё — даже счастие того, кто избран ей,
Кто милой деве даст название супруги.
В безмолвии садов, весной, во мгле ночей,
Поет над розою восточный соловей.
Но роза милая не чувствует, не внемлет,
И под влюбленный гимн колеблется и дремлет.
Не так ли ты поешь для хладной красоты?
Опомнись, о поэт, к чему стремишься ты?
Она не слушает, не чувствует поэта;
Глядишь — она цветет; взываешь — нет ответа.
КОГДА В ОБЪЯТИЯ МОИ.
Когда в объятия мои
Твой стройный стан я заключаю,
И речи нежные любви
Тебе с восторгом расточаю,
Безмолвна, от стесненных рук
Освобождая стан свой гибкой,
Ты отвечаешь, милый друг,
Мне недоверчивой улыбкой;
Прилежно в памяти храня
Измен печальные преданья,
Ты без участья и вниманья
Уныло слушаешь меня.
Кляну коварные старанья
Преступной юности моей
И встреч условных ожиданья
В садах, в безмолвии ночей.
Кляну речей любовный шопот,
Стихов таинственный напев,
И ласки легковерных дев,
И слезы их, и поздний ропот.
В последний раз твой образ милый
Дерзаю мысленно ласкать,
Будить мечту сердечной силой
И с негой робкой и унылой
Твою любовь воспоминать.
Бегут, меняясь, наши лета,
Меняя всё, меняя нас,
Уж ты для своего поэта
Могильным сумраком одета,
И для тебя твой друг угас.
Прими же, дальная подруга,
Прощанье сердца моего,
Как овдовевшая супруга,
Как друг, обнявший молча друга
Пред заточением его.
РЕДЕЕТ ОБЛАКОВ ЛЕТУЧАЯ ГРЯДА.
Редеет облаков летучая гряда;
Звезда печальная, вечерняя звезда,
Твой луч осеребрил увядшие равнины,
И дремлющий залив, и черных скал вершины;
Люблю твой слабый свет в небесной вышине:
Он думы разбудил, уснувшие во мне.
Я помню твой восход, знакомое светило,
Над мирною страной, где все для сердца мило,
Где стройны тополы в долинах вознеслись,
Где дремлет нежный мирт и темный кипарис,
И сладостно шумят полуденные волны.
Там некогда в горах, сердечной думы полный,
Над морем я влачил задумчивую лень,
Когда на хижины сходила ночи тень —
И дева юная во мгле тебя искала
И именем своим подругам называла.
Не спрашивай, зачем унылой думой
Среди забав я часто омрачен,
Зачем на все подъемлю взор угрюмый,
Зачем не мил мне сладкой жизни сон;
Не спрашивай, зачем душой остылой
Я разлюбил веселую любовь
И никого не называю милой —
Кто раз любил, уж не полюбит вновь;
Кто счастье знал, уж не узнает счастья.
На краткий миг блаженство нам дано:
От юности, от нег и сладострастья
Останется уныние одно.
Всё в ней гармония, всё диво,
Всё выше мира и страстей;
Она покоится стыдливо
В красе торжественной своей;
Она кругом себя взирает:
Ей нет соперниц, нет подруг;
Красавиц наших бледный круг
В ее сияньи исчезает.
Куда бы ты ни поспешал,
Хоть на любовное свиданье,
Какое б в сердце ни питал
Ты сокровенное мечтанье, —
Но, встретясь с ней, смущенный, ты
Вдруг остановишься невольно,
Благоговея богомольно
Перед святыней красоты
О, если правда, что в ночи,
Когда покоятся живые,
И с неба лунные лучи
Скользят на камни гробовые,
О, если правда, что тогда
Пустеют тихие могилы, —
Я тень зову, я жду Леилы:
Ко мне, мой друг, сюда, сюда!
Явись, возлюбленная тень,
Как ты была перед разлукой,
Бледна, хладна, как зимний день,
Искажена последней мукой.
Приди, как дальная звезда,
Как легкой звук иль дуновенье,
Иль как ужасное виденье,
Мне все равно, сюда! сюда.
