Мантульные места что это
Мантульные места что это
— А то смотри, Скворцов. В мантульные места загоню. Ты меня знаешь. На великие стройки коммунизма.
— Все понимаю. Правду говорю, никому девочку не показывал.
— Ладно. Договорились. Завтра получишь пять американских парашютов.
Немножко бегаем. Радиокружок, как положено. А кроме всего, она полную смену на «Серпе и молоте» вкалывает. И вроде не устает.
— Смотрите, как троих к земле печатает! Самоцвет. Шлифовке поддается с трудом.
— Да я ее бесплатно уведу.
— Вы же, товарищ Холованов, не последний гад.
— Не самый последний.
ГЛАВА 2
У человека в сверкающих сапогах квартира на улице Горького. Большая квартира.
Простая система. Если, конечно, в кармане этот ключик иметь.
У товарища в сверкающих сапогах этот ключик оказался, и он им воспользовался.
В общем, гадать пока не будем, что это за вагон такой и что у него внутри.
Просвистел «Главспецремстрой-12» пустыми подземными тоннелями, прогрохотал спящими станциями, выскочил на поверхность и замер на запасных путях Ленинградского вокзала среди пустых пригородных поездов. Теперь ждать утра.
Первый: позволительно ли какому-то ремонтному поезду втесаться в расписание и следовать прямо за «Красной стрелой»? Тут я вынужден отвечать отрицательно: какому-нибудь ремонтному поезду втесаться в расписание пассажирских поездов не позволят Другое дело, если поезд принадлежит тресту «Главспецремстрой».
Второй вопрос: сумеет ли ремонтный поезд угнаться за «Красной стрелой»? Ответ и тут отрицательный: ремонтный поезд угнаться за «Красной стрелой» никак не может Это железное правило. А в правиле одно исключение: если ремонтный поезд из треста «Главспецремстрой», то он любую «Стрелу» обгонит.
Только у самого Ленинграда ремонтный поезд понесло не к Московскому вокзалу, а чуть в сторону. На запасные пути, к складам, к паровозным депо, к табунам пустых вагонов.
Никто его не видел. Некому тут быть меж двух стен заводских. Некому выпрыгнувшего товарища разглядывать.
Брошенным цехом через битое стекло и щебенку вышел он на тихую улицу, где как раз скучал амбал-таксист в большой машине с темными стеклами.
Дальше его след теряется. Охотно рассказал бы, куда он поехал, но, увы, этого мне знать не дано.
Поднялся господин на шестой этаж.
Он откровенно любил этажи Вашингтона. Он знал цену мраморным лестницам и бронзовым светильникам. Стиль древнего Египта захлестнул мир. И вот величественные образцы чудо-архитектуры: колоннады как в храмах Ассуана, бронзовый узор в виде широченных листьев и людей с песьими головами. Мягкий свет струится непонятно откуда. И вообще.
Открылась дверь пред ним, и он оказался в кабинете, который вполне мог служить тронным залом Рамзеса Второго.
Навстречу поднялся крепкий упругий человек и протянул руку.
— Это хорошо. Кроме всего нужны специалисты в области акустики и записи звуков.
— Специалистов было легко вербовать, когда Америка была в величайшем кризисе.
Сейчас Америка из кризиса выходит.
— Американские инженеры в России живут так, как они не живут в Америке, и получают столько, сколько они не получают в Америке.
— И все же любителей поубавилось.
— Я рассмотрю этот вопрос.
— В пути инженеры-акустики пропадут, и концы в воду.
— Это не ваша забота. Вы завербуете и отправите их в Швейцарию. Остальное вас не касается.
— Это будет стоить дороже обычного.
— Ладно. Договорились. И еще. Мне нужны машины, которые называются магнитофоны.
— Знаете ли вы, что один магнитофон стоит столько, сколько стоят двенадцать хороших автомобилей.
— Хорошо. Будут магнитофоны.
— Мы прикрываемся как можем. Но вербовать специалистов для других стран фирме убыточно.
— Вы опять намекаете на то же самое.
— Раньше нельзя. Если бы мы знали, что делаем, то можно бы и пораньше. Очень трудно делать сложнейшую вещь, не понимая, для чего она предназначена.
