Мне страшно что сытые свиньи страшней чем голодные волки
Царство свиней
Мне жаль небосвод этот синий,
жаль землю и жизни осколки;
мне страшно, что сытые свиньи,
страшней, чем голодные волки.
Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро, и потонуло.
— Евангелие от Луки. Глава VIII, 32-3
В некотором царстве-государстве,
Жил колдун — ужасный чародей,
Незаметно делал он в коварстве
Свиньями порядочных людей.
И никто не замечал подмены,
И никто не думал никогда,
Что несут нам эти перемены,
Что за свиньи эти господа.
Вышли эти люди ниоткуда,
Снял колдун запреты все, и вот,
Без проклятий, колдовства и чуда,
Стали слушать все внимательно господ.
Все тогда болели, как чумою,
Верой в то, что людям капитал
С неба падает, как снег зимою,
И как будто нужный час настал.
Господа тем временем прибрали
Фабрики, заводы все к рукам,
Их в парламент люди избирали,
Чтобы пенсии платили старикам.
Закрепить победу воровскую,
Новые решили господа —
Людям сказку подарить такую,
Чтобы быть у власти навсегда.
Это сказка о большом корыте,
Сказка о волшебной колбасе,
Чтобы кушать сколько захотите,
Надо хрюкнуть, надо быть как все.
Стыдно только в первый раз немного,
А потом все хрюкают легко:
Впереди карьерная дорога
Вдаль ведёт куда-то далеко.
Кто-то не хотел так жить, конечно,
Но всегда легко найти других,
Каждый, кто работает успешно,
Хрюкает обычно за двоих.
Было всё сначала незнакомо,
А потом не стали замечать —
Хрюкать стали на работе, дома —
И не надо думать и молчать.
Всё вокруг менялось постепенно —
В этой сказочной большой стране
Люди изменились несомненно,
Словно оборотни при луне.
О свободе думать перестали
На цепи домашней конуры,
Незаметно люди привыкали,
Принимали правила игры.
И когда они идут — гуляют
Или едут в новеньком авто,
Им всегда дорогу уступают,
Встречный человек для них — ничто.
Прут по улице, подобно носорогу,
Плюнут вслед и будто не при чём,
Не успеешь уступить дорогу,
В лучшем случае толкнут плечом.
Стали свиньями и бесконечно
Благодарны колдуну за то,
Сделали царём своим навечно,
Выбрали, похоже, лет на сто.
Патрулирует свиней охрана,
Щедро дарит сказка миражи,
И свинячий визг с телеэкрана,
В средствах массовой маниакальной лжи.
Не поспоришь с ними — труд напрасен,
Бесполезно спорить и роптать,
Если с ними в чём-то не согласен,
Могут с диким визгом растоптать.
Заклинает царь свиней словами:
Деньги — власть, кредиты, ипотека —
Изучил природу нашу с вами:
Свинскую природу человека.
И добился просто своей цели,
Благодарны свиньи у корыта,
Жрачку всю пока ещё не съели,
Очень все довольны — стадо сыто.
Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро, и потонуло.
— Евангелие от Луки. Глава VIII, 32-3
И. Тоиион
Мне страшно в этом доме.
Здесь крысы бродят днем.
Их норки по углам, разбросаны кругом.
Бесстрашные как тигры,
И злые как собаки,
Прожорливы сей твари,
Как в Азии шакалы.
Уж згрызли все продукты.
Все деньги на заначку.
Грызут диван старинный,
Купленный в рассрочку.
Стремглав сбегу из дома.
Уехал бы далека.
Но их везде так много,
Что нету в этом прока.
Везде они селятся,,
В домах, на кораблях,
В шикарных лимузинах,
На райских островах.
Мне страшно в этом доме.
Здесь крысы держат все.
Под их всевластным оком,
Крутится добро.
Ты глядишь в небосвод этот синий
В это море, где жизни осколки
И досадно что сытые свиньи
Страшней чем голодные волки
Ты веришь в честность президента
И в неподкупность постовых,
В заботу банка о клиентах…
В русалок веришь, в домовых.
Ты веришь в то, что снизят цены,
Что развивается страна,
И что с соседом не изменит
Тебе, любимая жена.
