Казус кукоцкого что это значит
Казус Кукоцкого: что нам подают под видом «русской классики»..
Других объяснений я просто не вижу. Падки читательницы на премии. Им кажется, что если они читают премиальную книгу, то они как бы доросли до «умного» уровня, до почти Достоевского. При этом они даже не подозревают, что пошли в противоположном направлении.
При этом герои романа возмущаются тем, что Сталин уничтожил российскую интеллигенцию, и теперь от генофонда ничего не осталось.
Приводится пример с лисами, которых выращивали на ферме и приручали – вскоре лисы стали рождаться с плохой шерстью и лаяли, как собаки. Таким образом, проводится параллель с человечеством – если оставлять только покорных и политически удобных, а остальных уничтожать, то вскоре умные и стоящие будут вырождаться.
Так показано, как выродилась семья Кукоцких – дочка Таня не пошла по стопам отца, не ушла в науку, медицину, стала вести распущенный образ жизни, постоянно меняла мужчин, потом вышла замуж за одного, родила от другого, сошлась совсем с сто пятым, профессию не получила, жила в бедности.
Идея не просто спорная, а манипулятивная. Если оценить масштаб того хорошего, что произошло с обществом после установления советской власти, а главное, прихода к власти Сталина. Благодаря Сталину, 95% безграмотных людей сократилось почти до 0%. Все знают о вечерних школах, где даже древних старичков учили азбуке. Любой человек при желании мог получить высшее образование, построить карьеру с самых низов.
Вообще, Сталин был известен своей целью взращивать «советскую интеллигенцию», выходцев из простых рабочих и крестьян. Урон генофонду нации, который он нанес, несопоставим с теми широчайшими возможностями, которые открылись для народа благодаря введенному им повсеместному образованию.
Легко рассуждать и осуждать, живя в 21 веке и имея возможность использовать несколько видов контрацепции одновременно…
Подробнее о минусах романа:
Понравилась статья? Подпишитесь на канал, чтобы быть в курсе самых интересных материалов
Казус кукоцкого что это значит
«МИРОВОЙ КОМПОТ», ИЛИ КАЗУС КУКОЦКОГО
Булгаков сказал, что рукописи не горят. Но скоро, по некоторым прогнозам, рукописи все же исчезнут: набранные на компьютере тексты неизбежно вытесняют всё, написанное рукой. На рубеже столетий (тысячелетий!) мы прощаемся со многим. Попрощаемся же и с рукописью!
Это грустное, как любое расставание, явление не могло не взволновать чутких художников, вечных доверенных свидетелей всего явного и тайного. Поэтому сам факт открытия в Галерее “Манеж” выставки под названием “Работа с текстом” лично меня не удивил — обрадовал угаданностью предмета.
Идея плавно кружила в воздухе нашего времени — вот ее и приручили, воплотив в жизнь, два талантливых, близких друг другу человека — писательница Людмила Улицкая и ее муж, скульптор Андрей Красулин.
 |
Этот литературно-художественный проект представляет собой целую серию необычных работ — офортов, основой которым послужили рукописные листы последнего романа Людмилы Улицкой “Казус Кукоцкого”. На протяжении десяти лет, отданных написанию этой книги, ее автор совершала постепенный переход от многовекового рукописного способа увековечивания творческой мысли — к сравнительно новому, компьютерному. Это, на первый взгляд, чисто техническое обстоятельство стало, по-видимому, и некоторым нравственным потрясением. “Рукопись ушла навсегда. Мы это свидетельствуем” — примерно так звучит главная мысль этой весьма философичной выставки.
Должна признаться, что при всем интересе и уважении к необычному проекту, я шла на эту выставку в надежде прежде всего пообщаться с автором романа, книги, взбудоражившей мое воображение. Читала талантливую прозу Улицкой и раньше: романы “Медея и ее дети”, “Веселые похороны”, “Сонечка”, замечательные рассказы. Эти вещи довольно известны, переведены на многие европейские языки, а их автор была дважды номинирована на премию Букера.
