Наследник всех своих родных что значит
Наследник всех своих родных
Наследник всех своих родных
Из романа в стихах «Евгений Онегин» (1823—183!) А. С. Пушкина (1799-1837) (гл. 1, строфа 2).
Возможно, это выражение представляет собой пушкинский перевод на русский язык названия французской комедии «Le legataire universal» («Единственный наследник», 1708) Жана Франсуа Реньяра (1655— 1709).
Le legataire universel — это юридический термин из французского наследственного права, который означает законного и единственного наследника.
Употребляется: в прямом смысле.
Смотреть что такое «Наследник всех своих родных» в других словарях:
НАСЛЕДНИК — НАСЛЕДНИК, наследника, муж. 1. Лицо, получающее или получившее наследство. Раздел имущества между наследниками. Сделать кого нибудь своим наследником. «Наследник всех своих родных.» Пушкин. Наследник престола (сын монарха или другое лицо, к… … Толковый словарь Ушакова
Наследник (право) — Запрос «Наследство» перенаправляется сюда. Cм. также другие значения. Наследование приобретение имущества, оставшегося после смерти другого лица (наследодателя). Существуют два вида наследования: по завещанию и по закону. По закону РФ наследуют… … Википедия
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН — герой романа в стихах А.С.Пушкина «Евгений Онегин» (1823 1831). Блестящий столичный аристократ, последний отпрыск знатного дворянского рода и потому «наследник всех своих родных» (один из них престарелый дядюшка, в чью деревню отправляется Е.О. в … Литературные герои
почтовый — A/ пр; 114 иск см. Приложение II К несчастью, Ларина тащилась, Боясь прогонов дорогих, Не на почто/вых, на своих. А. С. Пушкин, Евгений Онегин Сведения о старой норме ударения: Ударение почтово/ … Словарь ударений русского языка
зевес — (греч. миф.) бог, жизнедавец (сильный) Ср. Всевышней волею Зевеса Наследник всех своих родных. А.С. Пушкин. Евг. Онегин. 1, 2. Ср. Хвала жизнедавцу Зевесу. Жуковский. Теон и Эсхин. Ср. Ζεύς (ζάω, живу, имею силу), Зевес. См. юпитер … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона
всевышний — яя, ее. Находящийся выше всего существующего (о боге), принадлежащий богу. ► Так думал молодой повеса, Летя в пыли на почтовых, Всевышней волею Зевеса Наследник всех своих родных. // Пушкин. Евгений Онегин // … Словарь забытых и трудных слов из произведений русской литературы ХVIII-ХIХ веков
Зевс — и ЗЕВЕ/С, а, м. Имя верховного бога громовержца в древнегреческой мифологии. ► С великим Богачом Поэт затеял суд, И Зевса умолял он за себя вступиться. // Крылов. Басни //; Так думал молодой повеса, Летя в пыли на почтовых, Всевышней… … Словарь забытых и трудных слов из произведений русской литературы ХVIII-ХIХ веков
Список персонажей Warcraft — В Википедии есть портал «Warcraft» Содержание 1 А … Википедия
Александр II (часть 2, XIII-XIX) — XIII. Дела внутренние (1866—1871). 4 го апреля 1866 года, в четвертом часу дня, Император Александр, после обычной прогулки в Летнем саду, садился в коляску, когда неизвестный человек выстрелил в него из пистолета. В эту минуту, стоявший в… … Большая биографическая энциклопедия
Наследник всех своих родных: что нужно знать о Евгении Онегине
Рассказываем о прототипах, внешности и характере знаменитого пушкинского героя
Любое сочинение или заметку, посвященную «Евгению Онегину», принято начинать словами Белинского об «энциклопедии русской жизни», а сам образ заглавного героя трактуется как «типичный» и «показательный» портрет молодого дворянина начала XIX века. Но так ли обыкновенен Евгений в своем образе жизни? И что может рассказать о нем такая простая вещь, как гардероб? Выясняем в нашем материале.
