На большом каретном высоцкий о чем

20.10.202316.06.2023 admin 0 Comments

Владимир Высоцкий. Часть 2. Юность: на Большом Каретном

Переехав к отцу на Большой Каретный, Володя Высоцкий был воспринят новым двором как чужак. Его побили. В ответ явилась компания с Первой Мещанской. Стаи постояли друг против друга, немного потолкались для порядка. «Бить человека по лицу» Высоцкий не мог с детства. Тем не менее его признали и на Каретном. Такие взаимоотношения дворов были правилом в послевоенной Москве. Улица жестоко ранжировала подростков. «Сопливые острожники» нередко «стыкались» стенка на стенку. Чаще до первой крови, иногда до приезда милиции:

Все: от нас до почти годовалых —
Толковищу вели до кровянки.

Послевоенное время диктовало ребятам свои условия выживания. В классах учились переростки, не посещавшие школу в годы войны. Они задавали тон, им подражали, ими восхищались, их боялись и ученики, и учителя. Мужская школа после войны (мальчики и девочки до 1954 г. учились отдельно) была жесточайшим тренингом по выживанию в экстремальных условиях:

В Москве 712 школ,
Из них мужских 315,
Из 203-й я ушел,
Чтоб в эту школу перебраться.

Здесь ровно СТО учителей,
Из них ПОЛСТА — мужского рода,
Здесь 1800 детей
И 325 уродов. [1]

Класс 5 «Е» 186-й мужской средней школы принял новичка Высоцкого, как и положено, — в штыки. Открытый взгляд (понимай — наглый), весь в заграничном (ишь пижон!) мальчик резко выделялся на фоне одетых в перешитое-перелицованное одноклассников. Брошенное кем-то «Американец!» — не привилось, зато намертво прилипло другое прозвище, ироничное по форме (в свете небольшого роста парнишки), но меткое по сути — «Высота». Сложился и ближний круг одноклассников, его первая стая: Володя Акимов, Игорь Кохановский, Володя Малюкин, Вадим Мохов, Аркадий Свидерский — между собой все они были «васечки». Стаей было легче сопротивляться нападкам второгодников, от которых всякую минуту можно было ожидать подвоха.

Хулиганства некоторых ребят не выдерживали даже учителя, сбегали. Оставались самые лучшие. Они и воспитали удивительное поколение «детей войны» — несытую, одетую во что попало почти поголовную безотцовщину, последних из могикан, умеющих дружить, жить и любить «за себя и за того парня». К этому поколению относился и Владимир Высоцкий, уретрально-звуковое психическое которого сфокусировало в себе ментальные ценности российского коллективного психического для продвижения их в будущее — словом.

Чудесный ангел-серафим

Все это будет потом, а пока много и небрежно рифмовавшему Высоцкому еще только предстояло «вырастить» настоящее звуковое слово, вырастить в нехватке. Немалую роль в формировании желания к поиску истины в слове, т. е. в становлении Высоцкого-поэта, сыграла кожно-зрительная учительница русского языка и литературы, «чудесный ангел-серафим» Вера Петровна Барышникова. От нее ребята узнали имена В. Хлебникова, И. Северянина, А. Ахматовой, Н. Гумилева, М. Цветаевой, Б. Пастернака, И. Бабеля.

Юный Высоцкий с упоением читал и заучивал наизусть лучшие творения звуковых гениев русской словесности, традиции и дух которых навсегда вошли в его произведения: «Кони привередливые», «Банька», «Птица Гамаюн», «Баллада о любви» и многие другие. Во многом благодаря В. П. Барышниковой 17-летний Высоцкий не только окончит школу на 4 и 5, но и осознает всю серьезность своего предназначения поэта. Не случайно в написанной к окончанию школы сатирической «Школьной поэме» из двадцати «онегинских» строф только В. П. Барышниковой посвящены самые искренние, от сердца идущие строки:

Но справедлив господь бывает,
И вот за демоном тупым,
Прям из Пекина прилетает
Чудесный ангел-серафим!
Но… не поладили мы в споре,
И вот она на полпути,
Хотела уж от нас уйти,
Но мы смекнули: хватит вздорить!
Предмет мы стали все учить,
Ну а ее — боготворить.