— Мистер Стентон, у вас в Америке есть очень хорошее выражение: любопытство губит кота.
— Но нас тут только двое.
— Мистер Стентон, нам обоим будет лучше, если вы не будете высказывать своих предположений даже мне. До свидания.
Сегодня после занятий выходит из раздевалки в пустой коридор, а ее и окликнули.
Контроль (4 стр.)
А у Никанора глаза жеребячьей кровью налиты, дышит печью огнедышащей. Вцепился ей в плечи лапами. Не отпустит. Злость аж капельками с зубов каплет. Такому не откажи. Растерзает.
– Заходите, товарищ Холованов. Чудо покажу.
Заходит товарищ Холованов в темноту балконную. Сапоги товарища Холованова так сверкают, что тьма по углам рассеялась. Раньше певчие тут на балконе пели. Теперь балкон служит складом спортинвентаря. И с балкона, с высоты, вся церковная внутренность видна. Ковер спортивный посредине, и тренирует инструктор девчонок. Хорошо церкви под спортзалы подходят. Своды высокие, хорошо дышится.
Любуется товарищ Холованов. Есть чем любоваться. На ковре девчонки бросают друг друга. И инструктор их бросает. И они инструктора.
– Вот на ту беленькую смотрите.
– Так я ж на нее и смотрю.
– Чувствуете разницу с остальными?
– В любой борьбе, в классической и в вольной, у нас в самбо, у японцев в дзюдо, в любых национальных единоборствах различают захват и бросок – это два основополагающих элемента. Захватил – бросил. И этим многие мастера грешат: захватил и топчется, примеряется, приноравливается, а уж потом бросает. А у нее захват от броска неотделим. У нее захват и бросок вместе слиты. В одно касание. В принципе, у нее захвата нет. Сразу бросок. Причем совершенно внезапный. Мы все ждем ее захвата и броска. Вот схватит. Вот схватит. Ждем, а захват и бросок все равно внезапны. Знаете, как в лаборатории, ждешь – вот сейчас электрический разряд шарахнет. Вот сейчас. А он все равно внезапный. Смотрите, только кончиками пальцев коснулась – сразу бросок. Да какой! Не бросает, а печатает. Вот смотрите: обманное движение. Теперь – бросок. А когда захватить успела, не усмотришь. Славненько припечатала инструктора?
– Еще смотрите. Обманное движение. Еще одно! Бросок! А захвата и не увидели. А вот ее бросают. Вообще ее бросают, только получив на это ее согласие. Без разрешения не бросишь. Она контрприемом с ковра выбросит. Итак, ее бросают. Обращаете внимание? Припечатали к ковру, а она на нем не лежит. Не лежит. И не встает. Она от ковра как мячик от бетона отскакивает. Как вы ее ни кидайте, она на ногах тут же. Оп! И еще – оп! Змея. Форменная змея. Как змею ни кидайте, она тут же к новому броску готова.
– Но должны быть и у нее ошибки.
– Есть. Есть, товарищ Холованов, и у нее ошибки. Этим грешат и великие мастера. Приемы она все в правую сторону проводит. Только в правую. А надо, чтоб бросала и правым, и левым непредсказуемо. Это поправимо. Дайте ей лучшего тренера Союза, через год на международные соревнования выставлять можно… Вот она снова бросает! Чудо?
– Чудо, – согласился товарищ в сверкающих сапогах. – Зачем, Скворцов, мне чудо демонстрируешь? Уведу.
– Уведете, – покорно согласился инструктор Скворцов. – Яснее дня – уведете. Но не последний же вы гад, товарищ Холованов, чтобы такое чудо из моего клуба бесплатно уводить.
– А твоему клубу парашюты нужны…
– Американские. – Скромно опустил глаза инструктор Скворцов. – Знаете, парашюты с ярлычком зелененьким? Шелкопряд на паутинке.
– Знаю шелкопряда. Сам только американскими парашютами пользуюсь.
– А ты случаем девочку чекистам не показывал?
– Вам первому. Вы меня знаете. Если у вас парашютов не найдется для старого друга, то тогда я ее, конечно…
– С тысячи. С трех. С пяти. С семи.
– С кислородом пускал?
– А как с семи без кислорода?