Прототипы
Желание разглядеть онегинские черты в современниках поэта появилось у читателей уже после первых публикаций романа. Критики наперебой судачили о том, на кого же похож пушкинский персонаж, видя в нем то Грибоедова, то придуманного им Чацкого, то самого Байрона. Юрий Лотман считает, что автор «Евгения Онегина» балансировал между условностью, рассказывая, как создавался роман («я думал уж о форме плана»), и реальностью, подчеркивая свое знакомство с героями («Онегин, добрый мой приятель», «письмо Татьяны предо мною»). Именно поэтому искать конкретных людей в образе Евгения бесполезно. Онегин похож на многих:
«П[ушкин], встретив в Одессе доброго, светского, но пустого малого, своего дальнего родственника М.Д. Бутурлина, которого родители оберегали от „опасного“ знакомства с опальным поэтом, говаривал ему: „Мой Онегин (он только что начал его тогда писать), это ты, cousin“. Тем не менее слова эти ничего или мало что означают, а в образе Онегина можно найти десятки сближений с различными современниками поэта — от пустых светских знакомцев до таких значимых для П[ушкина] лиц, как Чаадаев или Александр Раевский».
«Комментарий к роману „Евгений Онегин“», Юрий Лотман
Такой подход показал, что герои — плоды творческой фантазии, но одновременно автор внушил читателям и веру в их реальность.
Воспитание и служба
Онегин получил стандартное для дворянского недоросля домашнее воспитание:
«Судьба Евгения хранила: / Сперва Madame за ним ходила, / Потом Monsieur ее сменил. / Ребенок был резов, но мил. / Monsieur l’Abbé, француз убогой, / Чтоб не измучилось дитя, / Учил его всему шутя, / Не докучал моралью строгой, / Слегка за шалости бранил / И в Летний сад гулять водил».
В образе и воспитании героя Юрий Лотман замечает и другую важную деталь, скрывающуюся за фактами о балах и театрах. Персонаж не имел никакого отношения к службе:
«Онегин, как уже было сказано, никогда не носил военного мундира, что выделяло его из числа сверстников, встретивших 1812 г. в возрасте 16-17 лет. Но то, что он вообще никогда нигде не служил, не имел никакого, даже самого низшего чина, решительно делало Онегина белой вороной в кругу современников».
«Комментарий к роману „Евгений Онегин“», Юрий Лотман
С XVIII века сатирическая традиция обличала дворян, уклонявшихся от военной службы, обвиняя их в трусости и бесчестии. Тот же Молчалин в «Горе от ума» назван «штатским трусом». Напомним, что манифест от 1762 года освободил дворян от военной повинности. вернула эту обязанность в законодательство, но довольно быстро отменила свое решение, заручившись поддержкой литераторов и журналистов. Долгое время они формировали негативный образ неслужившего дворянина.
При этом Пушкин, которому тоже не пришлось «понюхать пороху», в зрелые годы питал глубокую неприязнь к какой-либо государственной службе, развивая идею «науки первой» — «чтить самого себя». Вполне возможно, что онегинский саботаж родственен желанию поэта развиваться как личность вне системы.
Внешность
Интересно, что Пушкин ничего не рассказывает о физических данных заглавного героя. Даже Ленскому поэт дарит «кудри черные до плеч». В описании Онегина мы довольствуемся лишь ремаркой о том, что он «из уборной выходил, подобный ветреной Венере». При этом ни для одного героя поэт не старался так составить гардероб, как для Евгения. И вот мы уже видим, как «надев широкий боливар, / Онегин едет на бульвар». Тут важно, что Симон Боливар, подаривший название головному убору, был кумиром европейских либералов, а само слово, обозначающее широкополую шляпу, в пушкинские времена оставалось жаргонизмом.
Дальше Пушкин пишет: «В последнем вкусе туалетом / Заняв ваш любопытный взгляд, / Я мог бы пред ученым светом / Здесь описать его наряд; / Конечно б это было смело, / Описывать мое же дело: Но панталоны, фрак, жилет, / Всех этих слов на русском нет».
Но проблемой стали не столько слова, сколько предметы гардероба, которые они обозначали. Модные в начале XIX века белые панталоны «на выпуск» спровоцировали грандиозный скандал даже в петербургском свете. Ретрограды сравнивали их с простонародными портками и напоминали ветреным юношам, что фрак — это одежда исключительно для верховой езды. Надо ли говорить, что такие франты, как Онегин, их не слушали?