Зову тебя не для того,
Чтоб укорять людей, чья злоба
Убила друга моего,
Иль чтоб изведать тайны гроба,
Не для того, что иногда
Сомненьем мучусь. но, тоскуя,
Хочу сказать, что все люблю я,
Что все я твой: сюда, сюда!
ХРАНИ МЕНЯ, МОЙ ТАЛИСМАН.
Храни меня, мой талисман,
Храни меня во дни гоненья,
Во дни раскаянья, волненья:
Ты в день печали был мне дан.
В уединенье чуждых стран,
На лоне скучного покоя,
В тревоге пламенного боя
Храни меня, мой талисман.
Священный сладостный обман,
Души волшебное светило…
Оно сокрылось, изменило…
Храни меня, мой талисман.
Пускай же ввек сердечных ран
Не растравит воспоминанье.
Прощай, надежда; спи, желанье;
Храни меня, мой талисман.
Сижу за решеткой в темнице сырой.
Вскормленный в неволе орел молодой,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюет под окном,
Клюет, и бросает, и смотрит в окно,
Как будто со мною задумал одно;
Зовет меня взглядом и криком своим
И вымолвить хочет: «Давай улетим!
Мы вольные птицы; пора, брат, пора!
Туда, где за тучей белеет гора,
Туда, где синеют морские края,
Туда, где гуляем лишь ветер… да я. »
Я здесь, Инезилья,
Я здесь под окном.
Объята Севилья
И мраком и сном.
Исполнен отвагой,
Окутан плащом,
С гитарой и шпагой
Я здесь под окном.
Ты спишь ли? Гитарой
Тебя разбужу.
Проснется ли старый,
Мечом уложу.
Шелковые петли
К окошку привесь…
Что медлишь. Уж нет ли
Соперника здесь.
Я здесь, Инезилья,
Я здесь под окном.
Объята Севилья
И мраком и сном.
Хоть тяжело подчас в ней бремя,
Телега на ходу легка;
Ямщик лихой, седое время,
Везет, не слезет с облучка.
Но в полдень нет уж той отваги;
Порастрясло нас: нам страшней
И косогоры и овраги:
Кричим: полегче, дуралей!
Катит по-прежнему телега;
Под вечер мы привыкли к ней
И дремля едем до ночлега,
А время гонит лошадей.
ПОДЪЕЗЖАЯ ПОД ИЖОРЫ…
Подъезжая под Ижоры,
Я взглянул на небеса
И воспомнил ваши взоры,
Ваши синие глаза.
Хоть я грустно очарован
Вашей девственной красой,
Хоть вампиром именован
Я в губернии Тверской,
Но колен моих пред вами
Преклонить я не посмел
И влюбленными мольбами
Вас тревожить не хотел.
Упиваясь неприятно
Хмелем светской суеты,
Позабуду, вероятно,
Ваши милые черты,
Легкий стан, движений стройность,
Осторожный разговор,
Эту скромную спокойность,
Хитрый смех и хитрый взор.
Если ж нет… по прежню следу
В ваши мирные края
Через год опять заеду
И влюблюсь до ноября.
Цветок засохший, безуханный,
Забытый в книге вижу я;
И вот уже мечтою странной
Душа наполнилась моя:
Где цвёл? когда? какой весною?
И долго ль цвёл? И сорван кем,
Чужой, знакомой ли рукою?
И положен сюда зачем?
На память нежного ль свиданья,
Или разлуки роковой,
Иль одинокого гулянья
В тиши полей, в тени лесной?
И жив ли тот, и та жива ли?
И нынче где их уголок?
Или уже они увяли,
Как сей неведомый цветок?
«Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя» — стихотворение Александра Сергеевича Пушкина «Зимний вечер» и одноименная песня. Анализ стихотворения: тема, идея, настроение. Эпитеты, образы и олицетворение. Сравнение стихотворений Пушкина «Зимнее утро» и «Зимний вечер».
«Зимний вечер» — стихотворение А.С. Пушкина, созданное в 1825 году в ссылке в Михайловском. Также известно по первой строчке: «Буря мглою небо кроет…». Произведение написано четырехстопным хореем.
Содержание
Впервые «Зимний вечер» был напечатан в 1830 году в альманахе «Северные цветы». Сразу после публикации стихотворение попало в песенники и получило популярность в качестве романса на музыку М.Л. Яковлева.