Она, пожалуй, мягче прочих
Все время относилась к нам,
И мы, сознаться, так не очень
Внимали всем ее словам,
Когда она нам объясняла
Или чего-нибудь читала.
Узрев характера в ней мягкость,
Простой и добродушный нрав,
Мы все стремились к ней, попав
(Что с нами часто) в неприятность.
Она с отзывчивой душой
Всегда укроет нас собой [2].

Вырос я под влиянием не родителей, а друзей (В. Высоцкий)

Контроля за юным Высоцким практически не было. «Тетя Женечка» подолгу бывала в Киеве у Семена Владимировича, который там служил. «Тетю Лидика», младшую сестру Евгении Степановны, приглашенную для присмотра за мальчиком, можно было легко убедить в чем угодно. У матери на Мещанской развивались отношения с ненавистным Володей Бантошем, которого «стая» даже собиралась поколотить.

Не последнюю роль в жизни Владимира Высоцкого сыграли его старшие товарищи, прежде всего Анатолий Утевский и Левон Кочарян, у которых старшеклассник Высоцкий часто засиживался до утра, а порой и жил. Он мог взять любую книгу из обширнейшей библиотеки профессора-криминалиста Б. С. Утевского, живо участвовал в студенческой жизни его сына Анатолия, который, проходя практику на Петровке, приглашал Высоцкого со товарищи в понятые. Среди гостей Утевских был А. Тарковский и самый из всех на тот момент старший 25-летний В. Шукшин.

Бесприютный, по сути, Высоцкий серьезно рисковал попасть в компанию самую отпетую. Самотека, Центральный рынок, Мещанские, Рижский вокзал с обилием криминальных элементов, промышляющих кражами и мелким грабежом, были самым подходящим ландшафтом для превращения стаи в шайку, а ее вожака — в главаря. Захватывающая, полная приключений жизнь московского подростка послевоенного времени предполагала быть «своим» у «блатных», знать по именам, а то и в лицо местных «авторитетов». Иначе слабак, тютя. Таких среди «васечек» Высоцкого не было.

Но не скатился Высота, «жил и выжил» в стае себе подобных — интересных, думающих, развитых ребят, с которыми был единым целым. Спасло от провала в архетип раннее развитие свойств психики, которое Володя получил стараниями матери и плеяды кожно-зрительных «ангелов», удержало от падения знакомство с музыкой и театром и, конечно же, запойный звуковой «чит». Прекрасная память позволяла самостоятельному подростку расправляться с домашним заданием за полчаса, а потом начиналось самое интересное.

На жизнь засматривались мы вполне самостоятельно

«Пиротехнический» опыт у Высоцкого был еще по Германии, где с мальчишками они отыскивали по лесам неразорвавшиеся мины и бросали их в костер. Результат — обожженные брови, скандал дома, строгое наказание и… вперед, на поиски новых рискованных приключений. Подходящий объект, ящик снарядов для гаубицы, нашелся и в подмосковной Яхроме, куда «васечки» отправились купаться. Володя пытался отговаривать ребят — опасно, но пойти на попятную, когда «стая», остро ощущавшая свою обойденность войной, требовала: рванем, Высота? Спятиться — ни за что, только вместе! Едва успели залечь за пригорком. Рвануло, бережок начал медленно оползать в реку. Уретральная проверка готовности отдать жизнь за стаю состоялась. Можно было жить дальше. Кому-то везло меньше, ребята рвались на снарядах часто в те годы.

Известие о смерти Сталина придавило Москву. Прощание по традиции проходило в Колонном зале Дома Союзов, всюду оцепление и толпы, бесконечные толпы людей. Мальчишкам Высоцкого во что бы то ни стало нужно было пробраться к Колонному, протиснуться сквозь толпу, чтобы своими глазами увидеть, убедиться: вечно живой мертв. Протискивались проходными дворами и по крышам. Рисковали больше, чем осознавали риск. Операция удавалась дважды. Сердце холодело, слезы подступали: как же так? Что теперь будет? Состояние, которое сейчас понять сложно, вылилось в неуклюжие, но искренние строки сопричастности к общему горю:

Я иду средь потока людей,
Горе сердце сковало мое…

Так и было. Люди рыдали в голос от невосполнимой утраты. Никто не знал, что будет дальше. «Мысли под темечком» застучат позже, а пока наступала хрущевская оттепель, на свободу выходили тысячи репрессированных и воров. «Блатная феня» формировала городской дворовый жаргон. Жадно впитывающий язык Володя Высоцкий отзывается первыми блатными рифмовками о похождениях компании в ближайшем к Б. Каретному очаге культуры — саду «Эрмитаж»:

Со мной сидела рядом баба,
И Гарик тут же поднял шмон.
Он хипешил: «Васек, хотя бы
Позволь ей дать свой телефон!»

