Кажется наши попрыгунья что то задумала
Кажется наши попрыгунья что то задумала
«…Несколько друзей знали ему цену и видели улыбку недоверчивости, эту глупую несносную улыбку, когда случалось им говорить о нем как о человеке необыкновенном. Люди верят только славе»… Это Пушкин – о Грибоедове. «Никто не хочет любить и нас, обыкновенных людей»… А это Чехов – из письма.
Читая корректуру «Попрыгуньи», Чехов убрал из текста несколько строк про Ольгу Ивановну: «Ей казалось, что если бы она увидела настоящего великого человека, например Пушкина или Глинку, то она умерла бы от наслаждения…» Но скорей всего, она не узнала бы ни Пушкина, ни Глинку, если бы не знала, что это – Пушкин и Глинка. Она «прозевала» бы их, как «прозевала» Дымова, собственного мужа.
Попрыгунью Ольгу Ивановну, воодушевленную охотницу за «великими людьми», смущает имя единственного действительно великого человека, дарованного ей судьбой. Имя Дымова – Осип – не нравится ей, потому что напоминает гоголевского Осипа и каламбур: «Осип охрип, а Архип осип».
Для «Попрыгуньи» Чехов вначале придумывал другие названия: «Обыватели», «Великий человек». В том-то и дело, что обыватели не способны угадать, распознать подлинно великого человека: над ними властвует могущество всеми признанного имени.
«Милый мой метрдотель», – говорит Ольга Ивановна о муже, замечательном ученом и враче, и, чтобы придать ему веса в своем мире – мирке, где внешнее, «имя», властвует над сущностью, – тотчас обнаруживает в нем сходство с бенгальским тигром. «Казалось, – читаем о Дымове, – что на нем чужой фрак и что у него приказчицкая бородка. Впрочем, если бы он был писателем или художником, то сказали бы, что своей бородкой он напоминает Зола». Вот мелькнул подле Ольги Ивановны опекаемый ею ничем не примечательный телеграфист Чикельдеев – и уже является в нем «что-то сильное, медвежье… Можно с него молодого варяга писать».
В мирке Ольги Ивановны все на кого-то похожи – никто не сам по себе. «Все мы разноцветными пятнами на ярко-зеленом фоне, – говорит она про задуманный праздник. – …Во вкусе французских экспрессионистов…»
Дымов и друг его Коростелев ведут при Ольге Ивановне медицинский разговор, чтобы дать ей возможность молчать, то есть не лгать. Но она лжет не только потому, что обманывает мужа, изменяет ему. Она живет в искаженном, перевернутом мире, не в силах отличить верх от низа, добро от зла, правду от неправды. Она говорит Осипу Ивановичу: «Дай я пожму твою честную руку!» Рука у Дымова в самом деле ч е с т н а я, но Попрыгунья лжет – не по злому умыслу, по привычке, ставшей натурой, произносить не наполненные содержанием, не соотносимые с истиной слова. Ее слова такой же фальшивый хлам, как китайские зонты, мольберты, разноцветные тряпочки, кинжалы, бюстики и фотографии, которыми уставлена ее гостиная, как лапти, серпы, лубочные картинки, благодаря которым столовая должна стать комнатой «в русском вкусе».
«…Держитесь слов». – «Да, но словам ведь соответствуют понятья», – читаем у Гёте в «Фаусте». В мире, где обитает Попрыгунья, понятия словам не соответствуют.
«Я устал», – томно улыбается художник Рябовский, лунной ночью на палубе парохода добиваясь любви Ольги Ивановны. «Я устал», – томно повторяет он, когда возлюбленная ему наскучила. Усталого Дымова, не сознавая колоссальности его трудов, Ольга Ивановна отправляет с дачи в город за розовым платьем и перчатками. Рябовский подбирает фальшивые, путаные слова, вынося (точнее – скрывая) свой приговор ничтожным созданиям Попрыгуньиной кисти: «Передний план как-то сжеван…», «избушка у вас подавилась чем-то и жалобно пищит…»; но (замечает Чехов) чем непонятнее он говорит, тем легче Ольга Ивановна его понимает.