Характер
В начале романа Онегин — ветреный молодой человек. И это отражается не только в его умении «легко мазурку танцевать», но и запросто променять одно наследство на другое. Коль скоро его отец, «служив отлично благородно», жил долгами, давал ежегодно по три бала и «промотался наконец», состояние Евгения, по всей видимости, заключалось в заложенной несколько раз дворянской усадьбе. У Онегина было два пути:
«Наследник мог принять наследство и вместе с ним взять на себя долги отца или отказаться от него, предоставив кредиторам самим улаживать счеты между собой. Первое решение диктовалось чувством чести, желанием не запятнать доброе имя отца или сохранить родовое имение (последнее обстоятельство играло значительную роль: не случайно закон предусматривал льготы по выкупу родовых имуществ, такой выкуп входил в круг дворянских прав; следуя этой традиции, например, опека выкупила проданное за долги в 1837 г. Михайловское и возвратила его во владение детей уже погибшего к этому времени поэта). Именно так поступил после смерти отца Николай Ростов, движимый чувствами родовой чести».
«Комментарий к роману „Евгений Онегин“», Юрий Лотман
Что же до Онегина, то очевидно, что он пошел по второму пути, не особо заморачиваясь о чести и достоинстве, тем более что у него в запасе было еще и наследство дяди.
Держа в голове этот факт, а также «статское» положение Евгения, можно предположить, что в любом другом произведении первой половины XIX века он бы стал отрицательным героем. У Пушкина же он ведет себя благородно (насколько мог себе это позволить бывший повеса, потерявший счет женщинам) и не раздувает скандал из-за письма Татьяны.
Сложно сказать, является ли его позднее ответное чувство к Лариной эволюцией образа. «Волочиться» за знатными замужними дамами не считалось ни позорным, ни унизительным. Как и для женщины иметь неженатого любовника. Возможно, Онегин действительно изменил свое отношение к Татьяне, а может быть, как и всегда, просто отдавал дань моде и морали эпохи, ухаживая за хорошенькой молодой дворянкой.
Значение слова «наследник»
1. Лицо, получившее наследство или имеющее право на него. Законный наследник. □ Оробели наследники: А ну, как перед смертию Лишит наследства? Мало ли Лесов, земель у батюшки? Что денег понакоплено, Куда пойдет добро? Н. Некрасов, Кому на Руси жить 396 хорошо. [Васса:] Внук мой — наследник пароходства Храповых и Железнова. Единственный наследник миллионного дела. М. Горький, Васса Железнова. || Разг. шутл. Сын, ребенок. — Ну, хозяин с хозяюшкой, поздравляем вас с внуком, а тебя, Матюша, и тебя, Нюра, с наследником. Марков, Строговы.
Источник (печатная версия): Словарь русского языка: В 4-х т. / РАН, Ин-т лингвистич. исследований; Под ред. А. П. Евгеньевой. — 4-е изд., стер. — М.: Рус. яз.; Полиграфресурсы, 1999; (электронная версия): Фундаментальная электронная библиотека
В монархии, см. Наследник (монархия).
В праве, см. Наследник (право).
В объектно-ориентированном программировании наследником называется класс, уточняющий поведение другого. См. Производный класс.
Наследник — православный молодёжный журнал.
Наследник — роман Кира Булычёва из серии «Река Хронос»
Наследник — фильм режиссёра Филиппа Лабро.
НАСЛЕ’ДНИК, а, м. 1. Лицо, получающее или получившее наследство. Раздел имущества между наследниками. Сделать кого-н. своим наследником. Наследник всех своих родных. Пшкн. Н. престола (сын монарха или другое лицо, к к-рому должна перейти власть, в монархическом государстве; дореволюц. и загр.). 2. перен. Продолжатель какой-н. деятельности, дела (книжн.).
Источник: «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова (1935-1940); (электронная версия): Фундаментальная электронная библиотека
насле́дник
1. тот, кто получает наследство, имущество, оставшееся после умершего ◆ Отцу Пантелея Еремеича досталось имение уже разоренное; он в свою очередь тоже сильно «пожуировал» и, умирая, оставил единственному своему наследнику, Пантелею, заложенное сельцо Бессоново. Тургенев, «Чертопханов и Недопюскин»
2. истор. полит. тот, кто получает верховную власть, престол после умершего монарха ◆ 14 ноября 60-летний юбилей отмечает наследник британского престола принц Чарльз. Regnum.Ru, «http://www.regnum.ru/news/1084220.html»
3. перен. последователь, продолжатель чьих-то дел или идей ◆ И я — неопытный поэт — // Небрежный ваших рифм наследник, // За вами крадуся вослед… Пушкин, «Моему Аристарху»
Фразеологизмы и устойчивые сочетания
Делаем Карту слов лучше вместе
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать Карту слов. Я отлично умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: суроветь — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Наследники — в очередь: как разделить недвижимость без завещания
Ситуация, когда человек умирает, не оставив завещания, — не редкость. И тогда за его недвижимость могут разгореться судебные тяжбы между родственниками. Вместе с экспертами разбираемся, кто имеет первоочередное право на недвижимость, и как правильно разделить наследство по закону.
