Музыкальный китч что такое
LiveInternetLiveInternet
—Подписка по e-mail
—Поиск по дневнику
—Интересы
—Постоянные читатели
—Статистика
Материал из Википедии — свободной энциклопедии
Китч (нем. Kitsch), кич —
термин, который используют для выделения художественных объектов, считающихся неполноценной копией существующего стиля. Этот термин используют также в более широком смысле в отношении к любому претенциозному или безвкусному искусству, а также к промышленно производимым предметам, считающимися пошлыми или банальными.
Так как слово вошло в употребление в ответ на большой объём появившихся в XIX веке художественных работ, в которых эстетические качества были перепутаны с преувеличенной сентиментальностью или мелодраматичностью, китч наиболее близко ассоциируется с искусством сентиментальным, приторным или слезливым, однако это слово можно применить к предмету искусства любого сорта, неполноценному по подобным причинам. Независимо от того, выступает ли он сентиментальным, эффектным, напыщенным или креативным, китч называют ужимкой, подражающей внешней стороне искусства. Часто говорят, что китч опирается только на повторение условностей и шаблонов и лишён творческого начала и подлинности, демонстрируемых истинным искусством.
«Китч механистичен и действует по формулам. Китч — это подменный опыт и поддельные чувства. Китч изменяется в соответствии со стилем, но всегда остаётся равным себе. Китч — воплощение всего несущественного в современной жизни» Клемент Гринберг, «Авангард и китч», 1939
«Кич есть абсолютное отрицание говна в дословном и переносном смысле слова; кич исключает из своего поля зрения все, что в человеческом существовании по сути своей неприемлемо»
Милан Кундера, «Невыносимая лёгкость бытия», 1984 (в переводе Нины Шульгиной)
«Китч — страстная форма выражения на всех уровнях, а не слуга идей. И в то же время он связан и с религией, и с правдой. В китче мастерство — решающий критерий качества… Китч служит самой жизни и обращается к индивидууму»
Одд Нердрум, «Китч — трудный выбор», 1998
Третчиков, Владимир Григорьевич
Материал из Википедии — свободной энциклопедии
Влади́мир Григо́рьевич Третчи́ков
(13 декабря 1913, Петропавловск, Российская Империя — 26 августа 2006, Кейптаун, ЮАР) — художник, автор всемирно известной картины «Китайская девушка» или «Зелёная леди».
Родился 13 декабря 1913 года в Петропавловске; умер 26 августа в городе Кейптаун, Южная Африка.
После революции с родителями эмигрировал в Китай, во время Второй мировой войны побывал в тюремном лагере на Яве.[1] В 1946 году Третчиков переехал в ЮАР, где стал одним из 10 лучших художников страны [2]. В Великобритании художник стал известным после выставки в 1961 году которую посетили 205 тысяч британцев. К 2001 году Третчиков провёл в разных странах (кроме России) 52 персональные выставки. «Третчи», как его называли в ЮАР был также автором таких картин как — «Понедельник перед великим постом», «Плач», «Умирающий лебедь», посвящённую известной балерине Алисии Марковой, одна из так называемых «бэби-балерин» Дягилева.
Третчиков был одним из самых успешных художников XX века. На протяжении его карьеры серьезные критики относились к работе Третчикова весьма пренебрежительно, называя его мастером китча. Его манеру можно назвать реализмом с элементами стилизации. В его работах очевидно влияние Гогена.
Л. Шинкарёв. Владимир Третчиков — самый знаменитый художник Южной Африки
Воспроизводится по тексту, опубликованному в газете «New Bridge», 1994, № 9
Владимир Третчиков в своей кейптаунской студии, 1950-е гг.
Art by Tretchikoff
There are 91 pictures in this gallery.
Рождение искусства из прозы жизни
Предлагаемые заметки посвящены советскому кичу 50-70-х годов как источнику художественной рефлексии в изобразительном искусстве 70-80-х.
Представляется очевидным, что в российской культуре XX века происходило чередование двух типов мироощущения: ориентированного на вещную бедность, аскетизм, «естественность» — и ориентированного на материальное изобилие, богатство, «искусственность»2. Так, в 1920-е и 1960-е годы в моде аскетичность, простота, минимализм, в 1950-е и 1970-е — изобилие, заставленность, многослойность.