Но последний роман Людмилы Улицкой “Казус Кукоцкого”, на мой взгляд, стал в ее творчестве новой и весьма крутой (в традиционном, “старорусском”, значении этого слова) ступенькой. Эта книга насыщена духом времени и одновременно далеко-далеко выходит за временные пределы. В ней живут и умирают, любят и ненавидят герои живые, узнаваемые. Но звучат и вечные вопросы о смысле бытия. Пусть, как во веки веков, без ответа — гораздо важнее, что автор не боится подойти к самому краю. И в этом рискованном положении старается убедить читателя в том, что ставить ребром главный земной вопрос — не только право, но и обязанность человека — на пути исследования и сотворчества — стать в конце концов тем самым искомым ответом! Я закрыла книгу и подумала: “Нужно научиться смотреть в бездну так светло и отважно!”
 |
. И вот этот смелый человек, автор романа Людмила Улицкая стоит рядом со мной в выставочном зале и отвечает на вопросы — только на некоторые из очень многих, возникших у меня после прочтения романа.
— Через полчаса будет открыта эта любопытная выставка, навеянная вашим творчеством. Как вы оцениваете все то, что представлено сейчас в этих залах?
— Дело в том, что все это в каком-то смысле — наше совместное дело! Хотя мой муж — художник, а я писатель, и язык, на котором каждый из нас говорит с миром — разный. Но когда люди столько лет вместе — читают одни и те же книжки, вместе смотрят в одну и ту же сторону, общаются с одними и теми же людьми, переживают одни и те же житейские ситуации, — естественно, что в их творчестве возникает очень много общего. Но этому общему нет адекватной формы выражения, понимаете? Это удивительная ситуация, когда мы говорим об одном и том же, но каждый — своим языком. В этих работах Андрея на моих черновиках возникает некая символическая точка общего зрения.
Конечно, мы понимаем, что наш творческий язык все равно никогда не будет единым. Но сейчас, когда в этих работах, может быть, некоторым образом искусственно, мы наконец объединились, это обстоятельство доставило нам обоим огромное удовольствие. Я очень радуюсь его работам!
Конечно, моя дешифровка будет отличаться от видения этих картинок и объектов другими людьми, потому что я лучше знаю, что происходит в рукописи в данный момент. Но любой зритель или читатель вполне способен понять главное: ему представлен текст, с которым идет некая работа (или игра). Например, когда художник использует прием увеличения: вот фраза, вот слово, а вот слово уже теряет свое смысловое значение — и остается только пластическое содержание. Перестаешь слышать это слово — как смысл, но зато начинаешь видеть его — как образ. Мне дороги такие моменты.
— Мои впечатления от прочитанного романа девственно свежи, и потому его образы меня до сих пор не отпускают. Интересно, насколько автобиографичен ваш роман? Есть ли у ваших героев реальные прототипы?
— Это вопрос — из тех, на которые с равным основанием можно ответить и “да”, и “нет”. “Да” — в том смысле, что ничто не рождается из ничего: конечно, были в моей жизни похожие люди, судьбы, ситуации. У самого Кукоцкого нет цельного прототипа, хотя за его спиной незримо присутствуют несколько реальных персонажей, которых нет уже на свете. Скажем, отец моей подруги, акушер-гинеколог (кстати, многие профессиональные истории Кукоцкого в романе — это его истории). Звали его Павлом Алексеевичем, так же, как и моего героя. Но все же это разные личности. Я из медицинской семьи, и потому у нас было огромное количество знакомых врачей, людей совершенно особой породы. Многое в романе — от общения с ними.
— Ваши собственные глубокие познания в вопросах медицины, генетики, философии (а это следует из текста) вызывают уважение.
— Во-первых, по своему первому образованию я биолог, а по специальности — генетик. Конечно, я не занималась естественными науками всю свою жизнь, но все же этому, очень любимому мной занятию было отдано много лет. С естествознанием у меня был роман по любви, а вовсе не брак по расчету. Кроме того, мне необходимо было рассчитаться с вещами, которые много лет меня тревожили. С собственными кризисами. Ведь история Тани, которая режет крыс и в конце концов понимает, что это не есть правильное занятие для человека — в каком-то смысле — моя история.