Эксперты в статье
Завещание позволяет наследодателю распределить имущество по своему усмотрению, не ограничиваясь кровным родством или семейными узами. Если завещания нет, все имущество умершего будет распределяется между наследниками по закону, уточняет управляющий партнер московской коллегии адвокатов «Юрсити» Виктория Шакина.
Очередность наследников
Согласно статьям 1141-1151 ГК РФ, наследники по закону призываются к наследованию в порядке очередности:
«Есть наследники, которые имеют обязательную долю, даже если они не включены в завещание. Это несовершеннолетние дети наследодателя, его нетрудоспособные дети, родители и супруг, нетрудоспособные наследники по закону, которые были на иждивении минимум год до смерти наследодателя. А также иждивенцы, которые не считаются наследниками по закону, если они нетрудоспособны не менее года и жили с наследодателем», — говорит партнер, адвокат бюро АБ «Щеглов и Партнеры» Муса Абдурахманов.
Согласно статье 1154 российского Гражданского кодекса, подать заявление о принятии наследства нотариусу нужно в течение шести месяцев со дня открытия наследства. Днем открытия наследства является день смерти гражданина или день вступления в законную силу решения суда об объявлении гражданина умершим (статья 1114 ГК).
Степан Фрязин: наследник всех своих родных
– Итак, вышло уже две книги стихов Степана Фрязина: «Избранные безделки» в 2017 году и «Сиюминутности» в 2020-м. Различия между ними очень заметны: первая, отсылая к безделкам Карамзина и Дмитриева, действительно построена как избранное: одни вещи взяты из «Песен Альцгеймера», другие – из «Рифмачества» и «Стихоплетства», есть даже из «Стихопоноса». И наоборот, «Сиюминутности» – уже как будто самостоятельный замысел, книга с тематическими, а не сборными разделами. Возникает вопрос: насколько реальны эти различия? Неужели и впрямь где-то существуют «Песни Альцгеймера» и «Стихопонос»? Или это такая игра, а на самом деле перед нами такие же части единой книги, как «День за днем» или «Фрязинологии» в «Сиюминутностях»?
Юный футболист. На террасе в доме у бабушки, улица Строцци, Флоренция (1950-е)
– Нет, все реально. Цикл «Песни Альцгеймера» я написал в 2012 году. Это было начало всего. Случился со мной такой вот «вдруг», неожиданный вызов – стихи на неродном языке. А потом мне понравилось их писать, и творческий процесс пошел беспрерывно, в виде почти ежедневных экзерсисов. Я живу во Флоренции, работаю в университете в Пизе, приходится ездить. Вот я и стал писать стихи по утрам в поезде. Названия новых циклов – «Стихопонос», «Стихопаралич», «Рифмачество» – были скорее формой шутливого нахальства. В отличие от «Песен Альцгеймера» это прямого отношения к поэзии не имело. Это были прежде всего каламбуры, некие заговоры непечатаемого, да и местами просто непечатного поэта. Но тут случился новый «вдруг». Мне предложили напечатать свои опусы. При определении окончательной подборки я долго думал, оставлять или нет эту смысловую рамочку, то есть исходные названия циклов. Решил оставить: лично мне они не позволяли забыть о конкретных обстоятельствах и времени, когда все это рождалось на свет. Так что циклы – не выдумка и не игра. Конечно, результаты бывают очень разные. Далеко не все стихи отмечены вот этим счастливым «вдруг». Просто хочется писать, даже если чувствую, что сегодня не получится. Я тогда действую в расчете опять же на это «вдруг»: а вдруг возьмет да и получится?