Гадалке веришь, что на картах
За деньги говорит тебе,
Что скоро будет жить богато,
И станешь счастлив ты вполне.
Ты веришь что учитель в школе
С тебя не хочет взятки брать,
Что он детей по доброй воле
На совесть будет обучать.
Ты веришь страховой конторе,
В которой клерки говорят,
Что если вдруг случится горе,
Тебе убытки возместят.
Конечно, веришь депутатам,
И всем политикам, ага,
Премьеру и его ребятам,
Страну раздевшим донага.
Ты веришь в то, что все уколы
И все таблетки, что дают,
Лишь закаляют силу воли
И только пользу принесут.
Ты свято веришь этим людям,
Что поселили тебя здесь,
И что у них ты счастлив будешь…
Как где? В палате номер 6!
Глядя в телевизор-2
Мне страшно что сытые свиньи страшней чем голодные волки
Александр Эргардт запись закреплена
Современный поэт-сатирик
Игорь Губерман
знаменит своими афористичными четверостишьями — «гариками», — в которых лаконично рассказывает о том, что близко каждому из нас: о советской и постсоветской действительности, о борьбе добра и зла в душе человека, о повседневности и вечных ценностях. И главное, Губерману веришь, как веришь всякому, кто выстрадал свою горькую усмешку и все равно не разочаровался в людях.
Сегодня www.AdMe.ru вспоминает любимые «гарики».
***
Когда судьба, дойдя до перекрестка,
колеблется, куда ей повернуть,
не бойся неназойливо, но жестко
слегка ее коленом подтолкнуть
Не лезь, мой друг, за декорации —
зачем ходить потом в обиде,
что благороднейшие грации
так безобразны в истом виде
Когда, убогие калеки,
мы устаем ловить туман,
какое счастье знать, что реки
впадут однажды в океан
А часто в час беды, потерь и слез,
когда несчастья рыщут во дворе,
нам кажется, что это не всерьез,
что вон уже кричат — конец игр
Какое это счастье: на свободе
со злобой и обидой через грязь
брести домой по мерзкой непогоде
и чувствовать, что жизнь не удалась
То ли поздняя ночь, то ли ранний рассвет.
Тишина. Полумрак. Полусон.
Очень ясно, что Бога в реальности нет.
Только в нас. Ибо мы — это Он
Чтоб хоть на миг унять свое
любви желание шальное,
мужик посмеет сделать все,
а баба — только остальное
Про все, в чем убежден я был заочно,
в тюрьме поет неслышимая скрипка:
все мертвое незыблемо и прочно,
живое — и колеблемо, и зыбко
В туманной тьме горят созвездия,
мерцая зыбко и недружно;
приятно знать, что есть возмездие
и что душе оно не нужно
Когда мы все поймем научно
и все разумно объясним,
то в мире станет жутко скучно,
и мы легко простимся с ним
Настолько я из разных лоскутков
пошит нехорошо и окаянно,
что несколько душевных закутков
другим противоречат постоянно
Мы многих в нашей жизни убиваем —
незримо, мимоходом, деловито;
с родителей мы только начинаем,
казня их простодушно и открыто
Когда в душе царит разруха —
не огорчайся, выжди срок:
бывает время линьки духа,
его мужания залог
Тюремные прощанья — не беда,
увидимся, дожить бы до свободы;
о том, что расставались навсегда,
вдруг больно понимаешь через годы
Кто жизнь в России жил не зря,
тому грешно молчать, —
он отпечатки пальцев зла
умеет различать
В те дни, когда я пал на дно,
раскрылось мне сполна,
что всюду есть еще одно
дно у любого дна
Есть люди сна, фантазий и мечты,
их души дышат ночи в унисон,
а сутолока скользкой суеты,
творящаяся днем, — их тяжкий сон
Бог очень любит вдруг напомнить,
что всякий дар — лишь поручение,
которое чтобы исполнить,
нельзя не плыть против течения
Зря моя улыбка беспечальная
бесит собутыльников моих:
очень много масок у отчаянья,
смех — отнюдь не худшая из них
Уезжать мне отсюда грешно,
здесь мой дом и моя работа,
только глупо и не смешно
проживать внутри анекдота
По образу и духу своему
Создатель нас лепил, творя истоки,
а мы храним подобие Ему
и, может, потому так одиноки
Мне жаль небосвод этот синий,
жаль землю и жизни осколки;
мне страшно, что сытые свиньи
страшней, чем голодные волки
Тюремщик дельный и толковый,
жизнь запирает нас надолго,
смыкая мягкие оковы
любви, привычности и долга.