Так что в романе, безусловно, есть очень личные вещи, есть моменты, связанные с жизнью окружавших меня людей и есть вещи выдуманные. Одни придуманы хорошо, другие — похуже. Меня всегда забавляет, когда мне говорят: “Вот это — до того здорово, такого не выдумаешь!” Обычно так говорят про то, что выдумано мной от начала и до конца. Ведь когда выдумываешь, то чувствуешь себя гораздо более свободным, а реальное, прожитое — оно связывает и заставляет идти по проторенной и жесткой дороге. Воображение дает нам больше свободы — и степень воздействия на читателя усиливается.
Кроме того, есть и такой забавный момент. Существует конкретный жизненный опыт и реальные истории. Потом я пишу рассказ, в котором что-то из этого жизненного багажа используется, остальное — придумывается. И вот тогда, странная вещь (!) — я никогда и никакими силами не могу вспомнить, как все было на самом деле. То, что я написала, оказывается более реальным, чем сама реальность! Выходит, своим воображением я немножко меняю прошлое.
— В ваших произведениях, и в этом романе тоже, очень часто все главные события происходят в один и тот же временной отрезок — на излете сталинской эпохи. Почему?
— В биологии есть такое понятие “импринтинг” — первое острое впечатление живого существа. Например, если только что вылупившемуся цыпленку показать валенок, то он будет считать этот валенок своим родителем. И в жизни человека есть периоды, когда он очень чувствителен. Прежде всего — время детства, когда всё укрупнено, усилено, имеет дополнительные краски, как будто существует еще один спектр цветов, звуков.
Эту детскую свежесть чувств я помню до сих пор. Время, о котором вы спросили, для меня — именно такой период, яркий, как никакие другие. Семидесятые, восьмидесятые — годы, казалось бы, гораздо более близкие — так в моей памяти не запечатлелись, они просто сжались в один комок. Стереоскопическое зрение ребенка срабатывает до сих пор: меня так и не отпускают мои детские воспоминания.
— Мне больше всего понравилась (а лучше сказать, она меня просто потрясла) вторая, “запредельная” часть романа, где вы описываете мир Перехода в другое состояние, в другую жизнь. Моя интуиция, смутное чувствование подсказывает мне, что вами многое угадано. Откуда это такое убедительное чувствование-знание? А может быть, вы просто дали волю фантазии?
— Вы знаете, существует и другая точка зрения. Среди моих читателей есть такие люди (в том числе профессиональные литераторы), которые меня за эту часть книги укоряют: я-де заигрываю с модными темами и так далее. Но без второй части моего романа просто не существует. Реальная жизнь героев меня, конечно, интересовала, но еще больше — ее второй (или третий, какой угодно!) план.
Об этом говорит и название “Путешествие в седьмую сторону света”, которое я, правда, в конце концов, отменила из-за необходимости объяснять, что же это такое. Я поняла, что подобное название — не ответ, а еще один вопрос.
Дело в том, что жизнь каждого человека, как я себе представляю, существует на пересечении реальности “реальной” и реальности иной, которую мы прозреваем, предчувствуем, осознаем минутами — во сне, в каких-то проблесках интуиции. Я вообще сновид. У меня потрясающие сны. Правда, в последние годы они становятся редкими, но были периоды, когда этих удивительных снов было много. И я в этом понимаю!
Кое-что из того, что знаю я о “запредельном”, в книге названо, кое-что нет. Это очень трудная для высказывания тема, тут надо пройти по острию бритвы — и некоторые считают, что я очень плохо по нему прошла.
— Очень страшно. Ведь “там” есть и некоторые опасные глубины, и я о них тоже упоминаю. Но думаю все же, что страх — это большой грех. Он очень мешает жить. Человек должен быть бесстрашным! Мы должны в течение жизни научиться преодолевать свои страхи, и я стараюсь отважно смотреть на многие неизбежные ситуации — потери памяти, старения, выхода из молодости, красоты и здоровья в пространство совсем иное и очень горькое порой.