Понятными, неуютными словами доктор Коростелев говорит Попрыгунье об умирающем великом человеке Осипе Дымове. В речи Коростелева то и дело проскакивает словцо «в сущности»: он стремится выразить сущность явления, говорит именно то, чего сторонится Ольга Ивановна. Коростелев говорит о даровании, о нравственной силе, о самопожертвовании, о потере для науки; а бедная Попрыгунья и перед лицом смерти не в силах выбраться из водоворота привычных слов-безделушек. Останься Дымов жить, она будет благоговеть перед ним, молиться, испытывать священный страх. Прозрение, может быть, и недалеко, из Зазеркалья трюмо уже заглянуло на Ольгу Ивановну «страшное и гадкое» ее отражение, но подлинные понятия забыты, и пришедшее на ум слово мигает, точно дразнит, такое же страшное и гадкое: «Прозевала! прозевала!»
Таня в «Черном монахе» не Попрыгунья, и старый Песоцкий, ее отец, не из компании Ольги Ивановны – известный российский садовод; и Коврин, герой рассказа, – способный молодой ученый, хоть и не великий человек, более того, по свидетельству самого писателя, страдающий манией величия. Но сейчас не об этом.
Кажется наши попрыгунья что то задумала
Иллюстрация к рассказу А. П. Чехова «Попрыгунья». Кукрыниксы, 1940-50-е гг.
Когда в восьмом часу утра Ольга Ивановна, с тяжелой от бессонницы головой, непричесанная, некрасивая и с виноватым выражением, вышла из спальни, мимо нее прошел в переднюю какой-то господин с черною бородой, по-видимому, доктор. Пахло лекарствами. Около двери в кабинет стоял Коростелев и правою рукой крутил левый ус.
— К нему, извините, я вас не пущу, — угрюмо сказал он Ольге Ивановне. — Заразиться можно. Да и не к чему вам, в сущности. Он всё равно в бреду.
— У него настоящий дифтерит? — спросила шёпотом Ольга Ивановна.
— Тех, кто на рожон лезет, по-настоящему под суд отдавать надо, — пробормотал Коростелев, не отвечая на вопрос Ольги Ивановны. — Знаете, отчего он заразился? Во вторник у мальчика высасывал через трубочку дифтеритные пленки. А к чему? Глупо. Так, сдуру.
— Опасно? Очень? — спросила Ольга Ивановна.
— Да, говорят, что форма тяжелая. Надо бы за Шреком послать, в сущности.
Приходил маленький, рыженький, с длинным носом и с еврейским акцентом, потом высокий, сутулый, лохматый, похожий на протодьякона, потом молодой, очень полный, с красным лицом и в очках. Это врачи приходили дежурить около своего товарища. Коростелев, отдежурив свое время, не уходил домой, а оставался и, как тень, бродил по всем комнатам. Горничная подавала дежурившим докторам чай и часто бегала в аптеку, и некому было убрать комнат. Было тихо и уныло.
Ольга Ивановна сидела у себя в спальне и думала о том, что это бог ее наказывает за то, что она обманывала мужа. Молчаливое, безропотное, непонятное существо, обезличенное своею кротостью, бесхарактерное, слабое от излишней доброты, глухо страдало где-то там у себя на диване и не жаловалось. А если бы оно пожаловалось, хотя бы в бреду, то дежурные доктора узнали бы, что виноват тут не один только дифтерит. Спросили бы они Коростелева: он знает всё и недаром на жену своего друга смотрит такими глазами, как будто она-то и есть самая главная, настоящая злодейка, и дифтерит только ее сообщник. Она уже не помнила ни лунного вечера на Волге, ни объяснений в любви, ни поэтической жизни в избе, а помнила только, что она из пустой прихоти, из баловства, вся, с руками и с ногами, вымазалась во что-то грязное, липкое, от чего никогда уж не отмоешься.