«Васек» не позволил. Шикарным жестом заказав пять коктейлей «Прощальный» (водка, ликер, лед, лимонный сок, сахарный сироп, фрукты), он аж на червонец берет шоколадных конфет «Мишка косолапый» для подруги, пусть и мимолетной. Гуляй, Высота! Что такое? К одному из «васьков» клеится какой-то мутный фрак! Не нужно ль рыло нахлестать? Обошлось. Значит, по домам, «васечки», до новых встреч в саду «Эрмитаж», этой академии жизни.

Все те же мы: нам целый мир чужбина / Отечество нам Царское Село (А. С. Пушкин)

Коридоры пубертата могли кончиться для юного Высоцкого стенкой воровской малины, но этого не произошло. Туннели векторальных свойств психики получили правильное развитие в детстве и смогли вывести его уникальный дар на свет — к нужному окружению, признавшему его талант и направившему к дальнейшей реализации.

А. Утевский через своего приятеля устроил старшеклассника Высоцкого в театральный кружок В. Н. Богомолова, которого сразу поразила удивительная искренность и недюжинное обаяние «безнадзорного мальчишки, выросшего в послевоенных московских дворах». Казалось, он хохотал громче тех, кого смешил, изображая то Утесова, то Райкина, то старушку соседку по Первой Мещанской, то своего «злого гения» Бантоша. И все же было что-то, что вселило в Богомолова уверенность: Высоцкий должен заниматься театром. Эту уверенность он сумеет передать юному поэту, раз и навсегда избравшему своей трибуной театральные подмостки.

Впереди будет много разочарований, даже отчаяния, но Высоцкий всегда будет уверен в своем уретрально-звуковом предназначении, которое открылось ему тогда, на уроках литературы, на занятиях театрального кружка, в жарких спорах и страстных загулах с товарищами. Эта уверенность придаст ему силы в, казалось бы, безнадежном ожидании своего театра, театра, созданного под него.

В каком-то смысле Большой Каретный стал для Владимира Высоцкого тем, чем был для А. С. Пушкина Царскосельский лицей. Здесь волею судьбы встретил он прекрасных талантливых людей, угадавших в нем, несмотря на юный возраст, не только равного себе, но и способного повести за собой. Здесь впервые ощутил уретральную нераздельность со стаей и познал влекущую силу звукового слова, здесь начал осваивать тяжкую (для уретральника в особенности) стезю актера.

Редкая наблюдательность, удивительное чувство языка и неподдельная вовлеченность в жизнь позволят Владимиру Высоцкому (не воевавшему, не сидевшему, не стрелявшему) создавать поэтические шедевры, по которым его станут опознавать как своего все без исключения слои населения СССР. Универсальный ключ к людским сердцам — уретральное милосердие — сделает его своим для каждого в отдельности и для всех вместе.

В зрелые годы Высоцкий мысленно не раз вернется на Большой Каретный. Ему будет не хватать той стаи, ее безоговорочной преданности, готовности прийти по первому зову. Пути друзей разойдутся. Будут лишь редкие теплые встречи и неизменное с его стороны: «Тебе что-нибудь нужно? Я теперь все могу». Он уйдет первым. Они навсегда сохранят память о нем, своем Высоте.

Источник

Глава 2. На Большом Каретном

Глава 2. На Большом Каретном

«…В этой компании мы прожили вместе нашу… молодость, и, в общем, я писал для них».

Из выступления Высоцкого в Долгопрудной 21 февраля 1980 г.