– Стал бы я вам ее, товарищ Холованов, показывать, не проверив в затяжных. Обижаете вопросами.
– Правда никому не показывал?
– Застрелите меня тут же, товарищ Холованов, из своего леворлюционного левольверта.
– А то смотри, Скворцов. В мантульные места загоню. Ты меня знаешь. На великие стройки коммунизма.
– Все понимаю. Правду говорю, никому девочку не показывал.
– Ладно. Договорились. Завтра получишь пять американских парашютов.
– Так я же сказал – пять.
– Я поначалу тоже думал – пять. Даже за три собирался вам ее продать. За советских. Потом передумал. Каждый день на занятия ходит. По три часа самбо. И еще по три часа парашютной подготовки. Еще час мы плаваем каждый день. Немножко бегаем. Радиокружок, как положено. А кроме всего, она полную смену на «Серпе и молоте» вкалывает. И вроде не устает.
– Тебе-то откуда знать?
– А вы на нее поглядите. Похоже, что она по три часа в сутки спит?
– Смотрите, как троих к земле печатает! Самоцвет. Шлифовке поддается с трудом. Как алмазу и положено. Зато сверкание негасимое. После шлифовки. Знаете, как в руках огранщика камушек: долго-долго его шлифуют, и вот он р-р-раз и засветился с одного бока. Развернули другим – точат-точат, р-р-раз. Он и с другого края засветился. Так и у нас. На каждой тренировке мы в ней новые стороны открываем. И с каждой стороны – сверкание. Чекисты за нее…
– Да я ее бесплатно уведу.
– Вы же, товарищ Холованов, не последний гад.
– Не самый последний.
Глава 2
У человека в сверкающих сапогах квартира на улице Горького. Большая квартира. В квартиру он заглянул на минутку. Вещи захватить. Захватил. Запер квартиру – и в лифт. Хорошие лифты в больших домах на улице Горького. А этот лифт – самый лучший. Лучший потому, что под кнопочками – замочная скважина. И никто внимания на нее не обращает. Но если вставить в скважину ключик, то лифт ни на каком этаже больше останавливаться не будет и двери ни перед кем не откроет.
Как легко сесть за шпионаж и госизмену и насмешить всех кроме мамы
Статистика говорит- количество осужденных за шпионаж и госизмену в России неумолимо растет, но это не вина Органов Государственной Безопасности.
Первое что вам нужно уяснить, даже если вы не давали подписки о не разглашении ГОСУДАРСТВЕННОЙ ТАЙНЫ и ни когда не работали на секретном предприятии и вообще не занете что это такое, шансов сесть за госизмену, по причине вашей необразованности в этом вопросе, у вас больше чем у Скрипаля.
Это тяжкое преступление и вариантов получить условно и меньше семи лет у вас не будет.
Второе- если вы думаете что вы самый «умный» и сажают только дураков, а вы ни чего такого не делали или просто прикалывались в интернете или в реале- так вот, зарубите себе на носу, посадят именно вас.
Доказательная база по подобным преступлениям строится очень легко и помощь адвоката вам не поможет, даже если вы совершили преступление не предумышленно. Это вам не самозащита и даже не воровство или убийство, где возможны варианты.
Чтоб стать шпионом, вам достаточно написать в своем блоге. что видели колонну из пяти военных автомобилей, которые ехали в сторону северо-востока. Плевать, что это видел весь город, но зачем то написали именно вы. То, что так делать не надо, знал каждый советский детсадовец, а уж школьник мог бы даже своего папу назвать шпионом, если бы папа был таким блогером.
А если вам придет в голову написать что рядом с домом, где вы живете, есть военная часть номер Х, вы выдадите номер дислокации военного подразделения и тоже имеете все шансы стать шпионом.
А некоторые севшие за шпионаж, делали совсем невинные на первый взгляд вещи, просто систематизировали сведения из открытых источников о Российской военной технике или науке, и передавали их неизвестно кому, подрабатывали онлайн так сказать. Но систематизация даже общедоступных сведений о положении дел в стране или военной, а так же и экономической, хозяйственной отрасли с последующей передачей «не нашим людям», это уже аналитическая работа тут даже и саму Госизмену припаять можно!