«Ах, как я страшно солгала! — думала она, вспоминая о беспокойной любви, какая у нее была с Рябовским. — Будь оно всё проклято. »
В четыре часа она обедала вместе с Коростелевым. Он ничего не ел, пил только красное вино и хмурился. Она тоже ничего не ела. То она мысленно молилась и давала обет богу, что если Дымов выздоровеет, то она полюбит его опять и будет верною женой. То, забывшись на минуту, она смотрела на Коростелева и думала: «Неужели не скучно быть простым, ничем не замечательным, неизвестным человеком, да еще с таким помятым лицом и с дурными манерами?» То ей казалось, что ее сию минуту убьет бог за то, что она, боясь заразиться, ни разу еще не была в кабинете у мужа. А в общем было тупое унылое чувство и уверенность, что жизнь уже испорчена и что ничем ее не исправишь.
После обеда наступили потемки. Когда Ольга Ивановна вышла в гостиную, Коростелев спал на кушетке, подложив под голову шелковую подушку, шитую золотом. «Кхи-пуа. — храпел он, — кхи-пуа».
И доктора, приходившие дежурить и уходившие, не замечали этого беспорядка. То, что чужой человек спал в гостиной и храпел, и этюды на стенах, и причудливая обстановка, и то, что хозяйка была не причесана и неряшливо одета — всё это не возбуждало теперь ни малейшего интереса. Один из докторов нечаянно чему-то засмеялся, и как-то странно и робко прозвучал этот смех, даже жутко сделалось.
Когда Ольга Ивановна в другой раз вышла в гостиную, Коростелев уже не спал, а сидел и курил.
— У него дифтерит носовой полости, — сказал он вполголоса. — Уже и сердце неважно работает. В сущности, плохи дела.
— А вы пошлите за Шреком, — сказала Ольга Ивановна.
— Был уже. Он-то и заметил, что дифтерит перешел в нос. Э, да что Шрек! В сущности, ничего Шрек. Он Шрек, я Коростелев — и больше ничего.
Время тянулось ужасно долго. Ольга Ивановна лежала одетая в неубранной с утра постели и дремала. Ей чудилось, что вся квартира от полу до потолка занята громадным куском железа и что стоит только вынести вон железо, как всем станет весело и легко. Очнувшись, она вспомнила, что это не железо, а болезнь Дымова.
«Nature morte, порт. — думала она, опять впадая в забытье, — спорт. курорт. А как Шрек? Шрек, грек, врек. крек. А где-то теперь мои друзья? Знают ли они, что у нас горе? Господи, спаси. избави. Шрек, грек. »
И опять железо. Время тянулось длинно, а часы в нижнем этаже били часто. И то и дело слышались звонки; приходили доктора. Вошла горничная с пустым стаканом на подносе и спросила:
— Барыня, постель прикажете постлать?
И, не получив ответа, вышла. Пробили внизу часы, приснился дождь на Волге, и опять кто-то вошел в спальню, кажется, посторонний. Ольга Ивановна вскочила и узнала Коростелева.
— Который час? — спросила она.
— Да что! Я пришел сказать: кончается.
Он всхлипнул, сел на кровать рядом с ней и вытер слезы рукавом. Она сразу не поняла, но вся похолодела и стала медленно креститься.
— Кончается. — повторил он тонким голоском и опять всхлипнул. — Умирает, потому что пожертвовал собой. Какая потеря для науки! — сказал он с горечью. — Это, если всех нас сравнить с ним, был великий, необыкновенный человек! Какие дарования! Какие надежды он подавал нам всем! — продолжал Коростелев, ломая руки. — Господи боже мой, это был бы такой ученый, какого теперь с огнем не найдешь. Оська Дымов, Оська Дымов, что ты наделал! Ай-ай, боже мой!