Замечательная компания на Большом Каретном, о которой позже не раз будет вспоминать на своих лекциях-концертах Владимир Высоцкий, образовалась в конце 50-х — начале 60-х годов. Появилась она, конечно, спонтанно, но, впрочем, вполне закономерно, на основе сближения двух разновозрастных групп. Одна из них состояла из одноклассников Высоцкого. Его школьный товарищ Володя Акимов, рано потерявший родителей, в старших классах практически жил один, поэтому у него, на Каретном, в большой, около 40 квадратных метров, комнате, перегороженной шкафом и попонами, собиралась веселая мужская компания, в которую непременно входил и Высоцкий: Игорь Коханов-ский, Яша Безродный и Аркадий Свидерский. Вторая группа — это Левон Суренович Кочарян, его друзья и знакомые, жившие у него, а позже и у его жены Инны Александровны Кочарян (Крижевской), в трехкомнатной квартире на Большом Каретном, в том же подъезде, где жили отец Высоцкого и Евгения Степановна.

Кочарян был старше Владимира на 6 лет. Их познакомил Анатолий Утевский. Последний учился с Левой в МГУ на одном факультете, юридическом, дружил с ним и даже представил Кочаряна будущей жене.

И вот, еще учась в школе, Высоцкий вдруг попадает в компанию взрослых людей, имеющих к тому моменту на Большом Каретном определенный авторитет. И вскоре он становится ее полноправным членом. Друзья вспоминают, что Владимир в это время был легкий, веселый, очень общительный парень, умеющий организовать любой праздник, как он сам себя называл — врун, болтун и хохотун. Потом некоторые из школьных приятелей Высоцкого: Кохановский, Акимов, Безродный — также попадают в компанию Левы Кочаряна, и образуется интересное сообщество разносторонне одаренных людей.

Левон Суренович Кочарян оказал огромное влияние на молодого Владимира Высоцкого, и потому следует рассказать о нем подробнее. По словам Анатолия Борисовича Утевского: «Левушка был удивительным человеком: прекрасно знал литературу и кино, пел, играл на гитаре, был спортсменом — великолепно водил танки, а Толя Гарагуля, капитан теплохода «Грузия», рассказывал, что однажды Лева сам пришвартовал теплоход. Он любил удивлять людей — мог выпить бокал шампанского и закусить фужером. Спокойно жевал бритвы, мог проколоть щеку иглой. Это производило впечатление, особенно на молодых девушек. Кочарян был очень разносторонним человеком — не было профессии или ремесла, которыми он не смог бы овладеть. В доме буквально все он сделал сам, мог сшить себе рубашку… Потом вдруг стал увлекаться абажурами, у всех у нас были Левушкины абажуры. На каком-то своем фильме сам сконструировал и построил не то бричку, не то тачанку. В общем, Лева был человеком уникальным. Эта уникальность проявлялась, прежде всего, в его умении дружить, выслушивать и понять близких друзей, коллег по работе, просто знакомых. Именно поэтому мно-· гие тянулись к нему…

Кочаряна как второго режиссера ценили многие наши известные мастера. На «Мосфильме» даже говорили, что Кочарян — первый среди вторых режиссеров. Общение с Кочаряном всем нам давало много, а Володе, как мне кажется, особенно. Во многих вещах он просто подражал Кочаряну. Леву любили многие люди и, как вы понимаете, было за что…»

В 10-м классе Владимир Высоцкий стал заниматься в драмкружке при Доме учителя на улице Горького. Руководил кружком артист МХАТа Владимир Николаевич Богомолов. Однажды Нина Максимовна Высоцкая пришла туда на репетицию и увидела, как сын изображает крестьянина, который пришел на вокзал и требует у кассирши билет, ему отвечают, что билетов нет, а он добивается своего. «Я впервые видела его (Владимира) на сцене и до сих пор помню свое удивление, настолько неожиданны были для меня все его актерские приемы. После репетиции я подошла к Богомолову и спросила (хотя уже знала ответ): «Может ли Володя посвятить свою жизнь сцене?» — «Не только может, но должен. У вашего сына талант», — ответил актер.