Что касается «Сиюминутностей», то это был такой двойной «вдруг». Предложение поступило неожиданно, и книгу нужно было собрать за очень короткий срок. Это было как раз накануне всеобщего карантина. Конечно, я уже начал и сам отбирать какие-то самые интересные для меня стихи, самые интересные «вдруг», но тут, уже совершенно буквально вдруг, это пришлось сделать сию минуту. Отсюда и название сборника. Ну и потом, стихи по-прежнему появляются почти ежедневно. Они возникают как воспоминания о только что пережитом, и я стараюсь увековечить их сиюминутность, как бы заключить ее в темницу.
– Поэт Дарья Суховей назвала псевдоним Вашего альтер-эго бесхитростным. Степан – тот же Стефано, а Фрязин – всего лишь «итальянец» на старорусском. Но так ли все просто? Есть какая-то история у псевдонима? Разве не слышится тут и Степан Разин, очень уместный в связи с Вашей речевой вольницей, и намеки на итальянских зодчих, строивших стены московского Кремля и Китай-города?
– Отвечу по порядку. В апреле 1977 года во Флоренцию приезжал Александр Галич. Он выступал в нашем Дворце Конгрессов, а потом дал домашний концерт на квартире у замечательной переводчицы Марии Васильевны Олсуфьевой. Подробно об этом визите я говорю в своем рассказе «Страницы из потерянной тетради в клетку», напечатанном в 2010 году в «Знамени». По-русски я начинал с прозы, понятно, не со стихов. Так вот. Я был на том концерте со своей женой, Натальей. После выступления Галич подарил нам свою пластинку, которая вышла в 1975 году в Осло и называлась по-английски A whispered cry, «Крик шепотом». Дарственная надпись была такая: «Наташе и Стеньке на память. 26 апреля 1977 года». Стеньке, понимаете? Я сразу откликнулся: «Разин!» Так что Вы совершенно правы: Степан Тимофеевич действительно спрятан во Фрязине в качестве внутренней рифмы.
В Сан-Франциско, у книжного магазина (1990-е гг.)
Об итальянских архитекторах в Москве я бы говорить не осмелился, но связи с подмосковной топографией есть точно. Моя жена до брака жила в Подмосковье, в городе Щелково. Теперь моя главная электричка «Флоренция – Пиза». А тогда была «Ярославский вокзал – платформа Воронок», прямо перед станцией Щелково. Эта платформа находится на железнодорожной линии в сторону Фрязево. Я иногда его путал со станцией Фрязино. Оба эти топонима отозвались в фамилии моего Степана.
– Позвольте уточнить, в какие годы все это происходило? Вы же ездили в Россию не только ради своей возлюбленной, но прежде всего в рамках стажировок в МГУ, разве не так?
– Все это происходило в середине 1970-х. Я тогда занимался Владимиром Маяковским и поэтами-сатириконцами. В начале 1974 года я посетил Виктора Шкловского в Москве, чтобы передать ему письмо от одного флорентийского профессора, рассказал, чем занимаюсь. Шкловский порекомендовал меня Харджиеву. С Николаем Ивановичем у меня потом было очень долгое знакомство, я бы даже сказал, дружба. А Харджиев – не только видный ученый, исследователь русского авангарда. Он еще и писал стихи под псевдонимом Феофан Бука. Его перу принадлежит, например, «Кручёныхиада», книга стихотворных посланий к Алексею Кручёных.
В Центре семиотических исследований в Урбино с Юрием Лотманом (1988 г.)
Я часто бывал у Харджиева. Правда, иногда оказывалось трудным приезжать в Россию, не всегда удавалось получить визу, но я вспоминаю об этих временах с ностальгией, потому что был молод и это и было начало моей литературоведческой деятельности. Как я уже говорил, сначала я занимался Маяковским. Но и на Западе большинство исследователей русской литературы тоже занимались в основном авангардом и тем же Маяковским. Я подумал, зачем мне с ними соревноваться? Пусть авангард будет для себя, не для серьезной исследовательской работы, и занялся русским XVIII веком. Это тоже произошло благодаря Харджиеву: он в свое время изучал русскую литературу XVIII века и писал, например, о Михаиле Чулкове, ценил поэзию архаистов.