Хочу сказать одну существенную вещь. Я написала эту книжку для того, чтобы человек, прочитав ее, сказал: “Ну да, я все это знаю!”, чтобы он открыл в своей собственной жизни то, что я открываю ему в жизни моих героев. Ведь я не отвечаю ни на один вопрос, а лишь пытаюсь сказать, как вижу я этот процесс, в котором мы все находимся — процесс, казалось бы, конечный — и все же безусловно бесконечный.
— Людмила Евгеньевна, а в чем же все-таки “казус Кукоцкого”.
— Казус — это случай. Я рассказала о случае Кукоцкого — о человеке и его судьбе. Этот казус кажется мне казусом каждого из нас. Любой человек — это конкретный случай в руке Господа Бога, в мировом компоте, в котором мы все плаваем. В данном случае это Кукоцкий. Но он может быть казусом каждого, кто внимательно наблюдает жизнь, бесстрашно и честно смотрит на мир.
«Казус Кукоцкого»: краткое содержание и анализ произведения
Содержание статьи
Природу очарования романа Улицкой, по которому снят телесериал, невозможно объяснить. Автор превращает читателей в участников жизни семьи героя. Все действующие лица зримо ощущаются, начинается живое переживание за их разрушенные чувства, уничтоженную семейную идиллию. Приходит горькое признание, что причиной этого стала не глупость самодура, а благородный и добрый человек. Остается вопрос прерывания беременности, правоты либо неправоты Кукоцкого, пожертвовавшего личным счастьем в пользу профессии, его гениальности либо злодейства.
Доктор и его пациенты
В журнальном варианте произведение носило иное название. Книга именовалась «Путешествием в седьмую сторону света». Заголовок явно отсылает к фантастике. Позднее писательница изменила наименование на более конкретное. Казусом называют особый, самый трудный случай, а юриспруденция так именует запутанные ситуации, не предусмотренные законом.
Сочинение знакомит читателей с жизнью далеко не стандартной советской интеллигентной семьи. Время действия книги относится к расцвету советской власти. Молодое правительство заботилось о многом. Особенно его интересовало проблема здоровья нации. Главный герой романа, врач-гинеколог Кукоцкий, человек безусловно талантливый. Его пациенты – исключительно женщины. Он контролирует ход их беременности, принимает роды, помогает после выкидышей.
Ему приходилось видеть гибель жертв подпольных абортов. Он знает о женском здоровье все, так как навидался грязи в каморках, где бедные женщины ютятся, вырся нескольких детей, доктор видел и замерзающих из-за недоедания малышей. Павлу Алексеевичу известны и те дамы, которых не заботит дальнейшая судьба.
Доктор ведет статистику, анализ деятельности. Это необходимо нет только государству, но и самому специалисту. Кукоцкий не просто лечит, он заботится о подопечных. Врач отлично понимает, что на прерывание беременности женщины решаются не по прихоти. В те времена подобные деяния карались лишением свободы. Стране было необходимо восполнение потерь населения.
Но своими материальными возможностями обладала каждая семья, свои побуждения были у всех людей. Поэтому далеко не все действовали в согласии с политикой государства. Потому женщины лишали шансов зарождающиеся жизни на дальнейшее развитие. Своих первенцев редко кто решался ликвидировать таким образом.
Семья и работа
Разумеется, Павел Алексеевич понимал, что своими действиями спасает не только жизнь самой пациентки, но и других ее детей. Если кормилица, зачастую единственная, погибала либо оказывалась в заключении, судьба беспризорников не заботила никого, а детские дома того времени – вовсе не место для малышей. Потому в медкарте никогда не появлялся вердикт «незаконный аборт» в случае выздоровления пациентки. Такой диагноз ставился лишь после гибели несчастных.
Главным героем романа стал человек с большим сердцем. Кукоцкий ратовал за легализацию абортов. Он всеми силами пытался добиться этого, использовал свое влияние на медицинскую элиту, чтобы получить разрешение на проведение операция в больничных условиях.
Специалист аргументировал свои выводы не только фактами из жизни, жуткими примерами, он наглядно показывал народные методы прерывания беременности. Людмила Улицкая дала читателям описание доктора по призванию.