Коростелев в отчаянии закрыл обеими руками лицо и покачал головой.
— А какая нравственная сила! — продолжал он, всё больше и больше озлобляясь на кого-то. — Добрая, чистая, любящая душа — не человек, а стекло! Служил науке и умер от науки. А работал, как вол, день и ночь, никто его не щадил, и молодой ученый, будущий профессор, должен был искать себе практику и по ночам заниматься переводами, чтобы платить вот за эти. подлые тряпки!
Коростелев поглядел с ненавистью на Ольгу Ивановну, ухватился за простыню обеими руками и сердито рванул, как будто она была виновата.
— И сам себя не щадил, и его не щадили. Э, да что, в сущности!
— Да, редкий человек! — сказал кто-то басом в гостиной.
Ольга Ивановна вспомнила всю свою жизнь с ним, от начала до конца, со всеми подробностями, и вдруг поняла, что это был в самом деле необыкновенный, редкий и, в сравнении с теми, кого она знала, великий человек. И вспомнив, как к нему относились ее покойный отец и все товарищи-врачи, она поняла, что все они видели в нем будущую знаменитость. Стены, потолок, лампа и ковер на полу замигали ей насмешливо, как бы желая сказать: «Прозевала! прозевала!» Она с плачем бросилась из спальни, шмыгнула в гостиной мимо какого-то незнакомого человека и вбежала в кабинет к мужу. Он лежал неподвижно на турецком диване, покрытый до пояса одеялом. Лицо его страшно осунулось, похудело и имело серовато-желтый цвет, какого никогда не бывает у живых; и только по лбу, по черным бровям да по знакомой улыбке можно было узнать, что это Дымов. Ольга Ивановна быстро ощупала его грудь, лоб и руки. Грудь еще была тепла, но лоб и руки были неприятно холодны. И полуоткрытые глаза смотрели не на Ольгу Ивановну, а на одеяло.
— Дымов! — позвала она громко. — Дымов!
Она хотела объяснить ему, что то была ошибка, что не всё еще потеряно, что жизнь еще может быть прекрасной и счастливой, что он редкий, необыкновенный, великий человек и что она будет всю жизнь благоговеть перед ним, молиться и испытывать священный страх.
— Дымов! — звала она его, трепля его за плечо и не веря тому, что он уже никогда не проснется. — Дымов, Дымов же!
А в гостиной Коростелев говорил горничной:
— Да что тут спрашивать? Вы ступайте в церковную сторожку и спросите, где живут богаделки. Они и обмоют тело и уберут — всё сделают, что нужно.
Чехов. Попрыгунья. Две ошибки Дымова
Повзрослев, я сознательно вернулась к чтению классических произведений. Чехов стал моим любимым писателем. И, прочитав, как заново, «Попрыгунью», я удивилась, до чего моё старое мнение не совпадает с новым! С высоты жизненного опыта я увидела эту историю «другими глазами», и этот новый взгляд на рассказ предлагаю читательскому вниманию.
Гениальный Чехов вложил в рассказ «Попрыгунья» такие масштаб, объёмность и глубину темы, что он «тянет» на полновесный роман, тем самым Антон Павлович подтверждает своё же изумительное изречение «краткость сестра таланта»!
Суть рассказа можно изложить в нескольких словах.
Врач Осип Степаныч Дымов (31 год) женился на Ольге Ивановне (22 года), дочери своего умершего коллеги. Ольга Ивановна изменила мужу с художником Рябовским. Дымов заразился от больного ребёнка и умер.
А если ещё короче, то рассказ «Попрыгунья» о том, как один любит, а другой позволяет себя любить.
Особенностью Чехова, как писателя, является его отстранённость от героев своих произведений. Он объективно и бесстрастно рисует их образы, не давая никому собственной оценки и предоставляя это право читателям.