И поймите, дело даже не в том следователи «звери», у него (следователя) как правило нет вариантов.
У следователей всегда две проблемы- как дело не открывать и как дело закрыть. Он ведь не сам ходил за вами по пятам или интернету, кто-то ему дал на вас материалы, и просто так их не выкинуть, иначе возникнут вопросы к нему. Этот, кто то, может быть оперативник, который нашел на вас материал или бдительный гражданин. Утилизировать рапорт оперативника или письмо гражданина, которое прошло через руки других сотрудников, имеет входящий номер и тп, ох как не просто.
Если вы думаете это у нас только такая тирания, вы очень ошибаетесь. В США и в любой другой «цивилизованной» стране, за подобное получают пожизненные сроки и ни какие правозащитники и газеты, даже рта не откроют, даже при намёке на преступление против государства от вас будут шарахаться как от прокаженного, и для самых близких людей вы станете изгоем, которому не будет прощения.
Вы не найдете в Америке статей пытающихся оправдывать экстремистов или террористов, ни кто не будет пестаться годами с подобными личностями, как у нас, они сразу сядут, а в большинстве случаев, их просто найдут в ближайшем пруду с проломленной головой- такая вот демократия и незатейливые, простые методы ФБР.
Там в принципе не возможна ситуация, подобная нашей, как в случае с Башиловым и Петровым, чтоб российские граждане и журналисты, пытались разоблачить и уличить своих же граждан в шпионаже. Не чужих шпионов разоблачить, а своих раскрыть и выдать! Все разоблачители в тот же день оказались бы в тюрьме, их проклянули бы свои же матери и отцы!
Резюмирую- категории сведений, относящихся к государственной тайне, перечислены в статье 5 закона «О государственной тайне». Конкретный перечень должен утверждать своим указом лично Президент РФ. Однако, если открыть его, то увидишь. опять общие категории, а не конкретный перечень. Это означает, что засекречивание на самом деле осуществляется ведомственным приказом, который, СЮРПРИЗ, сам засекречен. В итоге гражданин может ненароком раскрыть государственную тайну, не зная, что совершил. А незнание закона от уголовной ответственности не освобождает. ИЧСХ, эта дыра не фиксится с 1995 года и, как почему-то кажется, пофиксена не будет.
Если ты гражданин РФ и выдал, по мнению следствия, гостайну иностранному государству, межднародной или иностранной организации, либо их представителю, то корячиться тебе на зоне от 12 до 20 лет, плюс после этого ограничение свободы до 2 лет и, опционально, штраф размером до 500000 рублей или в зарплату за три года. Выдохнул и успокоился? Хе-хе! А ты в курсе, что шпионажем считается не только выдача, но и собирание, похищение, или хранение информации в целях передачи иностранному государству? То есть, обнаружив на твоем компе гостайну, и найдя у тебя в ВК друзей из ЮАР или Украины, люди с горячим сердцем и холодной головой запросто обвинят тебя в госизмене.
А, допустим, ты просто разболтал тайну Васе Пупкину, который ярый патриот. Думаешь, обошлось? Хрен тебе. Согласно новой редакции статьи 283 разглашение гостайны «лицом, которому она была доверена или стала известна по службе, работе, учебе или в иных случаях» при отсутствии признаков измены и шпионажа — все равно преступление. Арест от 4 до 6 месяцев или зона до 4 лет. А если суд сочтет, что это повлекло тяжкие последствия — от 3 до 7 лет.
И на последок, государственная тайна — не есть любая конфиденциальной информацией вообще. Гостайна — это конкретно то, за что тебя посодют по статьям УК РФ 275 «Госизмена», 276 «Шпионаж», статьям 283—284. Если ты разгласил информацию, не являющуюся гостайной, это не значит, что тебя нельзя посадить, скажем, по статье 183 — разглашение коммерческой, налоговой или банковской тайны.
Ты все еще хочешь посмеяться над бабушкой, которая боится «как бы тебя за такие разговоры не взяли»?
К слову сказать, настоящие шпионы все это знают и никогда не поступают столь глупо и наивно, почему этого не знают севшие за шпионаж люди даже с учеными степенями, говорит лишь о полном инфальтинизме в головах рожденных после 80-х.