Кроме профессиональной подготовки Кукоцкий наделен настоящим даром. Он видит людские недуги сквозь человека. Это сам врач называл внутривидением. Способность приглушается необходимостью непосредственных контактов с пациентками. Однако это не помешало устройству личной жизни врача.
Супруга Кукоцкого Елена была когда-то его пациенткой. Павел Алексеевич во время Отечественной войны прооперировал женщину. Татьяну, ее ребенка от первого брака, врач принял, как собственную дочь. Он никогда не сожалел о невозможности избранницы подарить ему детей. Доктор приютил также бывшую монахиню Василису, помогавшую семье Елены много лет.
Гармонию разрушила ссора. Жена не понимала стремления мужа легализовать аборты, тот не удержался и напомнил супруге о бесплодии. Отношения после разногласий свелись лишь к беседам во время обеда. Специалисту не хватило для собственной семьи ни чуткости, ни терпимости. При этом он не оставил без опеки Тамару.
Таня и Тома
Дочь подопечной врача, женщины-дворника, осталась без матери, погибшей после неудачного прерывания беременности. Двух девочек писательница сознательно противопоставляет друг дружке.
Красивая Таня всем нравится. Робкая Тома живет в доме из жалости к ней. Симпатичную эффектную Таню приглашают на вечеринки, Тома идет с ней «в придачу». Таню любят, а Тому терпят. История, узнаваемая многими, вмонтирована в роман.
В книге рассказано не только о том, что некоторым за красивые глаза достается всеобщая симпатия, в то время как другим приходится добиваться признания и любви. В далекой перспективе и тем, и другим все происходящее идет на пользу. Однако ощущение боли от того, что никто даже не пытается скрывать своего «терпеливого» отношения, не становится меньше.
Моральный выбор Татьяны сделан ею раз и навсегда. С биологией она решила не иметь ничего общего, как и порекомендовал ей отец. Он привел несколько доводов, основанных на наблюдениях. Среди них и желание профессорами соблазнить первокурсниц, и бездушие медработников, стремящихся отстраняться от людского горя ради сохранения здоровья психики.
Они выбирают отношение к человеку, как к объекту, что считают необходимым условием для лечения. Поэтому девушка уходит с первым встречным, делая естественный для себя вывод.
Тамара же выбрала другой путь. Она усердно училась, стала биологом, вышла замуж и заработала хорошую репутацию. Именно Тома продолжила дело Павла Алексеевича. Она выбрала жизнь пусть и слегка пресноватую зато более правильную, чем Танина.
Особенности сюжета
Татьяна же никого до поры не любила. Узнав, что ждет ребенка, вышла по расчету замуж, чтобы оградить супруга от армии. На солидном сроке беременности влюбилась в Сергея, музыканта. Ей встретился человек, с которым она пожелала пройти вместе по жизни. После появления на свет дочери Жени, Татьяна решила родить малыша от любимого. Однако желанная беременность принесла ей гибель. Этого не допустил бы приемный отец, но за дочерью наблюдал не он: вместе с новым другом Таня уехала в Крым.
Выдержка Кукоцкому не изменяет даже в непростых ситуациях. По приезде роддом, где скончалась его приемная дочь, он в первую очередь занимается профилактикой для спасения других пациенток от повторения судьбы Тани. Только после этого он дает волю эмоциям. Елена тем временем замыкается в себе. Она видит удивительные сны о перерождении и былом, решении судеб. Этим видениям отведена вся вторая часть романа.
На первый взгляд, грезы кажутся признаком сумасшествия. Но за ними стоит тайна человеческого бытия. Описаниями столь трагических событий читателя Улицкая держит в напряжении все повествование.
Женя еженедельно навещает бабушку, не обращая внимания на поздние сроки своей беременности. Финал рассказывает о судьбах всех героев. Они тесно связаны воспоминаниями о Тане и Павле Алексеевиче.