Каков Дымов, какова Ольга Ивановна, каковы представители местной богемы мы узнаём из их диалогов, поступков, описаний внешности, разбросанных по всему тексту рассказа. Автор словом к слову, как художник мазок к мазку, прорисовывает на страницах рассказа детали портрета каждого действующего лица. Но окончательный портрет читатели изображают сами.
Читатели осуждают хорошую Ольгу Ивановну и жалеют хорошего Дымова. Почему? Потому что «легкомысленная попрыгунья-стрекоза» Ольга Ивановна не ценила своего замечательного во всех отношениях мужа и прельстилась другим, красивым, но поверхностным.
Но замечательный человек – это не идеальный человек. Дымов при всех своих положительных качествах совершил две непоправимые ошибки, которые принесли несчастье ему и жене.
ОШИБКА ПЕРВАЯ.
Она в том, что Дымов женился на девушке, которая его не любила.
Лев Николаевич Толстой, знаток семейной жизни, говорил: «Жениться надо всегда так же, как мы умираем, – то есть только тогда, когда невозможно иначе».
Дымов женился, потому что не мог иначе. Он сильно и глубоко полюбил дочь своего умершего коллеги и сделал ей предложение. По словам Ольги Ивановны она «всю ночь проплакала и сама влюбилась адски. И вот, как видите, стала супругой».
В поступке Ольги Ивановны лежит неприкрытый рационализм и практицизм. Оставшись без отцовской поддержки, она сделала верный шаг, приняв предложение Дымова. Хоть Ольга Ивановна и говорила, что «влюбилась адски», ей нельзя верить. Она не любила Дымова ни перед свадьбой, ни в браке.
Ведь какие мы странные люди! Любя сами, мы верим в то, что объект нашей любви обязательно ответит нам тем же. Ольга Ивановна согласилась выйти замуж за Дымова, и он поверил, что она делает это из любви к нему.
Ольга Ивановна чувствовала за собой вину за то, что не может полюбить этого хорошего человека и старалась убедить себя и своих артистических друзей в том, что муж ровня ей, что в нём есть то величественное и достойное, из-за чего она и вышла за него замуж.
Ольга Ивановна вслух восхищалась мужем, хвалила его перед гостями («Какой добрый, великодушный человек!», «Ты, Дымов, умный, благородный человек», «Не правда ли, в нем есть что-то сильное, могучее, медвежье?», «Ты просто очарователен! Господа, посмотрите на его лоб!», «Господа, посмотрите: лицо бенгальского тигра, а выражение доброе и милое, как у оленя».)
«Гости ели и, глядя на Дымова, думали: «В самом деле, славный малый», но скоро забывали о нем и продолжали говорить о театре, музыке и живописи». А Дымов неуклюже топтался посреди гостиной и кротко улыбался.
Но Дымов не рохля и не недотёпа, каким его видят гости и каким его выставляет автор. Дымов человек умный и чуткий, он тонко чувствовал наигранность поведения Ольги Ивановны по отношению к нему, фальшь её пафосных слов, бесцеремонность и равнодушие к себе её поклонников и ощущал себя «среди этой артистической, свободной и избалованной судьбою компании чужим, лишним и маленьким».
Видимо, уже тогда в него закралась беспокойная мысль, что Ольга Ивановна его не любит, а лишь притворяется. Это беспокойство терзало благородную душу Дымова и унижало его чувство любви.
Хотя внешне поводов к беспокойству не было.
«Зажили они после свадьбы превосходно», но, «по-видимому, с середины зимы Дымов стал догадываться, что его обманывают».
Автор не говорит точно, когда его герой стал догадываться, но слова «по-видимому» отсылают читателя к началу рассказа, когда Дымов заболел «рожей».
«Молодые супруги были счастливы, и жизнь их текла как по маслу. Впрочем, третья неделя их медового месяца была проведена не совсем счастливо, даже печально. Дымов заразился в больнице рожей, пролежал в постели шесть дней и должен был остричь догола свои красивые черные волосы».