«Зимний вечер» Пушкина. Полный текст стихотворения
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя,
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит,
То, как путник запоздалый,
К нам в окошко застучит.
Наша ветхая лачужка
И печальна и темна.
Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?
Или бури завываньем
Ты, мой друг, утомлена,
Или дремлешь под жужжаньем
Своего веретена?
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла.
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя.
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Николай Ульянов. Пушкин в Михайловском. Источник: museumpushkin.ru
«Моя старушка» – няня Пушкина Арина Родионовна
Ситуация, описанная в «Зимнем вечере», очевидно, была характерна для жизни Пушкина в деревенском изгнании, пишет О.С. Муравьева в статье в Пушкинской энциклопедии. «Ветхая лачужка» — действительно скромное жилище поэта в Михайловском.
«Старушка», к которой обращается Пушкин, — это его няня Арина Родионовна. Крепостная крестьянка, она еще в 1799 году получила вольную, но предпочла остаться в семье Пушкиных, где нянчила Ольгу Сергеевну, а затем Александра Сергеевича и Льва Сергеевича. Александр Сергеевич был чрезвычайно привязан к Арине Родионовне. По утверждению Анны Керн, Пушкин «никого истинно не любил, кроме няни своей и потом сестры».
В одном письме из михайловской ссылки поэт писал: «вечером слушаю сказки моей няни. она единственная моя подруга — и с нею только мне не скучно».
Предложение поэта няне: «Выпьем, добрая подружка» — вероятно, реальная бытовая подробность. По воспоминаниям знакомых, Арина Родионовна действительно любила выпить.
На момент написания стихотворения няне Пушкина было 67 лет. Она скончалась три года спустя.
Арина Родионовна. Портрет работы неизвестного художника. Источник: Wikimedia
Анализ стихотворения
«Людям, которые помнят, как они изучали это стихотворение в школе, оно обычно кажется простым и понятным», — пишет А.Ф. Белоусов в статье о «Зимнем вечере». При ближайшем рассмотрении это произведение оказывается двойственным и загадочным. Невозможно найти однозначного ответа на любимый вопрос школьных учителей литературы: «Что хотел сказать автор?».
Тема и идея стихотворения
Тема стихотворения — переживание бури героями, находящимися в старом доме, «ветхой лачужке».
А вот об идее «Зимнего вечера» литературоведы спорят до сих пор. Безусловно, «Зимний вечер» соединяет в себе бытовую зарисовку с ее литературным осмыслением. Но в чем ее скрытый смысл? Это стихи о близких людях, которые в грустную пору находят утешение друг в друге? Размышление о неумолимой судьбе, перед лицом которой человек беззащитен и печален? Сетование на то, что жизнь в конечном счете скучна и бессмысленна? Признание, что тоска и веселье в жизни идут рука об руку?
«Биографически точная житейская реальность, литературная условность и фольклорные мотивы сливаются здесь в единое поэтическое целое», — объясняет О.С. Муравьева. Все это дает возможность для построения сложных интерпретаций: например, лирический герой борется с наваждением — страшным образом судьбы.
Образ снежной бури встречается во многих произведениях Пушкина («Бесы», «Метель», «Капитанская дочка») и всюду несет особый смысл. Но Александр Сергеевич, как и положено поэту, не объясняет свой замысел до конца. Читатель сам должен осознать, какие чувства и мысли будит в его душе произведение.
Олицетворение и эпитеты
Главный литературный троп, который использует Пушкин в этом стихотворении, — олицетворение, то есть наделение предметов и явлений человеческими качествами. Поэт «оживляет» зимнюю бурю: «то, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя», «то, как путник запоздалый, к нам в окошко застучит».
Автор практически не использует эпитетов — художественных определений. Он выбирает не яркие поэтические слова, а приземленные, описательные определения: ветхая лачужка, обветшалая крыша, добрая подружка.