С 1997 года мне известно всего 1 дело, которое закончилось оправданием.
В подтверждении того что я прав, можете посмотреть правозащитный сайт https://izmena.team29.org вы увидите всю тщетность кого то оправдать, и детский лепет взрослых осужденных, который сводится к двум аргументам- а я не знал, а я чё- я, не чё.
Главный Совет- не майтесь дурью, если вы не шпион и не готовы сесть, не лезьте куда не надо. Просто определитесь- вы за Штирлица или за Мюллера, потом сто раз спасибо мне скажете.
Валерий Розанов- доктор психологии, специалист по судебной психолингвистической экспертизе
Геннадий Ковалев- Руководитель Департамента Казачей Контрразведки, генерал-майор ФСК
Мантульные места что это
© Виктор Суворов, 1996, 2013.
© ООО «Издательство «Добрая книга», 2014 – издание на русском языке, оформление.
Настя Стрелецкая (Жар-птица).
Холованов, он же Дракон, товарищ в сверкающих сапогах.
Товарищ Сталин, Генеральный секретарь ЦК ВКП(б).
Профессор Перзеев, теоретик людоедства.
Товарищ Ежов, нарком внутренних дел СССР, Генеральный комиссар государственной безопасности.
Мистер Стентон, генеральный директор фирмы «Фараон и сыновья».
Товарищ Берман, нарком связи СССР, комиссар государственной безопасности 1-го ранга, бывший начальник ГУЛАГа НКВД СССР.
Товарищ Фриновский, заместитель наркома внутренних дел, командарм 1-го ранга.
Товарищ Бочаров, старший майор государственной безопасности, начальник Куйбышевского управления НКВД.
Товарищ Берия, первый секретарь ЦК Коммунистической партии Грузии.
Катька Михайлова, хохотушка.
Сей Сеич, спецпроводник спецпоезда.
Люська Сыроежка, спецкурьер ЦК.
Терентий Пересыпкин, майор.
Мистер Хампфри, инженер-электрик.
Вожди, охрана, обслуга, чекисты, исполнители, вертухаи, политические, блатные, бытовики, спортсмены, рабочие, крестьяне, трудовая интеллигенция, людоеды, широкие народные массы.
– А теперь целуй мой сапог.
Сияющий кончик сапога осторожно ткнул в лицо: целуй.
Не увернуться от этого сияния. Не повернуть лица. Не повернуть, потому как руки заломили за спину и все выше тянут. Понемногу. И боль понемногу скользит к тому пределу, после которого крик не сдержать.
А кричать ей вовсе не хочется.
Она так и решила: не кричать.
А в расстрельном лесу весна свирепствует. Бесстыжая такая весна. Шалая. Распутная. И каждая прелая хвоинка весной пропахла. Жаль, что к запаху хвои лежалой запах ваксы сапожной подмешан. Запах сапога начищеного. И сапог тот незлобно, но настойчиво в зубы тычется: ну, целуй же меня. И голос другой, ласковый почти, подсказывает:
– Цалуй же, дурочка. Чаво тебе. Пацалуй разочек, мы тебя и стрельнем. И делу конец. И тебе не мучиться, и нам на футбол не опоздать. Ну а то, сама знаешь, – сапогами забьем. Цалуй…
Хорошо раньше было. Раньше говорили: целуй злодею ручку. Теперь – сапог. В былые времена перед казнью исполняемому и стакан вина полагался. Теперь не полагается. Теперь только исполнители перед исполнением пьют. И после.
Весь лес расстрельный водярой пропитался.
Руки подтянули еще чуть. Так, что хрустнуло. Попалась бы рядом веточка какая, вцепилась бы она в ту веточку зубами да крик и сдержала бы. Но не попадается в зубы веточка. Только мокрый песок и хвоя прелая. А руки уже так вздернули, что дышать можно только в себя. Выдохнуть не получается – глаза стекленеют.
Чуть руки отпустили, и выдохнула она со всхлипом. Думала, что еще руки чуть отпустят. Их и вправду еще чуть отпустили, но тут-то ее и ахнули сапогом ниже ребер. Так ахнули, что боль в руках отсекло. И вообще все боли разом заглушило.