Володя до глубокой ночи пропадал в кружке, но это не помешало ему хорошо закончить школу. Аттестат о среднем образовании Владимира Высоцкого, полученный им 24 июня 1955 года, сообщает, что «при отличном поведении» он «обнаружил следующие знания по предметам»:

Русский язык 4 (четыре)

Геометрия 4 (четыре)

Естествознание 5 (пять)

История СССР 4 (четыре)

Всеобщая история 5 (пять)

Конституция СССР 5 (пять)

(французский) язык 4 (четыре)

К окончанию школы Владимир решительно заявил родителям: хочу в театральный, но вся семья была против. Отец, мать, дедушка Владимир Семенович, другие родственники уговаривали его оставить мечту о театральной карьере и, чтобы всегда иметь кусок хлеба, стать «нормальным советским инженером». Под таким давлением Высоцкий решил поступить в технический вуз на механический факультет со своим одноклассником и другом Игорем Кохановским. Выбор института сделали случайно — по самому красивому пригласительному билету на день открытых дверей. Это был МИСИ имени Куйбышева. Попасть туда считалось большим счастьем, так в 1955 году конкурс на механический факультет составил 17 человек на место. В то время при поступлении немалую помощь оказывали спортивные успехи абитуриентов. Игорь Кохановский вспоминает о том, как они с Высоцким пришли в приемную комиссию: «…там у всех спрашивали: «У вас есть разряд?» Я говорю: «Есть. Первый по хоккею!» Мне говорят: «Все, идем, мы тебя устроим». А я им: «Минуточку, я с другом!» А они: «Мы вам поможем!» Они нам действительно помогли — накануне назвали тему сочинения. У нас, конечно, было по нескольку вариантов этих тем, и мы все это переписали, получили хорошие отметки…»

На сочинении друзья получили по четверке, не забыв для достоверности сделать по ошибке. С остальными предметами было посложней. Но Владимир, получив «4» по математике, «5» по физике, «5» по французскому, стал, так же как Игорь, студентом. Приказ директора МИСИ им. В. Куйбышева за № 403 от 23 августа 1955 г. гласит: «Зачислить в число студентов 1-го курса механического факультета т. Высоцкого В.С. без предоставления общежития».

Первое время друзья радовались своему поступлению и достаточно много прогуливали. Высоцкий ходил на занятия, как на каторгу, — ему было невыносимо скучно сидеть там, слушать лекции по высшей математике, физике, начертательной геометрии, а самым ужасным для него предметом оказалось черчение. Только общение с сокурсниками, на которых он с удовольствием писал эпиграммы и пародии, нравилось Высоцкому. Когда-то он и Кохановский в одном из московских дворов подхватили реплику «Зовите меня просто Вася», и с того времени иначе как «Вася», «Васечек», «Васек» они к друг другу не обращались. От диалогов этих двух «Вась» студенты и студенточки умирали со смеха.

Осенью первокурсников отправили «на картошку». Третья группа механиков собирала урожай на колхозных полях Волоколамского района. Работы было много. С непривычки городские ребята сильно уставали, но Высоцкий и вечером не сидел на месте — хохмил, распевал частушки и городские припевки, не позволяя друзьям пасть духом. Он и там находил себе те занятия, которые затем пригодились ему в работе артиста кино. Игорь Кохановский вспоминал, как Высоцкий упорно учился делать заднее сальто и ездить на лошади: «…в деревне, стоявшей на берегу реки, он пытался «крутить заднее», но всякий раз смешно и больно шлепался в воду спиной. Однажды даже не на шутку обиделся на меня, когда, вынырнув после очередного болезненного — в прямом смысле этого слова — прыжка, услышал мой дикий смех. А не смеяться было, действительно, невозможно — так неуклюже и по-клоунски он бултыхнулся с берега в реку. Но после каждого неудачного прыжка он снова повторял попытку за попыткой, хотя, честно говоря, прыжки лучше не становились… Мы как-то увидели стреноженных и без седла коней, пасущихся на лугу. Никого из деревенского «начальства» поблизости не было. Володя расстреножил одну из лошадей, на которой была уздечка, мы помогли ему взобраться на лошадь, и он поехал. К счастью, кобыла оказалась смирной и послушной и как бы нехотя, но все же побежала медленной рысцой. Володе этого показалось, видимо, мало, он ударил ее голыми пятками по бокам, дернул уздечку, лошадь резко рванулась, и… он кубарем слетел на землю… Но, слава богу, все обошлось, хотя горбом он приложился очень прилично. Еле разогнувшись, сказал: «Надо обязательно еще раз попробовать. Она уже меня начинает слушаться… Вон, видишь, она не уходит, ждет меня…»

Наступила первая сессия. К новому, 1956 году Игорь и Владимир сдали все зачеты, кроме черчения. До экзамена осталась пара дней, а работа не готова! Они сидели в большой комнате у Нины Максимовны, разделив стол книжками, пили кофе, чтобы не уснуть, и делали чертежи. Кохановский закончил работу первым и, глянув тогда на «художества» Высоцкого, нервно расхохотался: на месте четкого алфавитного шрифта расплылась клякса.