Далее:
http://ec-dejavu.ru/k/Kitsch.html
Thomas Kinkade «Mountains»
Анатолий Осмоловский
Статья Клемента Гринберга «Авангард и китч» – одна из фундаментальных теоретических В итоге мы получаем крайне работ ХХ века. По степени влиятельности и популярности она может сравниться разве что с работой Вальтера Беньямина «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости», многие положения которой неявно Гринбергом оспариваются. Актуальность подобного мышления, построенного из четких бинарных оппозиций, повышается в периоды острого противостояния, когда скрытые конфликты выходят наружу, требуя своего разрешения. Соответственно, любой кризис, в том числе и художественный, может быть преодолен именно путем прояснения фундаментальных оснований этого противостояния. Известная схематичность компенсируется ясностью выбора позиции, упрощение дает действию решительность.
В российском художественном контексте статья Гринберга сведена к нехитрому противопоставлению авангарда и китча. Наши российские арт-журналисты поминают эту оппозицию чуть ли не в каждой статье (в основном с юмористической интонацией), при этом, кажется, никто не потратил и минуты для того, чтобы разобраться в сути статьи Гринберга.
Само это противопоставление тесно связано с целой системой взглядов, часть из которых прописана и в данной статье. Общая ее характеристика: трезвый взгляд, освобожденный от иллюзий и экзальтированного романтизма. Примыкая в конце тридцатых годов (статья была написана в 1939 году) к американским троцкистам, Гринберг не проявляет ни малейшего желания приписывать авангарду несуществующие заслуги, требовать от него невыполнимых функций. Авангард, по Гринбергу, с одной стороны, является логическим развитием классического искусства, с другой, как и любое искусство, он тесно связан «золотой пуповиной» с господствующим классом.
В российском художественном контексте в 90-е годы авангард, наоборот, понимался как радикальный исторический разрыв, беспрецедентный по своей значимости и последствиям, а его задачи виделись в ракурсе политической борьбы и экзистенциальных экспериментов (в данном случае не очень важно, с каким идеологическим окрасом). Разные по своим воззрениям люди (кроме меня, можно назвать еще Александра Бренера, Вадима Руднева, Олега Киреева, да и главного редактора этого журнала) понимали авангард как этическое усилие, направленное прежде всего на изменение поведенческой модели (здесь могут быть, конечно, разные формулировки). В свойственной ему афористической манере наиболее кратко это понимание выразил Бренер: «Авангардисты делали этическую революцию, а модернисты – эстетическую продукцию». «Эстетическая продукция» – это, конечно, определение отъявленного конформизма и оппортунизма, тогда как «этическая революция» – знак подлинного фундаментального вызова обществу. При этом совершенно игнорировалось, что и от «этической революции» могут оставаться артефакты, а «эстетическая продукция» на самом деле есть не что иное, как самоценное и не менее (а по Гринбергу – более) значимое высказывание. Подобные взгляды способствовали развитию кризиса в российском современном искусстве. Отрицание каких-либо эстетических ценностей очень быстро было восполнено идеологией масс-медийного успеха, а ценности пресловутой «этической революции» стали неотличимы от обычного бытового хулиганства. Развитие подобных воззрений приводит в настоящий момент к двум логически производным позициям:
1. Раз никаких эстетических ценностей не существует, а есть только борьба PR-стратегий, то необходимо обслуживать масс-медиа – поставлять им «информационные поводы» (под этим термином понимаются публичные скандалы разной степени тяжести). Некоторая ориентация на скандал сохраняет имидж революционности подобной деятельности. Но высшим проявлением этой позиции является обыкновенный сервилизм, с мазохистским удовольствием делающий вид, что он манипулирует имиджами масс-медиа.
2. Другой вывод: если даже «этическая революция» чревата возникновением тех или иных артефактов, кои могут быть использованы как фетишистские объекты в системе арт-рынка, то необходимо полностью отказаться от художественной деятельности, заменив ее чистым политическим активизмом. В своем пределе эта позиция не только отрицает какую-либо эстетическую проблематику, но и вообще искусство как специфическую область деятельности. Оба этих вектора, как это ни парадоксально, в измененной форме содержат в себе и китч, и авангард. Это квазикитч (поп-артистские методы) и псевдоавангард (политический арт-активизм).