Одна большая новая боль потихоньку сначала просочилась в нее, а потом хлынула вдруг, наполняя. И переполняя. Хватает она воздух ртом, а он не хватается.
Руки ее бросили. Они плетьми упали. Ей как-то и дела нет до своих рук. В голову не приходит руками шевельнуть. Ей бы только воздуха. Продохнуть бы. И вроде уже схватила. Только изо рта он внутрь не проходит. Тут ее еще раз сапогом ахнули. Не тем, сверкающим. Сверкающий – для поцелуев. Другим ахнули. Яловым. Яловый тяжелее. Может, и не так сильно ахнули. Только от второго удара зазвенели сладко колокольчики, и поплыла она спокойно и тихо в манящую черноту.
Уплывая, слышала другие удары, редкие и тяжкие. Но было уже совсем не больно, и потому она улыбалась доброй светлой улыбкой.
Потом лежала она, уткнувшись лицом в мокрый песок, в прелую хвою. Было холодно и нестерпимо мокро. Шинель сорвали, облили водой. По пролескам снег еще местами лежит. Потому холодно на земле. Если водой обольют. Медленно-медленно она выплыла из той черноты, из которой вроде бы не должно быть возврата. Не хотелось ей возвращаться оттуда, где запахов нет, в запах подснежников, в запах весны, в запах начищенного сапога.
Но вынесло ее. Плывет она голосам навстречу. И голоса к ней плывут:
– Бл**ь, на футбол опоздаем.
– Кончай ее, командир. Не будет она сапог целовать.
– «Спартачку» сегодня хвоста надрать бы…
Она в блаженство вернулась. И не хотелось ей шевелиться. Не хотелось выдавать себя, не хотелось показать, что вот она уже снова тут у их ног лежит. Они-то спешили. А она не спешила. Ей некуда больше спешить. Даже на футбол. Ей бы лежать тихо-тихо и долго-долго. Мокрая ледяная одежда ей в сладость. И колючие хвоинки периной пуховой. И захотелось ей высказать неземное блаженство словами человечьими. Но получилось лишь сладостное «ахх!».
А они услышали долгий стон.
– Я же говорил, не до конца мы ее.
И ударило ее, обожгло, ослепило-оглушило. Потом поняла: это они еще одно ведро выплеснули. И вновь сапог сияющий у лица: целуй.
Долго она его рассматривала. У самых глаз сапог. Потому рассматривать удобно. Ни одной трещинки на сапоге. Отполирован так, что вовсе даже и не черный, но серебряный. Так близко сапог у лица, что можно различить не только запах ваксы, но и запах кожи. Новый сапог. Поскрипывает. По рантам хвоинки налипли и мокрого песка комочки. Великолепие сапога этим не нарушается, но подчеркивается. Голенища – стоячие. Вроде как металлические. Между головкой сапога и голенищем – складочки. Но видны едва. Почти незаметные складочки.
Начальственный сапог. Можно на носителя такого сапога не смотреть. Лишь увидишь такой сапог, тут же опусти глаза долу – перед тобою ба-а-альшой начальник. А еще можно в таком сапоге свое отражение уловить.
Увидела она себя в сапоге. Поначалу даже не сообразила, кто это так синяками изукрашен, кто это ртом разбитым кривит. Потом узнала. Мысли в голове ее идут одна за другой, медленно-медленно. Точно караван верблюдов в пустыне.
Интересно, каков он на вкус, этот сапог?
И вдруг запах сапога стал ее злить. Вскипая, глубокая внутренняя ярость подступила к горлу и вырвалась еле слышным рыком. Лицо ее на песке. Никто не смотрит в ее лицо. А если бы посмотрел, то отшатнулся бы, увидев, как легко и просто с современного человека, с худенькой девочки сошли легкие наслоения тысячелетий цивилизации, и осталась неандертальская девочка-людоед со страшными синими глазами. Только что была правильная комсомолочка. Стала девочка-зверь.
Взревела она ликующим победным рыком, и разогнувшись могучей пружиной, бросилась на сверкающий сапог, охватывая обеими руками.
Она бросилась, как бросается удав-змееед на трехметровую королевскую кобру: накрывая жертву сразу и полностью. Она бросилась с тем клокочущим в горле ревом, с каким юная львица бросается на своего первого буйвола.