Прости, Господь, за сквернословья,
пошли всех благ моим врагам,
пускай не будет нездоровья
ни их копытам, ни рогам.
Очень дальняя дорога
всех равняет без различия:
как бердичевцам до Бога,
так и Богу до Бердичева.
Творчеству полезны тупики:
боли и бессилия ожог
разуму и страху вопреки
душу вынуждает на прыжок.
Не знаю лучших я затей
среди вселенской тихой грусти,
чем в полусумраке — детей
искать в какой-нибудь капусте.
Не грусти, что мы сохнем, старик,
мир останется сочным и дерзким;
всюду слышится девичий крик,
через миг становящийся женским.
Когда я раньше был моложе
и знал, что жить я буду вечно,
годилось мне любое ложе
и в каждой бабе было нечто
У женщин дух и тело слитны;
они способны к чудесам,
когда, как руки для молитвы,
подъемлют ноги к небесам
Всегда мне было интересно,
как поразительно греховно
духовность женщины — телесна,
а тело — дьявольски духовно.
Сперва, воздушный строя замок,
принцесс рисуешь прихотливых,
потом прелестных видишь самок,
потом бежишь от баб сварливых.
Не пузырись ума отравой,
когда выходишь замуж, дева:
от бабы, слишком часто правой,
мужик быстрей идет налево
Бюрократизм у нас от немца,
а лень и рабство — от татар,
и любопытно присмотреться,
откуда винный перегар
Становится с годами очень душно,
душа не ощущает никого,
пространство между нами безвоздушно,
и дух не проникает сквозь него.
Полувек мой процокал стремительно,
как аллюр скакового коня,
и теперь я живу так растительно,
что шмели опыляют меня.
Я кошусь на жизнь веселым глазом,
радуюсь всему и от всего;
годы увеличили мой разум,
но весьма ослабили его.
Везде одинаков Господень посев,
и врут нам о разнице наций;
все люди — евреи, и просто не все
нашли пока смелость признаться
Поистине загадочна природа,
из тайны шиты все ее покровы;
откуда скорбь еврейского народа
во взгляде у соседкиной коровы?
Как любовь изменчива, однако!
В нас она качается, как маятник:
та же Песя травит Исаака,
та же Песя ставит ему памятник
На всем лежит еврейский глаз,
у всех еврейские ужимки,
и с неба сыпятся на нас
шестиконечные снежинки.
Климат жизни, климат духа,
климат зрения и слуха
в этом лучшем из миров
замечательно херов
Науки знания несут нам,
и констатируют врачи
то несварение рассудка,
то недержание речи
Пока дыханье теплится в тебе,
не жалуйся — ни вздохами, ни взглядом,
а кто непритязателен к судьбе,
тому она улыбчива и задом.
Как нам советовал Овидий,
я свой характер укрощаю,
и если я кого обидел,
то это я ему прощаю
Я оценил в Левкиппе вновь
его суждения стальные:
«Кто пережил одну любовь,
переживёт и остальные»
Когда я в Лету каплей кану
и дух мой выпорхнет упруго,
мы с Богом выпьем по стакану
и, может быть, простим друг друга.
Я часто вижу, что приятелям
уже не верится, что где-то
есть жизнь, где лгать — не обязательно,
и даже глупо делать это.
Хотя не грозят нам ни голод, ни плаха
упрямо обилен пугливости пот,
теперь мы уже умираем от страха,
за масло боясь и дрожа за компот.
Чувствуя добычу за версту,
по незримым зрению дорогам,
бесы наполняют пустоту,
в личности оставленную Богом.
Время льется, как вино,
сразу отовсюду,
но однажды видишь дно
и сдаешь посуду.
Судить человечество следует строго,
но стоит воздать нам и честь:
мы так гениально придумали Бога,
что, может быть, Он теперь есть.
Из-под грязи и крови столетий,
всех погибельных мерзостей между,
красота позволяет заметить,
что и Бог не утратил надежду.