Обычно читатели оставляют без внимания болезнь Дымова. И это понятно, ведь Дымов работал в больнице, и не мудрено, что подцепил заразу … Писатель ведь так и пишет – «заразился» …
Но почему Чехов «заставил» Дымова заболеть именно рожей, а не ветрянкой, например, пневмонией, гриппом или (тьфу-тьфу) чахоткой?
Что такое заболевание «рожа»?
С медицинской точки зрения «рожа (рожистое воспаление)» – острое инфекционное заболевание мягких тканей, сопровождающееся сильной болью, покраснением, температурой и отёком.
С эзотерической точки зрения это заболевание возникает, когда человек находится в кризисном состоянии, при котором его унижение доходит до верхней планки.
У всех вышеперечисленных проявлений причина одна – воспаление. А любое воспаление в организме вызывается унижением. Унизительное положение, в которое Дымова ставила Ольга Ивановна и её компания, нашло выход в остром рожистом воспалении.
Кстати, почему Чехов написал, что при «роже» Дымову остригли «его красивые чёрные волосы»?
Потому что волосы мешали лечению, значит, заболевание случилось на коже головы, а голова видна всем. То есть помимо всего прочего «рожа»на голове (она же воспаление-унижение) хотела броситься в глаза, словно говоря: «Посмотрите, этот человек страдает, примите меры. Он сам себе помочь не может!»
На тяжесть кризисного положения говорил и срок заболевания. «Рожа» обычно утихает на 3-4 день, а Дымов лежал в больнице шесть, да ещё дома долечивался.
Бедный, бедный Дымов!
Дымов всецело доверял жене и спокойно отпускал её одну на дачу (две недели она жила там без него, но с друзьями), в поездку по Волге с друзьями-художниками …
И случился момент, когда попрыгунья Ольга Ивановна уступила соблазну. Поддавшись искушению (стоя с Рябовским на палубе волжского парохода), Ольга Ивановна для очистки совести пробовала было вспомнить о муже (девиз верных жён «я другому отдана и буду век ему верна»), но подавила робкие укоры совести и разрешила себе принять страстные уговоры Рябовского.
Ведь для Дымова, » …простого и обыкновенного человека, достаточно и того счастья, которое он уже получил».
А красавец Рябовский, о-ооо, это «нacтoящий вeликий чeлoвeк, гeний, бoжий избpaнник…», именно такой человек достоин её!
Ольга Ивановна считала себя образцовой женой и решила признаться мужу в содеянном, потому что «скрывать от него измену подло и отвратительно». Но увидев, как по-детски радостно встретил её Дымов, она смолчала.
» Сядем, – сказал он, поднимая ее и усаживая за стол. – Вот так… Кушай рябчика. Ты проголодалась, бедняжка. Она жадно вдыхала в себя родной воздух и ела рябчика, а он с умилением глядел на нее и радостно смеялся».
Не надо признаваться, ведь этот простой и заурядный человек не поймёт её возвышенных чувств!
В силу своей интеллигентности, любви, уважения и преданности к супруге Дымов не был сторонником семейного насилия и давал Ольге Ивановне полную свободу времяпровождения. Он не знал, как поступали мужья в крепких крестьянских семьях. После свадьбы они вбивали в стену гвоздь и вешали на него кнут, как знак семейного благочиния и средство для пресечения любого женского легкомыслия.
У деликатного и кроткого Дымова на стене не висел кнут устрашения, у него не было даже ружья.
Стендаль говорил: «В браке без любви менее чем через два месяца вода источника становится горькой».
Чехов пишет: «…С середины зимы Дымов стал догадываться, что его обманывают». Но между строк можно понять, что догадываться Дымов стал раньше, а «с середины зимы» он уже понял, что нет смысла обманываться и притворяться незнающим, что у жены есть любовник.