В итоге мы получаем крайне печальную картину: современные художники вынуждены либо подчиниться пошлости масс-медиа, либо вовсе отказаться от собственной практики (безусловно, существует целая вереница промежуточных вариантов, но они менее интересны из-за своей непоследовательности и компромиссности). Художественный процесс превращается в сомнительный коктейль из образов медиа-звезд и коллекции непритязательных документов, повествующих о «подвигах» неподкупных «героев сопротивления».
Гринберг с самого начала снимал всю эту фатальную для искусства дилемму. Авангард – не какая-то особая политическая практика – это путь развития искусства, возможно, для капиталистического общества единственный. Его политическое значение в общем и целом не больше, чем у классического искусства, хотя ряд специфических акцентов отличает авангард. Если политическое значение классического искусства состоит в бескомпромиссной демонстрации идеала, встреча с которым делает обыденную жизнь невыносимой, побуждая таким образом субъекта к активному протесту, то авангард занимает в этом вопросе несколько иную позицию. Изменение позиции прежде всего связано с возникновением китча. Китч вобрал в себя все развлекательные (и отчасти даже познавательные) элементы классического искусства. Арсенал художников ХХ века значительно сократился. Однако это сокращение имело и свою позитивную сторону. Художники стали более осмысленно работать с принципиальными художественными проблемами, и политическое значение искусства стало пониматься в ракурсе его автономии – процесса последовательного освобождения от всего внешнего и лишнего в художественной практике.
Эта редукционистская направленность достаточно быстро зашла в тупик. Уже к искусству минимализма Гринберг относился с некоторым скепсисом. Он видел, что аскетичность форм минимализма показывает тупик таким образом понятой автономии. В восьмидесятые годы появилось большое количество художников, которые, не зная того, повторяли друг друга, – так сказывалась сознательно утверждаемая бедность средств.
Как известно, ответом на этот тупик стал поп-арт. Причем поп-арт в качестве риторического аргумента взял важнейшую для Гринберга идею плоскостности изображения. Центральной идеей гринберговской концепции искусства была идея плоскостности картины. Сама эта идея впервые была сформулирована Малевичем, но Малевич, на мой взгляд, крайне невнятно ее эксплицировал (что вполне простительно для того времени). Гринберг же, взяв эту идею в качестве базовой, показал историю развития искусства XIX – XX веков как стремление к выявлению плоскостности картины.
Уже у Эдуарда Мане в его картине «Олимпия» Гринберг отмечал выявления плоскостности. Американские абстрактные экспрессионисты представлялись Гринбергом как высшая точка развития этой идеи. В дальнейшем эта идея нашла свое выражение в буквалистской постживописи Франка Стеллы (раннего периода). Поп-арт, как это ни парадоксально взял идею плоскостности в качестве защиты против критики (высокие модернисты упрекали поп-арт в конформизме и сдаче «позиций» перед обществом потребления). Поп-артисты задали сакраментальный вопрос: пролетит ли космический корабль сквозь картину Джексона Поллока? И отвечали: а вот сквозь «Мишень» Джаспера Джонса точно не пролетит, так как мишень сама по себе плоская. Поэтому поп-арт – это ни в коем случае не возвращение к реализму, поп-арт изображает образы масс-медиа, прямо взятые из газет и журналов.
Все эти исторические споры сейчас могут показаться какой-то странной эксцентричной причудой: так далеки они от нашего времени. Их краткое изложение дано мной не только для некоего воссоздания контекста статьи Гринберга, но и для того, чтобы показать чисто эстетические дискуссии, опирающиеся на определенную систему художественных ценностей.
Если же оценивать актуальность идеи плоскосности из нашего времени, то, на мой взгляд, она может быть понята в более широкой интерпретации как идея предметности (материальности) любого произведения изобразительного искусства. Ведь плоскостность визуального образа прежде всего манифестирует его материальность. В этой манифестации и заключен политический смысл искусства авангарда. Авангард не дает зрителю никакого «окна» в иной мир, оставляя его перед «лицом» реальности художественного творчества. Многих данная констатация ввергла в состояние фрустрации (даже самых активных деятелей американского абстрактного экспрессионизма).