С моим сознаньем наравне
вершится ход планет,
и если Бога нет во мне,
Его и выше нет.
Мы часто ходим по воде,
хотя того не замечаем,
висим над бездной в пустоте
и на огне сидим за чаем.
Неизбежность нашей смерти
чрезвычайно тесно связана
с тем, что жить на белом свете
людям противопоказано
Дойти до истины немыслимо,
пока не очень тянет к ней,
а миф изящнее, чем истина,
гораздо выше и стройней.
Размышлять о природе вещей
нас нужда и тоска припекает,
жажда сузить зловещую щель,
сквозь которую жизнь утекает.
Век играет гимны на трубе,
кабелем внедряется в квартиры,
в женщине, в бутылке и в себе
прячутся от века дезертиры
С поры, как я из юности отчалил
и к подлинной реальности приник,
спокойное и ровное отчаянье
меня не покидает ни на миг
У разума, печального провидца,
характер на решения скупой,
история поэтому творится
убийцами, святыми и толпой
Надежды очень пылки в пору раннюю,
но время, принося дыханье ночи,
дороги наши к разочарованию
от раза к разу делает короче
Внешним пламенем согрета
и внутри полна огня,
красота посредством света —
чем-то мудрости родня.
Всюду волки сумрачно и глухо
воют озверело и напрасно,
ибо плоти подлинного духа
ничего на свете не опасно
И жить легко, и легче умирать
тому, кто ощущает за собой
высокую готовность проиграть
игру свою в момент ее любой
Поток судьбы волочит нас, калеча,
о камни дней, то солоных, то пресных,
и дикие душевные увечья
куда разнообразнее телесных.
Бывает время в жизни каждой,
когда судьба скользит из рук,
и горизонта сердце жаждет,
и тупики молчат вокруг.
Живу я много лет возле огня,
друзья и обжигались, и горели,
фортуна бережет пока меня
для ведомой лишь ей неясной цели
Я влачу стандартнейшую участь,
коя мне мила и не обидна,
а моя божественная сущность
лишь моей собаке очевидна
Когда родник уже иссяк
и слышно гулкое молчание,
пусты потуги так и сяк
возобновить его журчание
Судьба то бьет нас, то голубит,
но вянет вмиг от нашей скуки:
фортуна — женщина и любит,
чтоб к ней прикладывали руки
Во времена тревог и хруста
сердца охватывает властно
эпидемическое чувство
томящей зыбкости пространства
Зачем живем, не знаем сами,
поддержку черпая из фляг,
и каждый сам себе Сусанин,
и каждый сам себе — поляк
Вперёд не рвись – погоди,
Ты создан чего ради.
Вожак идёт впереди,
А с плетью пастух – сзади.
На собственном горбу и на чужом
я вынянчил понятие простое:
бессмысленно идти на танк с ножом,
но если очень хочется, то стоит.
В цветном разноголосом хороводе,
в мелькании различий и примет
есть люди, от которых свет исходит,
и люди, поглощающие свет.
За радости любовных ощущений
однажды острой болью заплатив,
мы так боимся новых увлечений,
что носим на душе презерватив.
Жить, покоем дорожа, —
пресно, тускло, простоквашно;
чтоб душа была свежа,
надо делать то, что страшно.
Вчера я бежал запломбировать зуб,
и смех меня брал на бегу:
всю жизнь я таскаю мой будущий труп
и рьяно его берегу.
В наш век искусственного меха
и нефтью пахнущей икры
нет ничего дороже смеха,
любви, печали и игры.
Есть личности — святая простота
играет их поступки, как по нотам,
наивность — превосходная черта,
присущая творцам и идиотам.
Всего слабей усваивают люди,
взаимным обучаясь отношениям,
что слишком залезать в чужие судьбы
возможно лишь по личным приглашениям.
Поездил я по разным странам,
печаль моя, как мир, стара:
какой подлец везде над краном
повесил зеркало с утра?
Мы сохранили всю дремучесть
былых российских поколений,
но к ним прибавили пахучесть
своих духовных выделений.
Текут рекой за ратью рать,
чтобы уткнуться в землю лицами;
как это глупо — умирать
за чей-то гонор и амбиции.