В книге рассматриваются несколько казусов. Основой разрыва семейных отношений с женой для Кукоцкого стала идея о легализации абортов. Однако именно доводы и примеры врача заставили чиновников принять этот закон. Спасший немало жизней доктор по причине заражения во время беременности потерял любимого ребенка. Прожившая более двух десяткой лет в доме Василиса страдала от выпадения матки, но специалисту о своей проблеме не говорила, интересуясь лишь хозяйственными надобностями.
🔶🔶🔶Ваше отношение к абортам?🔶🔶🔶 Казус российской интеллигенции.
Проза Людмилы Улицкой известа далеко за пределами стран СНГ. Она обладатель многих престижных наград, включая французскую премию Медичи, итальянскую Асерби, «Больую книгу», номинацию на Бункеровскую премию. Также писательница является кавалером Ордена Почетного Легиона.
Я всегда жду от нее новых книг.
Люблю книги, которые заставляют волноваться и сопереживать героям.
Эта книга о самом дорогом: любви, семье, взаимоотношениях. Порой сложных и, казалось бы, неразрешимых, но во всем можно найти компромисс, если стремишься к гармонии.
Читается роман на одном дыхании: в героев с каждой страницей влюбляешься все больше, но потом осуждаешь, не имея возможности их понять, а через пару страниц снова встаешь на их сторону. Описание бытовых сцен отлично гармонирует с политическими моментами, экскурсами в прошлое, погружением в глубокую философию и снова возвращением к банальной бытовухе.
А название книги Людмила Улицкая пояснила так:
«… Казус — это случай. Я рассказала о случае Кукоцкого — о человеке и его судьбе. Этот казус кажется мне казусом каждого из нас. Любой человек — это конкретный случай в руке Господа Бога…»
Умная у тебя голова, Илья, только жаль, дураку досталось. Бабы, что же, для того рожать должны, по-твоему, чтобы мерзавцы их в такие мясорубки отправляли?
Что такое брак?
«Достоинства жены восхищали его, а недостатки умиляли. Это и называется браком.»
Уж очень автор сама, на мой взгляд, симпатизирует Тане: всю жизнь ей просто неправдоподобно везло, пока не понадобилось зачем-то сделать для нее такой финал.
Казус кукоцкого что это значит
Казус Кукоцкого. Людмила Евгеньевна Улицкая
С конца семнадцатого века все предки Павла Алексеевича Кукоцкого по мужской линии были медиками. Первый из них, Авдей Федорович, упоминается в письме Петра Великого, написанном в 1698 году в город Утрехт профессору анатомии Рюйшу, у которого за год до того под именем Петра Михайлова русский император слушал лекции по анатомии. Молодой государь просит принять в обучение сына аптекарского помощника Авдея Кукоцкого «по охоте». Откуда взялась сама фамилия Кукоцких, доподлинно не известно, но, по семейной легенде, предок Авдей происходил из местности Кукуй, где построена была при Петре Первом Немецкая слобода.
С того времени фамилия Кукоцких встречается то в наградных листах, то в списках школ, заведенных в России с Указов 1714 года. Служба после окончания этих новых школ открывала «низкородным» дорогу к дворянству. После введения табели о рангах Кукоцкие по заслугам принадлежали «лучшему старшему дворянству во всяких достоинствах и авантажах». Один из Кукоцких упоминался в списках слушателей доктора Иоханна Эразмуса из Страсбурга, первого западного врача, читавшего в России среди прочих медицинских дисциплин «бабичье искусство».
С детства Павел Алексеевич испытывал тайный интерес к устройству всего живого. Иногда – обычно это случалось перед ужином, когда образовывалось неопределенное, незаполненное время, – ему удавалось незаметно пробраться в отцовский кабинет, и он, замирая сердцем, доставал со средней полки шведского, с тяжелыми выдвижными стеклами шкафа три заветных тома известнейшей в свое время медицинской энциклопедии Платена и располагался с ними на полу, в уютном закутке между выступом голландской печки и шкафом. В конце каждого тома помещались раскладные фигуры розовощекого мужчины с черными усиками и благообразной, но сильно беременной дамы с распахивающейся для ознакомления с плодом маткой. Вероятно, именно из-за этой фигуры, которая для всех – никуда не денешься! – была просто голой бабой, он и скрывал от домашних свои исследования, боясь быть уличенным в нехорошем.