Вот ведь какой редкостный человек Осип Степаныч Дымов! Он не стал обличать жену в измене, не стал призывать её к покаянию, не вызвал Рябовского на дуэль … он просто «как будто у него была совесть нечиста, перестал смотреть жене прямо в глаза» и «не улыбался радостно при встрече с нею». В общем, ещё раз проглотил своё унижение.
Утешая Ольгу Ивановну, когда та плакала от ревности к Рябовскому, Дымов говорил: «Не плачь громко, Зачем? Надо молчать об этом… Надо не подавать вида… Знаешь, что случилось, того уже не поправишь».
Он знал, что говорил, потому что сам жил «молча» и «не подавая вида».
Ольга Ивановна сознавала, что муж догадывается о её внебрачной жизни, и жаловалась любовнику: «Этот человек гнетет меня своим великодушием!»
Красавец Рябовский занимал все её мысли. Встречаясь с ним, «она начинала умолять его, чтобы он любил ее, не бросал, чтобы пожалел ее, бедную и несчастную. Она плакала, целовала ему руки, требовала, чтобы он клялся ей в любви, доказывала ему, что без ее хорошего влияния он собьется с пути и погибнет».
А рядом мучился и страдал единственный любящий её человек – муж Дымов.
А ведь он мог выправить положение вещей, если бы захотел.
Автор «Попрыгуньи» Антон Павлович Чехов говорил: «Тогда человек станет лучше, когда вы покажете ему, каков он есть».
Дымову нужно было вызвать супругу на откровенный разговор, сказать всё, что думает, что его беспокоит, чего ждёт от неё, как от жены, потребовать уважения к таинству брака, приказать «ни шагу из дома», пригрозить лишением материальной поддержки, разводом, тем же кнутом, наконец! «Жена да убоится мужа своего!»
Ведь Ольге Ивановне было всего 22 года, и никто её не научил простой истине, что муж и жена – это семья, единое целое, прочный союз, «одна сатана».
ОШИБКА ВТОРАЯ.
Муж не должен называть жену мамой, а жена должна НЕ позволять мужу так себя называть.
Во многих семьях супруги дают друг другу ласковые прозвища, например, зайчик, котик, мусенька, лапочка и так далее в зависимости от степени нежности и фантазии. Когда в семье рождается ребёнок, муж начинает называть жену мамой, но в третьем лице: «А вот наша мама пришла», «А что нам мама принесла» и т.п. То есть в отношении ребёнка муж озвучивается новый статус жены в качестве матери.
Ольге Ивановне в рассказе 22 года, Дымову – 31. Ольга Ивановна была нерожавшей женщиной, но Дымов звал свою юную супругу мамой. Он никогда не называл её по имени, только мамой.
– Мне не везет, мама!
– Я увлекаюсь, мама, и становлюсь рассеянным.
– Что? Что, мама? – спросил он нежно. – Соскучилась?
– Когда же мне, мама? Я всегда занят, а когда бываю свободен, то все случается так, что расписание поездов не подходит.
– Не плачь громко, мама… Зачем?
– Мама! – позвал из кабинета Дымов, не отворяя двери. – Мама!
– Мама, ты не входи ко мне, а только подойди к двери.
Что хотел сказать Чехов, разрешая Дымову называть жену мамой?
Давайте порассуждаем.
Ольга Ивановна была моложе Дымова на девять лет и по возрасту никак не годилась ему в матери. Автор ничего не пишет о жизни Дымова до женитьбы, но можно предположить, что он нежно любил свою мать (и, может, рано её лишился) поэтому перенёс сыновьи чувства на любимую жену.
Но!
По отношению к жене он – муж, а не сын!
Получается, что Дымов любил жену не как муж, а как сын? Мама, я жду тебя в спальне? Фу!
Вспомним меткую фразу из книги Андрея Некрасова «Приключения капитана Врунгеля»: «Как корабль назовёшь, так он и поплывёт». Там у яхты под названием «Победа» отваливаются две первые буквы, и на экипаж яхты «…Беда» наваливаются многочисленные проблемы.