За то люблю я разгильдяев,
блаженных духом, как тюлень,
что нет меж ними негодяев
и делать пакости им лень.
Увы, но я не деликатен
и вечно с наглостью циничной
интересуюсь формой пятен
на нимбах святости различной.
Слой человека в нас чуть-чуть
наслоен зыбко и тревожно,
легко в скотину нас вернуть,
поднять обратно очень сложно.
Ворует власть, ворует челядь,
вор любит вора укорять;
в Россию можно смело верить,
но ей опасно доверять.
Мне моя брезгливость дорога,
мной руководящая давно:
даже чтобы плюнуть во врага,
я не набираю в рот говно.
Любил я книги, выпивку и женщин.
И большего у бога не просил.
Теперь азарт мой возрастом уменьшен.
Теперь уже на книги нету сил.
Живя в загадочной отчизне
из ночи в день десятки лет,
мы пьем за русский образ жизни,
где образ есть, а жизни нет.
Вожди России свой народ
во имя чести и морали
опять зовут идти вперед,
а где перед, опять соврали.
Вся история нам говорит,
что Господь неустанно творит:
каждый год появляется гнида
неизвестного ранее вида.
Нам непонятность ненавистна
в рулетке радостей и бед,
мы даже в смерти ищем смысла,
хотя его и в жизни нет.
Смотрясь весьма солидно и серьезно
под сенью философского фасада,
мы вертим полушариями мозга,
а мыслим — полушариями зада.
Бывает — проснешься, как птица,
крылатой пружиной на взводе,
и хочется жить и трудиться;
но к завтраку это проходит.
Учусь терпеть, учусь терять
и при любой житейской стуже
учусь, присвистнув, повторять:
плевать, не сделалось бы хуже.
Вовлекаясь во множество дел,
Не мечись, как по джунглям ботаник,
Не горюй, что не всюду успел,
Может, ты опоздал на «Титаник»
Пришел я к горестному мнению,
От наблюдений долгих лет:
Вся сволочь склонна к единению,
А все порядочные — нет.
Обманчив женский внешний вид,
поскольку в нежной плоти хрупкой
натура женская таит
единство арфы с мясорубкой.
Я живу, постоянно краснея
за упадок ума и морали:
раньше врали гораздо честнее
и намного изящнее крали.
Я женских слов люблю родник
И женских мыслей хороводы,
Поскольку мы умны от книг,
А бабы — прямо от природы.
Когда нас учит жизни кто-то,
я весь немею;
житейский опыт идиота
я сам имею.
Крайне просто природа сама
разбирается в нашей типичности:
чем у личности больше ума,
тем печальней судьба этой личности.
Бывают лампы в сотни ватт,
но свет их резок и увечен,
а кто слегка мудаковат,
порой на редкость человечен.
Не в силах жить я коллективно:
по воле тягостного рока
мне с идиотами — противно,
а среди умных — одиноко.
Когда мы раздражаемся и злы,
обижены, по сути, мы на то,
что внутренние личные узлы
снаружи не развяжет нам никто.
Умей дождаться. Жалобой и плачем
не сетуй на задержку непогоды:
когда судьба беременна удачей,
опасны преждевременные роды.
Россияне живут и ждут,
уловляя малейший знак,
понимая, что нае*ут,
но не зная, когда и как.
Я никак не пойму, отчего
так я к женщинам пагубно слаб;
может быть, из ребра моего
было сделано несколько баб?
Любую можно кашу мировую
затеять с молодежью горлопанской,
которая Вторую Мировую
уже немного путает с Троянской.
Ум полон гибкости и хамства,
когда он с совестью в борьбе,
мы никому не лжем так часто
и так удачно, как себе.
Есть в каждой нравственной системе
Идея, общая для всех:
Нельзя и с теми быть, и с теми,
Не предавая тех и тех.
Чтоб выжить и прожить на этом свете,
Пока земля не свихнута с оси,
Держи себя на тройственном запрете:
Не бойся, не надейся, не проси.
Душа порой бывает так задета,
что можно только выть или орать;
я плюнул бы в ранимого эстета,
но зеркало придется вытирать.
Когда устал и жить не хочешь,
полезно вспомнить в гневе белом,
что есть такие дни и ночи,
что жизнь оправдывают в целом.