Здесь, между печкой и книжным шкафом, и застал его однажды отец, Алексей Гаврилович. Павел ожидал нахлобучки, но отец, посмотрев вниз со своей огромной высоты, только хмыкнул и обещал дать сыну кое-что получше.
Через несколько дней отец действительно дал ему кое-что получше – это был трактат Леонардо да Винчи «Dell Anatomia», литер А, на восемнадцати листах с двумястами сорока пятью рисунками, изданный Сабашниковым в Турине в конце девятнадцатого века. Книга была невиданно роскошной, отпечатана в трехстах пронумерованных от руки экземплярах и снабжена дарственной надписью издателя. Алексей Гаврилович оперировал кого-то из домочадцев Сабашникова…
Отдавая книгу в руки десятилетнего сына, отец посоветовал:
– Вот, посмотри-ка… Леонардо был первейшим анатомом своего времени. Лучше его никто не рисовал анатомических препаратов.
Отец говорил еще что-то, но Павел уже не слышал – книга раскрылась перед ним, как будто ярким светом залило глаза. Совершенство рисунка было умножено на немыслимое совершенство изображаемого, будь то рука, нога или рыбовидная трехглавая берцовая мышца, которую Леонардо интимно называл «рыбой».
– Здесь, внизу, естественная история, зоология и сравнительная анатомия, – обратил Алексей Гаврилович внимание сына на нижние полки. – Можешь приходить сюда и читать.
Счастливейшие часы своего детства и отрочества Павел провел в отцовском кабинете, восхищаясь изумительными сочленениями костей, обеспечивающими многоступенчатый процесс пронации – супинации, и волнуясь чуть не до слез над схемой эволюции кровеносной системы, от простой трубки с тонкими включениями мышечных волокон у дождевого червя до трехтактного чуда четырехкамерного сердца человека, рядом с которым вечный двигатель казался задачкой для второгодников. Да и сам мир представлялся мальчику грандиозным вечным двигателем, работающим на собственном ресурсе, заложенном в пульсирующем движении от живого к мертвому, от мертвого – к живому.
Отец подарил Павлику маленький медный микроскоп с пятидесятикратным увеличением – все предметы, не способные быть распластанными на предметном стекле, перестали интересовать мальчика. В мире, не вмещавшемся в поле зрения микроскопа, он замечал только то, что совпадало с изумительными картинками, наблюдаемыми в бинокуляре. Например, орнамент на скатерти привлекал его глаз, поскольку напоминал строение поперечно-полосатой мускулатуры…
– Знаешь, Эва, – говорил Алексей Гаврилович жене, – боюсь, не станет Павлик врачом, голова у него больно хороша… Ему бы в науку…
Германская война началась раньше, чем ее предвидел Алексей Гаврилович. Он уехал, как тогда говорили, на театр военных действий. Его назначили начальником той самой комиссии, о создании которой он так хлопотал в мирное время, и теперь он разрывался на части, потому что поток раненых был огромным, а задуманные им специализированные госпитали так и остались бумажными планами: пробить бюрократические стены в довоенное время он не успел.
В том же году Павел поступил на медицинский факультет Московского университета. В следующем его отчислили: отец его был ни много ни мало полковником царской армии. Еще через год, по ходатайству профессора Калинцева, старого друга отца, заведующего кафедрой акушерства и гинекологии, его восстановили в студенчестве. Калинцев взял его к себе, прикрыл грудью.
Учился Павел с той же страстью, с какой игрок играет, пьяница пьет. Его одержимость в занятиях создала ему репутацию чудака. В отличие от матери, женщины избалованной и капризной, он почти не замечал материальных лишений. После смерти отца, казалось, уже ничего нельзя было потерять.
В начале двадцатого года Кукоцких «уплотнили» – в их квартиру вселили еше три семьи, а вдове с сыном оставили бывший кабинет. Университетская профессура, кое-как выживавшая при новой власти, ничем помочь не могла – их всех тоже изрядно потеснили, да и революционный испуг не прошел: большевики уже продемонстрировали, что человеческая жизнь, за которую привыкли бороться эти прогнившие интеллигенты, копейки не стоит.