Она знала, как ломать человеческие ноги: левый захват и толчок плечом ниже колена. Человек редко распределяет свой вес равномерно на обе ноги. Чаще переминается с ноги на ногу, перемещая нагрузку с одной на другую. И важно броситься именно на ту ногу, на которую в данный момент бóльшая нагрузка.
Мантульные места что это
© Виктор Суворов, 1996, 2013.
© ООО «Издательство «Добрая книга», 2014 – издание на русском языке, оформление.
Настя Стрелецкая (Жар-птица).
Холованов, он же Дракон, товарищ в сверкающих сапогах.
Товарищ Сталин, Генеральный секретарь ЦК ВКП(б).
Профессор Перзеев, теоретик людоедства.
Товарищ Ежов, нарком внутренних дел СССР, Генеральный комиссар государственной безопасности.
Мистер Стентон, генеральный директор фирмы «Фараон и сыновья».
Товарищ Берман, нарком связи СССР, комиссар государственной безопасности 1-го ранга, бывший начальник ГУЛАГа НКВД СССР.
Товарищ Фриновский, заместитель наркома внутренних дел, командарм 1-го ранга.
Товарищ Бочаров, старший майор государственной безопасности, начальник Куйбышевского управления НКВД.
Товарищ Берия, первый секретарь ЦК Коммунистической партии Грузии.
Катька Михайлова, хохотушка.
Сей Сеич, спецпроводник спецпоезда.
Люська Сыроежка, спецкурьер ЦК.
Терентий Пересыпкин, майор.
Мистер Хампфри, инженер-электрик.
Вожди, охрана, обслуга, чекисты, исполнители, вертухаи, политические, блатные, бытовики, спортсмены, рабочие, крестьяне, трудовая интеллигенция, людоеды, широкие народные массы.
– А теперь целуй мой сапог.
Сияющий кончик сапога осторожно ткнул в лицо: целуй.
Не увернуться от этого сияния. Не повернуть лица. Не повернуть, потому как руки заломили за спину и все выше тянут. Понемногу. И боль понемногу скользит к тому пределу, после которого крик не сдержать.
А кричать ей вовсе не хочется.
Она так и решила: не кричать.
А в расстрельном лесу весна свирепствует. Бесстыжая такая весна. Шалая. Распутная. И каждая прелая хвоинка весной пропахла. Жаль, что к запаху хвои лежалой запах ваксы сапожной подмешан. Запах сапога начищеного. И сапог тот незлобно, но настойчиво в зубы тычется: ну, целуй же меня. И голос другой, ласковый почти, подсказывает:
– Цалуй же, дурочка. Чаво тебе. Пацалуй разочек, мы тебя и стрельнем. И делу конец. И тебе не мучиться, и нам на футбол не опоздать. Ну а то, сама знаешь, – сапогами забьем. Цалуй…
Хорошо раньше было. Раньше говорили: целуй злодею ручку. Теперь – сапог. В былые времена перед казнью исполняемому и стакан вина полагался. Теперь не полагается. Теперь только исполнители перед исполнением пьют. И после.
Весь лес расстрельный водярой пропитался.
Руки подтянули еще чуть. Так, что хрустнуло. Попалась бы рядом веточка какая, вцепилась бы она в ту веточку зубами да крик и сдержала бы. Но не попадается в зубы веточка. Только мокрый песок и хвоя прелая. А руки уже так вздернули, что дышать можно только в себя. Выдохнуть не получается – глаза стекленеют.
Чуть руки отпустили, и выдохнула она со всхлипом. Думала, что еще руки чуть отпустят. Их и вправду еще чуть отпустили, но тут-то ее и ахнули сапогом ниже ребер. Так ахнули, что боль в руках отсекло. И вообще все боли разом заглушило.
Одна большая новая боль потихоньку сначала просочилась в нее, а потом хлынула вдруг, наполняя. И переполняя. Хватает она воздух ртом, а он не хватается.