В советах нету благодати
и большей частью пользы нет,
и чем дурак мудаковатей,
тем он обильней на совет.
Человек без тугой и упрямой
самовольной повадки в решениях
постепенно становится дамой,
искушенной во всех отношениях.
У тех, в ком унылое сердце,
и мысли — тоскою мореные,
а если подробней всмотреться,
у бедных и яйца — вареные
Лишь перед смертью человек
соображает, кончив путь,
что слишком короток наш век,
чтобы спешить куда-нибудь.
Не брани меня, подруга,
отвлекись от суеты,
все и так едят друг друга,
а меня еще и ты
По образу и духу своему
Создатель нас лепил, творя истоки,
а мы храним подобие Ему
и, может, потому так одиноки
Игорь Миронович Губерман
| Точность | Выборочно проверено |
Игорь Миронович Губерман (род. в 1936) — русский советский и израильский прозаик, поэт, получивший широкую известность благодаря своим афористичным и сатирическим четверостишиям, «гарикам».
Содержание
Цитаты [ править ]
Россия красит свой фасад,
чтоб за фронтоном и порталом
неуправляемый распад
сменился плановым развалом. [1]
Быть может, потому душевно чист
и линию судьбы своей нашел,
что я высокой пробы эгоист —
мне плохо, где вокруг нехорошо.
В зоопарке под вопли детей
укрепилось моё убеждение,
что мартышки глядят на людей,
обсуждая своё вырождение.
Везде одинаков Господен посев,
И врут нам о разнице наций.
Все люди — евреи, и просто не все
Нашли пока смелость признаться.
Все мои затеи наповал
рубятся фортуной бессердечно;
если б я гробами торговал —
жили бы на свете люди вечно.
Жить, покоем дорожа —
пресно, тускло, простоквашно;
чтоб душа была свежа,
надо делать то, что страшно.
За что люблю я разгильдяев,
блаженных духом, как тюлень,
что нет меж ними негодяев
и делать пакости им лень.
Зачем вам, мадам, так сурово
страдать на диете учёной?
Не будет худая корова
смотреться газелью точёной.
Когда и где бы мы ни пили,
тянусь я с тостом каждый раз,
чтобы живыми нас любили,
как на поминках любят нас. — вариант трюизма
Любым любовным совмещениям
даны и дух, и содержание,
а к сексуальным извращениям
я отношу лишь воздержание.
Мы сразу простимся с заботами
и станем тонуть в наслаждении,
когда мудрецы с идиотами
сойдутся в едином суждении.
Непросто — грезить о высоком,
паря душой в мирах межзвёздных,
когда вокруг под самым боком
храпят, сопят и портят воздух.
Поскольку в землю скоро лечь нам
и отойти в миры иные,
то думать надо ли о вечном,
пока забавы есть земные?
Прекрасен мир, судьба права,
полна блаженства жизнь земная,
и всё на свете трын-трава,
когда проходит боль зубная.
Пусть меня заботы рвут на части,
пусть я окружён говном и суками,
всё же поразительное счастье —
мучиться прижизненными муками.
Наше время ступает, ползёт и идёт
по утратам, потерям, пропажам,
в молодые годится любой идиот,
а для старости — нужен со стажем.
С Богом я общаюсь без нытья
и не причиняя беспокойства,
глупо на устройство бытия
жаловаться автору устройства.
Сбываются — глазу не веришь —
мечты древнеримских трудящихся:
хотевшие хлеба и зрелищ
едят у экранов светящихся.
Свой собственный мир я устроил
усилием собственных рук,
и всюду, где запись в герои,
хожу стороной и вокруг.
У самого кромешного предела
и даже за него теснимый веком,
я делал историческое дело —
упрямо оставался человеком.
Угрюмо думал я сегодня,
что в нашей тьме, грызне, предательстве
вся милость высшая Господня —
в его безликом невмешательстве.
Я бы мог, на зависть многих,
сесть, не глянув, на ежа —
опекает Бог убогих,
у кого душа свежа.
Я в гостевальные меню
бывал включён как угощение…
Свирепые бои добра со злом
Текут на нескончаемом погосте,
Истории мельчайший перелом
Ломает человеческие кости.