Грустный-грустный Владимир стоял рядом, смотрел на чертеж, понимая, что тот, конечно, у него не примут. Затем вылил остатки кофе из чашки на чертеж и сказал:

— Васечек! Я в этот институт больше не хожу!

— Да что ты?! С таким трудом поступали!

— Нет, нет! Это — не мое! Я думаю пойти в театральный.

Услышав возглас сына, Нина Максимовна с тревогой зашла к ним в комнату и увидела, как Володя выплескивает на чертеж тушь из банки.

— Инженерной деятельности с меня довольно, не могу больше. — проговорил он смеясь.

Вскоре Владимир подал заявление с просьбой об отчислении и не изменил своего решения, несмотря на уговоры, просьбы, требования родных и знакомых.

— Высоцкий, не делайте опрометчивого шага, у вас явные способности к математике, — говорил декан в присутствии матери.

— Вполне возможно, — упрямо сказал Владимир, — но инженером я быть не хочу и не буду. Так зачем занимать место, которое другому нужней.

Этот решительный поступок, уход из престижного института, стал первым шагом Владимира Высоцкого на пути к профессии актера. С января по июнь 1956 года он продолжал заниматься в драмкружке у Богомолова, который помогал ему готовиться к вступительным экзаменам, а летом поступил в школу-студию МХАТ.

Позже Высоцкий не без юмора рассказывал об этом трудном, решающем в его судьбе времени: «(…) поступил в Московский строительный институт имени Куйбышева на механический факультет. Но потом почувствовал, что мне это… словом — невмоготу… А в это время я уже несколько лет занимался в самодеятельности, но это была не такая самодеятельность, к которой мы уже привыкли — она сразу оскомину вызывает, и по ней уже прошлись у нас в фильмах и в прессе. (Ливанов однажды спросил нашего министра культуры: «А вы пошли бы к самодеятельному гинекологу?») Просто люди кроме работы занимались еще другим делом, любимым более, чем работа. Это было хобби, которое тогда не оплачивалось.

Руководителем был Богомолов, артист Художественного театра. Он на нас «пробовал» многие спектакли и работал с нами режиссерски, как с профессионалами. И я начал у него набирать — очень сильно, по его словам. Конечно, это меня увлекало больше, чем мое студенчество, и я просто ушел из института и стал поступать в студию МХАТ. Поступил туда с большим трудом, считалось, что мой голос не приспособлен для сцены. Меня даже пытались отчислить из студии за профнепригодность из-за голоса, но руководитель курса Павел Владимирович Массальский не позволил…»

Но вернемся к компании на Большом Каретном. Надо сказать, что именно Анатолий Утевский и Левон Кочарян помогли Высоцкому решиться бросить строительный институт. Инна Александровна Кочарян вспоминает, что Владимир как-то сказал ей:

— Если бы не Лева и Толян, я бы остался в строительном…

Здесь, на Большом Каретном, на квартире Кочаряна встречались Василий Шукшин, Андрей Тарковский, Артур Макаров, Владимир Акимов, Олег Стриженов, Всеволод Абдулов, Евгений Епифанцев и многие другие. В какие-то периоды жизни Высоцкого здесь был его второй дом. Он мог запросто остаться тут ночевать или даже жить некоторое время. Как бы ни менялась жизнь Владимира: учился ли он в студии МХАТ, метался ли из одного театра в другой, стал ли актером кино и театра на Таганке, певцом, непризнанным поэтом, был ли холост, влюблен, женат или нет, — он никогда не забывал о своих друзьях на Большом Каретном. Тут всегда происходили забавные, комичные истории. Очень интересно рассказывает об этом времени писатель Артур Сергеевич Макаров. Вот отрывки из его воспоминаний:

— …Правила общежития у нас сложились вполне определенные: мы были близкие друзья, а это значит, что жили мы, по сути дела, коммуной. Восстанавливая то время в памяти, я обнаружил, что если применить более позднее определение, все мы являлись тунеядцами… Для окружающих мы были тунеядцами потому, что почти никто из нас не работал, то есть мы все работали и работали много, но как? Без выдачи зримой, весомой, а главное — одобренной продукции. Все очень много работали, но каждый — в том направлении, в котором хотел. Никто нигде и ничего практически не получал. Володя вместе с одним товарищем написал «Гимн тунеядцев» на мелодию, заимствованную из известнейшей песни. Гимн этот регулярно исполнялся с большим подъемом. И даже в нем проскальзывало то, что держало эту компанию. Один куплет был такой:

И артисты, и юристы —

Тесно держим в жизни круг,

Есть средь нас жиды и коммунисты,

Только нет средь нас подлюг!

Идем сдавать посуду,

Работа нас не ждет,

Компания на Большом Каретном жила шумно и весело. Иногда заканчивались деньги, и тогда самым спасительным средством было сдать бутылки. Известный анекдот того времени, где один алкаш пил, пил, а потом бутылки сдал и машину купил — был не таким уж фантастичным, так как пустая тара в советские времена действительно что-то стоила и ее очень часто многие берегли «на черный день».

Однажды ранним утром Анатолий Утевский и Володя решили сдать бутылки. Посуду они положили в рюкзаки, которые надели на плечи, и отправились в «скорбный» путь.

Впереди них, романтично взявшись за руки, шла пара. На плечах — тоже рюкзаки.

— Вы в поход. — спрашивает Володя. — А куда.

— Мы едем в Отрадное. А вы далеко?

— Нет, нам намного ближе! — произнес Высоцкий, сворачивая с другом в подворотню к приемному пункту.

Иногда в квартире Кочаряна находилось столько людей, что и прислониться было негде, не то что уснуть. Когда-то именно в такой момент пришел Владимир. Левон Кочарян недолго думая положил его в ванну. Стелить было нечего — потому налил теплой воды, а под подбородок поставил дощечку, чтобы во сне не захлебнулся. Всю ночь Кочарян бегал, подливал Высоцкому горячую воду, чтобы тот не простудился. Утром Володя проснулся веселый: и спать можно, и чистый.

Как вспоминает Артур Сергеевич Макаров, в их компании было принято выпивать, но пили они не для того, чтобы опьянеть, а была нормальная форма общения, подкрепляемая дозами разного рода напитков.

«К определенным датам — особенно ко дням рождения кого-то из нас — мы всегда готовили какой-то капустник. Это разыгрывалось нами самими, да еще записывалось попутно на магнитофон, когда он у нас появился. А появился он так. Возник период, когда материальные дела наши стали настолько плохи, что пришлось посягнуть на святая святых — наше жилище. Рыдая, мы разрешили Кочаряну сдать на время (на полгода) его квартиру. Это означало, что всем нам придется на это время фактически остаться без крова. И поселились у Володи Акимова… Он жил в коммунальной квартире, в огромной 40-метровой комнате, окна которой выходили во двор. Комната была заставлена старинной мебелью, на стене висела каска с надписью «Если завтра война?», бурка отца и его шашка. Так мы жили довольно долго, пока кризис не стал всеобъемлющим. И тогда мы уговорили Володю обменять эту 40-метровую комнату на меньшую… в счет доплаты нам дали старый магнитофон, кажется «Спалис», едва работающий. Вот так у нас появился магнитофон…»

В этой компании многие любили петь, играли на гитаре. Исполняли народные песни, романсы, военные песни, так называемые блатные. Главными певцами были Олег Стриженов, Игорь Кохановский, Евгений Урбанский, и только со временем Владимир Высоцкий стал составлять им конкуренцию и затмил своими песнями. В 30-кас-сетном сборнике песен в исполнении Владимира Высоцкого, выпущенном в 1996 году MOROZ RECORDS, есть достаточно большое количество композиций, взятых из народного фольклора, творчества других авторов, записаны они именно в начале 60-х годов. Здесь и «Тихорецкая» М. Таривердиева и М. Львовского, и «Товарищ Сталин» Ю. Алешковского, еврейские, одесские припевки и известная «Таганка». Пел также в то время Владимир Высоцкий и песню своего школьного друга Игоря Кохановского «Бабье лето» (1961). В ней передается то романтичное настроение, которое нередко бывало в компании на Большом Каретном:

Клены выкрасили город

Колдовским каким-то цветом —

Значит, скоро, значит, скоро

Бабье лето, бабье лето.