Эва Казимировна, мать Павла, была привязана к вещам и бережлива. Она втиснула в кабинет почти всю свою варшавскую мебель, посуду, одежду. Почтенный отцовский кабинет, когда-то просторный и деловой, превратился в складское помещение, и, сколько ни просил Павел избавиться от лишних вещей, мать только плакала и качала головой: это было все, что осталось у нее от прежней жизни. Но продавать тем не менее все же приходилось, и она постепенно расторговывала на толкучке свои несметные сундуки с обувью, воротничками, салфеточками, обливая каждую мелочь слезами вечного прощания…
Отношения матери и сына как-то охладели, расстроились, и еще через год, когда мать вышла замуж за непристойно молодого Филиппа Ивановича Левшина, мелкого начальника из железнодорожников, Павел ушел из дома, оставив за собой право пользоваться отцовской библиотекой.
Но ему редко удавалось добраться до материнского дома. Он учился, работал в клинике, много дежурил и ночевал где придется, чаще всего в бельевой, куда пускала его старая кастелянша, помнившая не только Павлова отца, но и деда…
Ему уже исполнился двадцать один год, когда мать родила нового ребенка. Взрослый сын подчеркивал ее возраст, и молодящаяся Эва Казимировна страдала. Она дала Павлу понять, что присутствие его в доме нежелательно.
Отношения между ним и матерью с этого времени пресеклись.
Через некоторое время медицинский факультет отделился от университета, произошли перестановки. Умер профессор Калинцев, и на его место пришел другой человек, партийный выдвиженец, без какого бы то ни было научного имени. Как ни странно, Павлу он благоволил, оставил на кафедре в ординатуре. Фамилия Кукоцких в медицинском мире была известна не менее, чем фамилия Пирогова или Боткина.
Первая научная работа Павла была посвящена некоторым сосудистым нарушениям, вызывающим самопроизвольные выкидыши на пятом месяце беременности. Нарушения касались самых малых капиллярных сосудов, и интересовали они Павла по той причине, что он тогда носился с идеей воздействия на процессы в периферических областях кровеносной и нервной системы, считая, что ими легче управлять, чем более высокими разделами. Как и все ординаторы, Павел вел больных в стационаре и принимал два раза в неделю в поликлинике.
Именно в тот год, осматривая на поликлиническом приеме женщину с регулярными выкидышами на четвертом-пятом месяцах беременности, он обнаружил, что видит опухоль желудка с метастазами – один очень заметный в печень, второй, слабенький, в область средостения. Он не нарушил ритуала осмотра больной, но дал ей направление к хирургу. Потом он долго сидел в кабинете, не приглашая следующую пациентку, пытаясь понять, что же с ним такое произошло, откуда взялась эта схематическая цветная картинка вполне развитого рака…
С этого дня открылся у Павла Алексеевича этот странный, но полезный дар. Он называл его про себя «внутривидением», первые годы осторожно интересовался, не обладает ли кто из его коллег подобной же особенностью, но так и не напал на след.
С годами его внутреннее зрение укрепилось, усилилось, приобрело высокую разрешающую способность. В некоторых случаях он даже видел клеточные структуры, окрашенные, казалось, гематоксилином Эрлиха. Злокачественные изменения имели интенсивно лиловый оттенок, области активной пролиферации трепетали мелкозернистым багровым… Зародыш с самых первых дней беременности он видел как сияющее светло-голубое облачко…
Бывали дни и недели, когда «внутривидение» уходило. Павел Алексеевич продолжал работать: смотрел больных, оперировал. Чувство профессиональной уверенности не покидало его, но в душе возникало тонкое беспокойство. Молодой доктор был, разумеется, материалистом, мистики не терпел. Они с отцом всегда посмеивались над увлечениями матери, то посещавшей великосветские посиделки со столоверчением, то предававшейся мистическим шалостям с магнетизмом.
К своему дару Павел Алексеевич относился как к живому, отдельному от себя, существу. Он