Пушкин вплетает в стихотворение элементы народной культуры, фольклора. «Плач» бури отсылает к поговорке «дети плачут, есть хотят» (в народе так говорили при завывании ветра в печной трубе). Упоминаются реальные народные песни: «как синица тихо за морем жила» («За морем синичка не пышно жила…» ) и «как девица за водой поутру шла» («По улице мостовой шла девица за водой…»). В.Г. Белинский относил «Зимний вечер» к пушкинским «пьесам, образующим собою отдельный мир русско-народной поэзии».
Композиция
Первая строфа начинается зрительной картиной бури. Вся она проникнута движением, кружением метели.
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя,
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит,
То, как путник запоздалый,
К нам в окошко застучит.
Вторая строфа изображает дом поэта и его обитателей. Мир «ветхой лачужки» печален и безрадостен. Тревога бури сменяется пугающим молчанием под «жужжанье веретена».
Наша ветхая лачужка
И печальна и темна.
Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?
Или бури завываньем
Ты, мой друг, утомлена,
Или дремлешь под жужжаньем
Своего веретена?
Нередко отмечают, что образ женщины с веретеном может быть отражением образа богинь судьбы, прядущих нить человеческой жизни (Пушкин также упоминает богиню Парку с веретеном в «Стихах, сочиненных ночью во время бессонницы»).
В третьей строфе герой пытается стряхнуть с себя наваждение: он обращается к примолкшей старушке с предложением выпить и развеять тоску песней. Здесь стихотворение сближается с застольной песней:
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла.
Наконец, четвертая строфа соединяет в себе и образ бушующей за окном бури, и картину воображаемого застолья. Пушкин сознательно использует лексический повтор: дублирует слова, уже звучавшие в начале. «Композиционный повтор становится воплощением его ритма — повторения, чередования противоположных по своей сути событий и душевных состояний», — объясняет А.Ф. Белоусов.
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя.
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Настроение
«Зимний вечер» пронизан напряженным и томительным переживанием, беспокойством. Однако к концу настроение лирического героя меняется, полагают некоторые литературоведы. По их мнению, его взгляд становится светлее и оптимистичнее («сердцу будет веселей»).
С этой простой и оптимистичной трактовкой, однако, согласны не все. Некоторые видят в последней строфе горечь признания: разогнать глубокую душевную тоску с помощью песни и кружки — пустая надежда. Щемящее чувство тоски сохраняется.
Николай Ульянов. Пушкин за письменным столом Источник: museumpushkin.ru
«“Зимний вечер” задал “тон” целому циклу лирических стихотворений поэта, написанных им во второй половине 20-х — начале 30-х годов — тревожным и мучительным размышлениям Пушкина о своей судьбе, об “однообразии, — по словам П.М. Бицилли, — при всем их видимом различии, отдельных этапов жизненного пути”. Этот цикл знаменует мучительный переход от юношеской беспечности к мужественной зрелости, уверенности в жизни и вере в ее смысл», — подводит итог А.Ф. Белоусов.
Стихотворения Пушкина «Зимний вечер» и «Зимнее утро»
«Зимний вечер» (1825) на школьных уроках литературы нередко проходят вместе с «Зимним утром» (1829) Пушкина.
«Вчитаемся в произведения Пушкина. Утро и вечер у поэта объединены словом зимний. Значит, зима может выглядеть по-разному: светлой, яркой, праздничной — с одной стороны, тоскливой, страшной, мрачной — с другой. Причем светлую сторону этого времени года читатель так ярко и осязательно не воспринимал бы, если б не было рядом ее противоположности», — объясняет Н.А. Клиншова в статье «О “Зимнем вечере” и “Зимнем утре” А.С. Пушкина».
Как оптимистичное «Зимнее утро» противопоставляется мрачному «Зимнему вечеру», так и каждое из этих стихотворений в свою очередь построено на антитезе. В «Зимнем утре» воспоминание о ненастной вчерашней погоде делает еще контрастнее яркий пейзаж нового утра. А в «Зимнем вечере» буря за окном противопоставлена тому, что происходит в «ветхой лачужке», где коротают вечер поэт и его няня.
Цель учителя — помочь школьникам разглядеть в стихах не просто два разных описания зимы: веселое и грустное. Его задача — помочь детям «за морем увидеть океан», пишет Н.А. Клиншова. Это океан непроговоренных чувств и смыслов, которые открывает для себя в стихотворении каждый новый читатель.