Значит, скоро, значит, скоро

Бабье лето, бабье лето.

Что так быстро тают листья?

Ничего мне не понятно.

А я ловлю, как эти листья,

Наши даты, наши даты.

А я ловлю, как эти листья,

Наши даты, наши даты.

Только вот ругает мама,

Что меня ночами нету,

Что я слишком часто пьяный

Бабьим летом, бабьим летом.

Что я слишком часто пьяный

Бабьим летом, бабьим летом…

Эту песню Владимир Высоцкий исполнял всегда, как он говорил, «в первом варианте»: «…Не то, что поет Шульженко по радио — потому что… та мелодия хуже (хотя это и делал профессиональный композитор), а для этой песни нужна… все-таки такая мелодия, какую пели мы и которую, наверно, поют все… в компании».

Первые песни Владимира Высоцкого, как правило, имели конкретный адрес, были вызваны каким-то случаем, поводом. Например, фраза: «Что же ты, зараза… недавно головой быка убил…» о Левоне Кочаряне. По воспоминаниям А.Б. Утевского: «Лева был очень справедливым человеком. Если в его присутствии кого-то обижали, он немедленно бросался на защиту. Лева хорошо дрался головой, он, действительно, как бык, шел напролом… Никогда не забуду случай… Мы шли втроем по улице Горького, к нам пристали несколько пьяных парней. Мы их побили, вернее не мы, а один Лева. Но в милицию забрали всех, и забрали, как мы считали, совершенно несправедливо… Но был составлен протокол. Кода Леве дали его подписать, он взял этот протокол и съел! Составили второй протокол, а Леве его в руки не дают. Но он все-таки сумел его вырвать и проглотить. Милиционерам это надоело: «Идите отсюда к чертовой матери! Едоки бумаги. »

Когда драка закончилась, он спросил Туманишвили, который должен был прикрывать тылы:

— Как же так — ты был сзади, и мне оттуда навесили? Как это называется? Миша ответил:

— Артур! Люди разные. Ты без размышления можешь ударить любого, а я с детства не могу бить человека по лицу!

Высоцкий громко засмеялся:

— Миша, родной! О таких вещах заранее предупреждать надо.

Песня «Большой Каретный».(1962) была адресована и подарена Анатолию Утевскому. Он уже тогда работал в МУРе, имел «черный пистолет» и в 1961 году переехал с Большого Каретного в новую квартиру, поэтому именно ему адресованы строки: «Нет-нет да по Каретному пройдешь…» Припев этой песни долгие годы задорно звенел на московских улицах:

Где твои семнадцать лет?

На Большом Каретном.

А где твои семнадцать бед?

На Большом Каретном.

А где тебя сегодня нет?

На Большом Каретном…

— его знает и современная молодежь.

Еще одна песня — «Мой друг уехал в Магадан» — была создана по поводу отъезда Игоря Кохановского летом 1965 года в Магадан. Он решил все бросить и уехать работать в газете «Магаданский комсомолец». Накануне отъезда состоялись скромные проводы, и тогда Владимир Высоцкий принес эту стилизованную под блатную песню:

Мой друг уехал в Магадан —

Снимите шляпу, снимите шляпу!

Уехал сам, уехал сам —

Не по этапу, не по этапу.

Не то чтоб другу не везло,

Не что кому-нибудь назло,

Не для молвы, что, мол, чудак! —

А просто так! А просто так.

Владимир Семенович Высоцкий не раз вспоминал на своих выступлениях о компании на Большом Каретном. По его словам, это было самое запомнившееся время его жизни: «Позже все разбрелись, растерялись… Но все равно я убежден, что каждый из нас это время отметил… Можно было сказать только полфразы, и мы друг друга понимали в одну секунду, где бы ни были; понимали по жесту, по движению глаз — вот такая была притирка друг к другу. И была атмосфера такой принадлежности и раскованности — друг другу мы были преданны по-настоящему… Сейчас уже нету таких компаний: или из-за того, что все засуетились, или больше дел стало, может быть…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Продолжение на ЛитРес

Обучающий портал regplate.ru