Авангард критиковал китч за взятый у классического искусства иллюзионизм (некоторыми эта критика китча поверхностно понималась как критика самого классического искусства). Авангард считал, что иллюзионизм примиряет человека с окружающей действительностью. Советская критика (например, Лифшиц), наоборот, считала, что именно авангард является отдушиной для дезориентированного человека эпохи позднего капитализма. У этой дискуссии нет окончательного решения. Однако, если бы современный художественный процесс хотел адекватно осознавать себя, систему мышления Гринберга необходимо знать и делать из нее творческие выводы.
Бойм С. Китч и социалистический реализм
НЛО №15, с.54-65.
1. «ЗА ХОРОШИЙ ВКУС НАДО БОРОТЬСЯ!»
Валерий МЕЛЬНИКОВ
06.12.2007, 03:25
Вы рисуйте, вы рисуйте, вам зачтётся
В картинной галерее «Сибирские мастера» открылась выставка работ сибирских иконописцев
В России возрождается православие. Это факт. Возрождаются и виды деятельности, с православием связанные: храмостроительство, литьё колоколов, иконопись. Правда, многое, из-за утраты традиций, приходится начинать с чистого листа, и потому, к сожалению, повторение ошибок, некогда отсечённых опытом и временем, неизбежно.
Центральные православные газеты публикуют статьи, авторы которых выказывают озабоченность безликими невыразительными храмами-близнецами, обрекающими Центральную Россию на десятилетия унылости церковной архитектуры — незвучащий колокол можно перелить, а храм уже не перестроить.
Существуют серьёзные проблемы внутренней церковной росписи. Зачастую современные художники, берущиеся расписывать храмы, грешат живописью в ущерб иконописи. И совсем беда, когда за роспись берутся маститые художники-монументалисты, воспитанные на советской патетике, — изображённые ими святые невольно напоминают революционных солдат, которым вместо винтовки вручили в руки крест. Встречаются и догматические погрешности, а случаев, когда внутренняя роспись не гармонирует с архитектурой храмов, не счесть.
Хочется сегодня бросить взгляд на проблему засилия китча.
Сразу оговорюсь, что пишу китч через «т», так как именно этот вариант написания этого греческого слова Kitsch, мне кажется единственно правильным и именно к такому виду этого слова лично я привык. Да и прилагательное китчевый по другому тоже как-то не звучит.
— Как распознать и отличить китч от произведения искусства? Основные признаки и отличия китча?
— Можно ли китч считать современным направлением искусства?
— Можно ли считать китч искусством вообще?
— Как различать упрощенный стиль и небрежную манеру исполнения от китча?
— Чем опасен китч?
— Что делать, когда китч нравится, не распознается и не тестируется сознанием собирателя?
— Что хуже, новоделы, фальшивки или оригинальный китч?
И многое другое о китче, вот о чем предлагаю поговорить и обсудить здесь.
Настоящий русский кич повстречался нам за Ростовом Великим, в десяти километрах от .
Отечественная наука о культуре стала уделять систематическое внимание массовой культуре сравнительно недавно. Если на Западе подобной тематике посвящались тома научной и публицистической литературы, то у нас терминология еще не устоялась и исследователи часто пользуются понятиями, заимствованными из обыденного языка или из смежных дисциплин.
Далее:
http://photo-element.ru/analysis/kitch/kitch.html
В разговоре участвуют М. Готлиб, А. Григорьева
Анастасия Григорьева:
Сегодня у нас первое заседание, если это можно так назвать, субботнего клуба «Дискурс», который мы решили посвятить китчу и хорошему вкусу.
Мария Готлиб: Сразу необходимо уточнить определения, потому что сейчас в это понятие вкладываются очень разные смыслы – и по объему, и по степени конкретности…
Анастасия Григорьева:
Перед началом нашей беседы я заглянула в художественную энциклопедию Grove. Там слово «китч» означает «много возомнивший о себе мусор», а произошло оно от немецкого слова kitschen – запачкать, или verkitschen – сентиментальничать, удешевлять. То есть слово это изначально несколько неоднозначное. Но сейчас в нашей культуре оно прочно ассоциируется с некой пошлостью. Если хороший вкус – это снобизм, то китч – это пошлость.