Руки ее бросили. Они плетьми упали. Ей как-то и дела нет до своих рук. В голову не приходит руками шевельнуть. Ей бы только воздуха. Продохнуть бы. И вроде уже схватила. Только изо рта он внутрь не проходит. Тут ее еще раз сапогом ахнули. Не тем, сверкающим. Сверкающий – для поцелуев. Другим ахнули. Яловым. Яловый тяжелее. Может, и не так сильно ахнули. Только от второго удара зазвенели сладко колокольчики, и поплыла она спокойно и тихо в манящую черноту.
Уплывая, слышала другие удары, редкие и тяжкие. Но было уже совсем не больно, и потому она улыбалась доброй светлой улыбкой.
Потом лежала она, уткнувшись лицом в мокрый песок, в прелую хвою. Было холодно и нестерпимо мокро. Шинель сорвали, облили водой. По пролескам снег еще местами лежит. Потому холодно на земле. Если водой обольют. Медленно-медленно она выплыла из той черноты, из которой вроде бы не должно быть возврата. Не хотелось ей возвращаться оттуда, где запахов нет, в запах подснежников, в запах весны, в запах начищенного сапога.
Но вынесло ее. Плывет она голосам навстречу. И голоса к ней плывут:
– Бл**ь, на футбол опоздаем.
– Кончай ее, командир. Не будет она сапог целовать.
– «Спартачку» сегодня хвоста надрать бы…
Она в блаженство вернулась. И не хотелось ей шевелиться. Не хотелось выдавать себя, не хотелось показать, что вот она уже снова тут у их ног лежит. Они-то спешили. А она не спешила. Ей некуда больше спешить. Даже на футбол. Ей бы лежать тихо-тихо и долго-долго. Мокрая ледяная одежда ей в сладость. И колючие хвоинки периной пуховой. И захотелось ей высказать неземное блаженство словами человечьими. Но получилось лишь сладостное «ахх!».
А они услышали долгий стон.
– Я же говорил, не до конца мы ее.
И ударило ее, обожгло, ослепило-оглушило. Потом поняла: это они еще одно ведро выплеснули. И вновь сапог сияющий у лица: целуй.
Долго она его рассматривала. У самых глаз сапог. Потому рассматривать удобно. Ни одной трещинки на сапоге. Отполирован так, что вовсе даже и не черный, но серебряный. Так близко сапог у лица, что можно различить не только запах ваксы, но и запах кожи. Новый сапог. Поскрипывает. По рантам хвоинки налипли и мокрого песка комочки. Великолепие сапога этим не нарушается, но подчеркивается. Голенища – стоячие. Вроде как металлические. Между головкой сапога и голенищем – складочки. Но видны едва. Почти незаметные складочки.
Начальственный сапог. Можно на носителя такого сапога не смотреть. Лишь увидишь такой сапог, тут же опусти глаза долу – перед тобою ба-а-альшой начальник. А еще можно в таком сапоге свое отражение уловить.
Увидела она себя в сапоге. Поначалу даже не сообразила, кто это так синяками изукрашен, кто это ртом разбитым кривит. Потом узнала. Мысли в голове ее идут одна за другой, медленно-медленно. Точно караван верблюдов в пустыне.
Интересно, каков он на вкус, этот сапог?
И вдруг запах сапога стал ее злить. Вскипая, глубокая внутренняя ярость подступила к горлу и вырвалась еле слышным рыком. Лицо ее на песке. Никто не смотрит в ее лицо. А если бы посмотрел, то отшатнулся бы, увидев, как легко и просто с современного человека, с худенькой девочки сошли легкие наслоения тысячелетий цивилизации, и осталась неандертальская девочка-людоед со страшными синими глазами. Только что была правильная комсомолочка. Стала девочка-зверь.
Взревела она ликующим победным рыком, и разогнувшись могучей пружиной, бросилась на сверкающий сапог, охватывая обеими руками.
Она бросилась, как бросается удав-змееед на трехметровую королевскую кобру: накрывая жертву сразу и полностью. Она бросилась с тем клокочущим в горле ревом, с каким юная львица бросается на своего первого буйвола.
Она знала, как ломать человеческие ноги: левый захват и толчок плечом ниже колена. Человек редко распределяет свой вес равномерно на обе ноги. Чаще переминается с ноги на ногу, перемещая нагрузку с одной на другую. И важно броситься именно на ту ногу, на которую в данный момент бóльшая нагрузка.