Затем я увлекся стиховедением, познакомился с Михаилом Леоновичем Гаспаровым, перевел его «Очерк истории европейского стиха» на итальянский. Ему я очень благодарен за поддержку, советы и за терпение. Как благодарен и многим итальянским славистам: Анджиоло Данти, Риккардо Пиккио, Микеле Колуччи, Мария Ди Сальво. Ну и наконец в моих исследованиях возникла еще одна тема – тема русского зарубежья и в особенности изучение творчества молодых поэтов, которые переехали после революции в Италию. Сам я по-русски тогда никаких стихов не писал.
– В молодости. Начал еще, когда учился в классическом Лицее «Галилео», затем, уже более осознанно, продолжил в университете. Я тогда писал под большим влиянием Эдоардо Сангвинети, одного из лидеров неоавангардистской «Группы 63», названной так по году создания. Она просуществовала до конца 1960-х. Еще чуть позже, в 1971-м, Сангвинети издал сборник экспериментальных стихов «Ренга» в соавторстве с будущим нобелевским лауреатом Октавио Пасом, Жаком Рубо, членом известного французского объединения УЛИПО, и британским поэтом и переводчиком Чарльзом Томлинсоном. Хочу заметить, что Сангвинети тоже был одновременно поэт, критик, культуролог, литературовед. Как и Октавио Пас. Как и мой учитель Николай Харджиев.
В Пизе с поэтессой Ларисой Миллер
Так вот. К середине 1970-х у меня собралась небольшая книжка очень игривых и странных стихов – «Без названия. Переводы мыслей в слова». Первые опыты в ней датированы октябрем 1975 года, последние – ноябрем 1976-го. Автор – вымышленный, Орацио Гастенофф. Ясно, что это анаграмма моих настоящих имени и фамилии. В предисловии, написанном от лица некоего Знакомого, Un Conoscente, сообщается, что он, этот самый Знакомый, приводя в порядок бумаги в своем письменном столе, случайно нашел среди них маленькую рукописную книжечку стихов Орацио. Поэт умер молодым, в возрасте 30 лет. Причины его смерти остались неизвестны: просто нашли тело, без всяких следов насилия, на поляне в горах, под вековым дубом. Но самое главное, что поэт был по происхождению русским, на это намекает уже окончание его фамилии, а стихи писал на итальянском.
Процитирую часть предисловия: «Это был человек из другого времени и другого мира, и резкое несовпадение его писанины с духом сегодняшнего дня – лучшее тому доказательство. Орацио явно испытывал сложности с итальянским, неродным для него языком. Его поэзия – мозаичный набор слов, часто бестолковых и даже невероятных. Автор не всегда уверен в применении правил грамматики. Слова он сплетает совершенно случайно, словно из суеверия, листая словари во время бессонницы. Короче, вся эта поэзия – не что иное, как незрелый плод усилий юного невежды».
Книжка так и осталась неизданной. Она у меня заканчивается стихотворением о том, как поэзия сдалась врагам и вышла из окопа с поднятыми руками. Тогда я решил больше не писать стихов, а заняться наукой.
– Получается, что Степан Фрязин – это зеркальное отражение Орацио Гастеноффа почти сорок лет спустя? Один умер молодым, другой, слава Богу, жив, хоть и в летах. Один был необразован, другой – ученый с международным именем. Один, как я понимаю, писал в архаичной манере, другой – остро современный поэт, хотя и не чуждый архаике, что видно уже по «Избранным безделкам». Общее у них лишь одно: оба пишут стихи на неродном языке. Так?
– В целом, да. Только это все-таки Стефано – ученый, а не Степан. Несмотря на обилие подробностей из моей личной жизни в его произведениях, сколько-нибудь подробной биографии я для него не придумал. С этой точки зрения он не Козьма Прутков, с которым его часто сравнивают. Но вот между Гастеноффом и Фрязиным есть и еще одна интересная общая черта. Орацио в стихотворении с говорящим названием «Моя история» упоминает Стеньку Разина в причудливом ряде образов, с которыми как-то соотносит свое лирическое «Я». Игра слов в переводе тут почти непередаваема, так что приведу только малую часть этого ряда: «Скоморох и гусельник, юноша и луна, пустые россказни, которые вдруг оказались правдой, кукушка, странник, Стенька Разин, степь, ведьмы и хитрая кукла бибабо».
– Это что, намек на «Кофту фата» Маяковского? «Я дарю вам стихи, веселые, как би-ба-бо, и острые и нужные, как зубочистки»?