Впервые слово «китч» я услышала, когда мне было лет двенадцать. По телевизору показывали передачу, посвященную какой-то выставке, и один из кураторов сказал: «Это, конечно китч». Тогда это слово было мне непонятно. Я попыталась найти ответ в советской энциклопедии, но ничего вразумительного там не обнаружила. Культурный опыт ближе подвел меня к осмыслению этого понятия.
Я думаю, что китч может быть не просто понятием, но и средством. Это не только определение, признак некоего предмета, явления нашей жизни, это может быть и средство или стратегическое сырье. Когда до меня дошло это, я стала воспринимать китч как часть нашей культуры.
Мария Готлиб: А, то есть ты считаешь китч своеобразной частью художественного метода, способом передачи определенной идеи…
Анастасия Григорьева:
Почему в качестве темы я предложила именно китч и хороший вкус? Потому что в этих полярностях есть некое противоборство. А музей, в свою очередь, является местом, соединяющим, синтезирующим эти две разные культуры внутри себя и производящим на их основе некий продукт. То есть пошлость, помещенная в музей, может быть художественным явлением.
Анастасия Григорьева:
Я, пожалуй, соглашусь с тобой в том, что музей «не может сводить к идеальному». Задача музея – воспитать хороший вкус в культуре. Музей не может ограничиться только показом эталона, он должен предоставлять спектр возможностей, множество контекстов, чтобы человек в процессе сравнения мог сформировать свой собственный вкус.
Если говорить о носителях «хорошего вкуса», то они представляют собой категорию своеобразных снобов, которые отрицают все, что лежит вне хорошего вкуса в их понимании. Это даже одна из форм расизма… Что может быть хуже хорошего вкуса? Хороший вкус начисто лишен милосердия! Китч выигрывает тем, что он предстает в неком уютном образе, тогда как его противник – в холодном, безжалостном. Но китч лишенный своей противоположности и воспринимаемый как самодостаточная система, становится не менее агрессивным.
Мария Готлиб:
Да, элементы китча в его понимании «сентиментальничать, удешевлять, упрощать» мне очень симпатичны, потому что без этого действительно становится холодно, хотя бы в пространстве дома. Потому что если помещение идеально выдержано в каком-то стиле, например в модном хай-тек – ты приходишь домой как будто в офис, и продолжаешь чувствовать себя винтиком, деталью общего механизма. В одном из номеров журнала «Эсквайр» приводился небольшой словарик наиболее актуальных неологизмов, среди которых фигурировало одно понятие: музыка, которую мы слушаем только в плейере у себя дома, а потом стираем, чтобы никто не узнал, что мы ее слушаем. Такие вот маленькие слабости – как эта музыка или элементы кича в собственном образе или в интерьере своей квартиры – позволяют человеку ощущать себя человеком.
Анастасия Григорьева:
Да, типа чайника в виде поросенка! Вообще интерьеры квартир, пожалуй, особенно ярко отражают приверженность нашего народа к китчу. Люди его любят. В нем есть какая-то детскость, наивность и уютность. С появлением в нашей жизни «IKEA» в дизайне жилища появилась склонность к шведской застенчивости. Но наш человек не может жить всю жизнь в рижской гостинице и обильно разбавляет свой быт элементами китча, например тот же чайник в виде поросенка, пестрые подушки с розами купленные на барахолке – и это довольно мило. Такое ощущение, что в одной квартире живет семья студентов с бабушкой таджичкой. Китч – чуткий, человечный. Он лучше всего, что придумано человеком.
Однако, находясь вне рамок дома, домашней среды, китч может стать искусством, а не просто уютным одеялом.
Мария Готлиб: Это когда он выступает в роли «много возомнившего о себе мусора»?
Анастасия Григорьева:
Можно сказать и так. Особенно если он правильно помещен в контекст «хорошего вкуса». Вообще китч довольно часто используется художниками. Допустим, искусство XX века довольно плотно наполнено китчем, который может выступать в роли «кэмпа», «ready-made». Все это продукты китча, но существует определенная разница между постмодернистским искусством и настоящим китчем.
Когда Уорхола называют художником китча, то это отчасти правильно, а с другой стороны немного неверно. Дело в том, что китч в рамках постмодернизма воплощает некую «иронию», «самоиронию», а настоящий китч, он очень серьезен.