«Гарики на каждый день», 1992 [ править ]
Том I [ править ]
Мне Маркса жаль: его наследство
свалилось в русскую купель;
здесь цель оправдывала средство
и средства обосрали цель. — глава I. Как просто отнять у народа свободу: ее надо просто доверить народу
Любую можно кашу моровую
затеять с молодёжью горлопанской,
которая Вторую Мировую
уже немного путает с Троянской. — I
Когда кругом кишит бездарность,
кладя на жизнь своё клише,
в изгойстве скрыта элитарность,
весьма полезная душе. — глава II. Среди немыслимых побед цивилизации мы одиноки, как карась в канализации
Не прыгая с веком наравне,
будь человеком;
не то окажешься в говне
совместно с веком. — II
Гляжу, не жалуясь, как осенью
повеял век на пряди белые,
и вижу с прежним удовольствием
фортуны ягодицы спелые. — II
Между слухов, сказок, мифов,
просто лжи, легенд и мнений
мы враждуем жарче скифов
за несходство заблуждений. — II
… мне страшно, что сытые свиньи
страшней, чем голодные волки. — II
Блуд мировых переустройств
и бред слияния в экстазе —
имеют много общих свойств
со смерчем смыва в унитазе. — глава III. В борьбе за народное дело я был инородное тело
Куда по смерти душу примут,
я с Богом торга не веду.
в раю намного мягче климат,
но лучше общество в аду. — III
Мне моя брезгливость дорога,
мной руководящая давно:
даже чтобы плюнуть во врага,
я не набираю в рот говно. — III
Я не стыжусь, что ярый скептик
и на душе не свет, а тьма;
сомненье — лучший антисептик
от загнивания ума. — III
Я потому люблю лежать
и в потолок плюю,
что не хочу судьбе мешать
вершить судьбу мою. — III
Вполне владеть своей женой
и управлять своим семейством –
куда труднее, чем страной,
хотя и мельче по злодействам. — глава IV. Семья от бога нам дана, замена счастию она
Живи, покуда жив. Среди потопа,
которому вот-вот наступит срок,
поверь — наверняка всплывёт и жопа,
которую напрасно ты берёг. — глава V. Если жизнь излишне деловая, функция слабеет половая
Сколь часто тот, чей разум выше,
то прозябал, то просто чах,
имея звук намного тише,
чем если жопа на плечах. — глава VI. Кто томим духовной жаждой, тот не жди любви сограждан
В стихах моих не музыка живёт,
а шутка, запечённая в банальности,
ложащаяся грелкой на живот,
болящий несварением реальности. — VI
В прошлом были те же соль и мыло,
хлеб, вино и запах тополей;
в прошлом только будущее было
радужней, надёжней и светлей. — глава VII. Увы, но истина — блудница, ни с кем ей долго не лежится
На собственном горбу и на чужом
я вынянчил понятие простое:
бессмысленно идти на танк с ножом,
но если очень хочется, то стоит. — VII
Нашей творческой мысли затеи
неразрывны с дыханьем расплаты;
сотворяют огонь — прометеи,
применяют огонь — геростраты. — VII
Власть и деньги, успех, революция,
слава, месть и любви осязаемость —
все мечты обо что-нибудь бьются,
и больнее всего — о сбываемость. — VII
Дымись, покуда не погас,
и пусть волнуются придурки —
когда судьба докурит нас,
куда швырнёт она окурки. — глава VIII. Счастливые потом всегда рыдают, что вовремя часов не наблюдают
Анахорет и нелюдим
и боязливец неудачи
приходит цел и невредим
к покойной старости собачей. — VIII
Совсем на жизнь я не в обиде,
ничуть свой жребий не кляну;
как все, в дерьме по шею сидя,
усердно делаю волну. — глава IX. Увы, но улучшить бюджет нельзя, не запачкав манджет
Когда я раньше был моложе
и знал, что жить я буду вечно,
годилось мне любое ложе
и в каждой даме было нечто. — глава Х. Живу я более, чем умеренно, страстей не более, чем у мерина
Том II [ править ]
Душа болит, свербит и мается,
и глухо в теле канителится,
если никто не покушается
на целомудрие владелицы. — глава I. Вот женщина: она грустит, что зеркало ее толстит
Должно быть, зрелые блудницы
огонь и пыл, слова и позы
воспринимают как страницы