Возможно, Дымов читал «Крейцерову сонату» Льва Толстого, в которой писатель призывал отказаться от сексуальных отношений.
Возможно, Дымов, боготворя жену и почитая её за маму, избегал с ней интимного контакта.
Возможно, сама Ольга Ивановна уклонялась от исполнения супружеского долга, а Дымов не настаивал (мама ведь!).
Лев Николаевич Толстой как-то написал Максиму Горькому: «Мужчина может пережить землетрясение, эпидемию, ужасную болезнь, любое проявление душевных мук; самой же страшной трагедией, которая может с ним произойти, остается и всегда будет оставаться трагедия спальни».
Ощущал ли Дымов трагедию своей спальни? По его поведению – нет.
Чехов не раскрывает тайны супружеских отношений Дымова и Ольги Ивановны, возможно, их не было совсем. Разве может сын спать с матерью?! Инцест всегда гадок, низок и аморален.
Судя по лёгкому отношению Ольги Ивановны к мужу и по благоговейному отношению мужа к ней, их устраивала их сексуальная жизнь.
Чехов, как писатель, настолько гениален, что в его читанных-перечитанных произведениях всякий раз между строк всплывают новые подробности, о которых автор не упоминает, но которые проницательный читатель обнаруживает сам.
Читая Чехова, надо обращать внимание на любое слово в его произведениях. У Чехова просто так ничего не бывает!
«Милый мой метрдотель! – говорила Ольга Ивановна, всплескивая руками от восторга».
Пожалуй, это самое подходящее название для Дымова, потому что для Ольги Ивановны муж всего лишь «милый метрдотель».
Что такое метрдотель? Лицо (фр. ma;tre d’h;tel), — выполняющее много обязанностей: домоправитель, дворецкий, гофмейстер, оберкельнер, старший официант, распорядитель столового зала.
Дымов исправно исполняет обязанности метрдотеля. Но исполняет ли он супружеские обязанности?
Возможно, молодую, темпераментную Ольгу Ивановну бросило в объятия Рябовского не только отстранённость Дымова от искусства, но и прохладность в интимных отношениях?
А что, Дымов работает, как вол, на двух работах, по ночам пишет диссертацию, обслуживает Ольгу Ивановну и её друзей, мотается туда-сюда по первому её капризу … где взять силы на любовную страсть?
Дымов был способен на ревность, но – внутри себя. Чувство ревности не возбуждало его, а наоборот, давило, как давит человека осознание своего ничтожества при взгляде на совершенство!
Женщины, никогда не позволяйте мужьям называть вас мамой. Вы мужьям жёны, а не матери!
И напоследок:
Антон Павлович отослал рассказ в редакцию, назвав его «Великий человек». Позже он прислал издателю письмо с просьбой изменить старое название на новое – «Попрыгунья».
Новое название «Попрыгунья» как нельзя полно раскрывает образ не только Ольги Ивановны, но и отношения между всеми героями рассказа.
Попрыгунья – это не только Ольга Ивановна по характеру, но и тот мир, где она прыгает, как стрекоза, сначала по воле отца (баловавшего дочку), затем по воле бесхарактерного мужа (допустившего вседозволенность).
Это не так.
Святой долг врача не оставлять больного ребёнка без медицинской помощи. Другого способа, как высосать из горла дифтеритные плёнки, в то время не существовало, и Дымов, человек долга и совести, поступил, как настоящий врач.
Ольга Ивановна тут совершенно не причём. Даже если их любовь была бы прочная и взаимная, он всё равно поступил бы так же.
Что было бы, если бы Дымов чудесным образом выздоровел? Да то же самое.
Он продолжал бы притворяться, что всё хорошо, а Ольга Ивановна продолжала бы прыгать по цветущим полянам жизни и водить дружбу с новыми рябовскими.
При таком покладистом муже это легко!