Но есть люди, которые умышленно идут к китчу, это творческие люди. Ну, например Андрей Бартеньев. Моя приятельница, журналист одного из модных питерских глянцевых журналов – ярый приверженец китча. Когда я ее спросила, почему она любит китч, она сказала: «Это борьба с серостью». Так они пытаются персонифицироваться.
Мария Готлиб:
Ситуация с хорошим вкусом и китчем напоминает аналогичную с грамотным языком: нет необходимости всегда говорить грамотно – ты становишься скучным и самому себе, и окружающим. Когда ты находишься в той среде, где хочется говорить по-другому – ты можешь говорить по-другому: употреблять просторечия, арготизмы, пользоваться каким-то сленгом – главное, быть адекватным. Важно именно то, что ты знаешь, как говорить правильно, но можешь широко использовать возможности языка.
Так же и с хорошим вкусом: умение одеваться, вести себя, обустраивать свое жилище не в соответствии с неким идеалом, а согласно потребностям, идентично среде, в которой находишься – это гораздо важнее.
Анастасия Григорьева:
Существует много людей, которые не считают себя безвкусными. И счастливо живут. Но как только они сталкиваются с хранителями правил хорошего вкуса, то они чувствуют, что они лишены чего-то. Они начинают слепо стремиться к так называемому «хорошему вкусу». Пример чему особая популярность «глянца». И в итоге оказываются в нелепом положении. Хороший вкус невозможно приобрести.
Мария Готлиб:
Ну, я думаю, хороший вкус – это гибкость, это умение сочетать – это не набор определенных вещей, а способ, которым можно изменять и подавать любые вещи. И потому снобизм и хороший вкус, на мой взгляд, не совсем совместимы; застывая в одной лишь области «правильного», он становится непродуктивным.
Мария Готлиб:
И это вполне нормально. Если вещь выполняет свою функцию, то она в ней адекватна. И радужане не утверждают, что показывают подлинники – их цель дать представление об этих работах людям, которые вряд ли когда- либо увидят их в действительности.
Анастасия Григорьева:
Я считаю, что это пошло, потому что представленные там произведения – это даже не копии, они существенно отличаются от оригиналов в размерах, очень изменена цветопередача… То есть эстетического удовольствия ты от них не можешь получить. Если от китча можно получить эстетическое удовольствие – на нем лежит печать уютности, домашности, то эти произведения холодны, и не потому, что апеллируют к интеллигентности, а потому что – как «жесткий китч», замкнуты на себе.
Анастасия Григорьева:
Сомневаюсь, что люди приходят туда с целью получения новых знаний, скорее ими движет стремление ощутить свою «причастность»: «Я это видел, стал частью культуры». Вообще часть людей считает, что если репродукцию запереть в раму, то она станет картиной. Здесь сказывается вообще «китчевость» нашего мышления. Ну, например репродукции с Хруцким на кухне, так популярные в советское время. Да и сейчас, думаю, найдутся…
Мария Готлиб:
На этом примере мы явно можем отследить функцию китча как своего рода проводник, путь от элитарной культуры к массовой.
Анастасия Григорьева:
Я предлагаю назвать выставки «Радуги» «ready-made мировой художественной культуры» и считать их грандиозной инсталляцией. Сбылась мечта Константина Ротикова, мечтавшего о музее безвкусицы! Ура, товарищи!
Мария Готлиб:
Не иронизируй. Подводя итог нашему разговору, можно отметить, что китч нельзя оценивать однозначно негативно – он выполняет массу полезных функций, начиная с создания уютной и милой атмосферы в нашем доме вплоть до того, что служит проводником между отдаленными «слоями» в культуре. Главное, нужно грамотно и со знанием дела его использовать и не относиться к китчу слишком серьезно.
Анастасия Григорьева:
Маш, мы немного подзабыли о роли китча в провинциальной культуре. Ведь именно провинцию считают, как правило, носительницей «дурного вкуса».
Анастасия Григорьева:
Предлагаю обозначить нашу следующую тему как:»Значимость человека зависит от места»Я думаю, что мы разбавим наш дуэт и пригласим на наш «дискурс» нашего общего знакомого режиссера. Он собирается уехать в столицу «в поисках счастья» и было бы интересно узнать его позицию по данному вопросу.