пустой предшествующей прозы. — I
Живя в загадочной отчизне,
из ночи в день десятки лет
мы пьём за русский образ жизни,
где образ есть, а жизни нет. — глава II. Не стесняйся, пьяница, носа своего, он ведь с нашим знаменем цвета одного
Напрасно мы стучимся лбом о стену,
пытаясь осветить свои потемки;
в безумии режимов есть система,
которую увидят лишь потомки. — глава III. Вожди дороже нам вдвойне, когда они уже в стене
У писателей ушки в мерлушке
и остатки еды на бровях,
возле дуба им строят кормушки,
чтоб не вздумали рыться в корнях. — глава IV. Сколь пылки и разговоры о Голгофе за рюмкой коньяка и чашкой кофе
Без отчётливых ран и контузий
ныне всюду страдают без меры
инвалиды высоких иллюзий,
погорельцы надежды и веры. — глава V. Причудливее нет на свете повести, чем повесть о причудах русской совести
По ночам начальство чахнет и звереет,
дикий сон морозит царственные яйца:
что китайцы вдруг воюют, как евреи,
а евреи расплодились, как китайцы. — глава VI. Господь лихую шутку учинил, когда сюжет еврея сочинил
Мир столько всякого познал
с тех пор, как плотью стала глина,
что чем крикливей новизна,
тем гуще запах нафталина. — глава VII. Во тьме домой летят автомобили и все, кого уже употребили
У тех, кто пылкой головой
предался поприщам различным,
первичный признак половой
слегка становится вторичным. — VII
Что значат слёзы и слова,
когда приходит искушение?
Чем безутешнее вдова,
тем сладострастней утешение. — глава VIII. Любовь — спектакль, где антракты немаловажнее, чем акты
Я государство вижу статуей:
мужчина в бронзе, полный властности,
под фиговым листочком спрятан
огромный орган безопасности. — глава IX. Давно пора, ебёна мать, умом Россию понимать
Растёт лосось в саду на грядке;
потек вином заглохший пруд;
в российской жизни всё в порядке;
два педераста дочку ждут. — IX
Боюсь, как дьявольской напасти,
освободительных забот:
когда рабы приходят к власти,
они куда страшней господ. — IX
В годы, обагрённые закатом,
неопровержимее всего
делает еврея виноватым
факт существования его. — глава Х. Как Соломон о розе
Не золото растить, сажая медь,
не выдумки выщелкивать с пера,
а в гибельном пространстве уцелеть —
извечная еврейская игра. — Х
Цитаты о Губермане [ править ]
Его непоседливый и неукротимый характер, полное отсутствие способности хотя бы в чем-то пойти на компромисс и с чем-то примириться рано или поздно неизменно приводили к очередной безработице. К примеру, работу в одной из ведущих русскоязычных газет он потерял после того, как, выступая по радио, прочел стихи, в которых высмеивались религиозные ортодоксы. Дело в том, что, в соответствии с системой религиозных запретов, правоверный еврей не может держать на одном столе мясные и молочные продукты. Более того ― для мытья посуды из-под молока и из-под мяса в религиозных домах на кухне существуют две отдельные раковины, ― не дай Бог перепутать! Неистребимый остроумец Губерман не нашел ничего лучше, чем прочитать по иерусалимскому радио такие стихи:
Еврею нужна не простая квартира.
Еврею нужна для жилья непорочного
Квартира, в которой два разных сортира:
Один ― для мясного, другой ― для молочного.
Теперь Игорь Губерман полностью стал свободным. Он издает свои книги, выезжает с гастролями за рубеж, главным образом в США и в Россию, и иногда сотрудничает вместе со своим другом Александром Окунем на русском радио. Надо сказать, что в России, где книги Губермана выходят теперь многотысячными тиражами, его выступления проходят в переполненных залах, а его принимают восторженно, как национального героя. Юмор его все так же неизменен. Когда в первый приезд в Израиль я пожаловался ему на желудок, он немедленно среагировал: «Старик, все очень просто. Твой советский желудок отторгает непривычные для него свежие продукты». [2]