– Возможно, и так. Но прежде всего это просто автобиографическая подробность. Бибабо, кукла, которая состоит из головы и платья в виде перчатки, сохранилась в вещах моего деда. Мне она очень дорога.
– С историей псевдонима, кажется, разобрались. А тем временем стали проступать и контуры родословной. В самом общем виде это Маяковский и сатириконская поэзия, итальянский неоавангард конца 1960-х, русский XVIII век. Прозвучало имя Козьмы Пруткова, с которыми, как Вы справедливо заметили, Фрязина сравнивают очень часто. Он тоже пишет коряво, да еще и не пойми зачем уродуя с детства знакомые строки, например, так: «Лемех почву режа роет, Тихо землю не щадя». Это же явно пушкинское «Буря мглою. »! А вот поди узнай с первого раза и тем более пойми, о чем тут вообще говорится – режа роет, но вместе с тем тихо? Это как? А дальше еще и образцово дилетантская рифма к «не щадя»: «И заплачут тополя». Но Прутков ли это?
С поэтом Александром Беляковым во дворце Строцци
– Мой друг, поэт Сергей Завьялов, в предисловии к «Избранным безделкам» написал, что сравнивать аристократическое острословие Пруткова со стихами Фрязина – ложный путь. Я уважаю его мнение, как и мнение других критиков, с ним не согласившихся, например, Алексея Коровашко. Но с Прутковым меня познакомил Николай Харджиев, и уже одного этого достаточно, чтобы включить Козьму Петровича в список моих любимых авторов, а значит, и в родословную Степана Фрязина. Для меня это имеет такое сентиментальное значение, вызывает ностальгические чувства. Но в остальном, пожалуй, более глубоких связей нет. Особенно структурных. Вот в «Сиюминутностях», в стихотворении «Признание», упоминается древнеримский баснописец Бабрий: «Пишу стихи я в духе Бабрия» – даже с ним у меня больше родства. Это такая чисто стиховедческая шутка. Бабрий писал холиямбом, то есть таким хромым ямбом. Тут прямая перекличка с неуклюжим поэтом Фрязиным, который тоже пишет хромыми, разболтанными размерами, да еще и с орфографическими и грамматическими ошибками: «А дальше осень постареет в зиму / И дом окутает стелящаяся тьма».
– Когда я прочитал «Признание», мне показалась, что ошибка тут скорее фактическая и на самом деле в виду имеется Марк Бавий, отец всех поэтов- дилетантов, который, между, прочим, тоже из Древнего Рима. Он подражал Овидию и Горацию. О нем Вы не думали?
– Бавий – тоже очень интересная идея. Это в самом деле первый в истории мировой поэзии графоман, и главное – италиец. На будущее обязательно воспользуюсь случаем и впишу его в родословную. Спасибо!
– Очень рад, что пригодилось. Но где Рим, там теперь у нас сегодня и Бродский. Вы с ним встречались?
– Да, во Флоренции. 19 марта 1995 года в нашем Палаццо Веккио ему вручали медаль «Золотой флорин». А следующие два дня он выступал с лекциями об американской поэзии, и я его сопровождал. Но я ни в коем случае не бродсковед и даже ленинградской неподцензурной поэзией занимался мало, в отличие, например, от моего коллеги Марко Саббатини. Из питерцев я дружил с Еленой Шварц, замечательной поэтессой и тонким, прекрасным человеком.
В Санкт-Петербурге с новым изданием Курцио Малапарте
Бродский тогда предпочитал выступать в качестве американского автора, говорил в основном по-английски, но мы с ним, конечно, беседовали по-русски. Отчитав свое, Иосиф Александрович должен был сидеть и слушать других специалистов, которые говорили уже о его собственной поэзии и об американской поэзии. Я видел, что это было ему скучно. Помню, именно от скуки нам с ним вдруг стало весело. Оба вышли и в коридоре и расхохотались.
Встреча с Бродским мне запомнилась, прежде всего, в связи с его манерой читать собственные стихи. Это было как раз при вручении «Золотого флорина». Я был поражен литургической мощью этого чтения. Но работ о Бродском у меня нет, разве что несколько страничек написал по просьбе друга-филолога Андрея Борисовича Устинова, который собирал тексты о поэте. Увы, в родословную Степана Фрязина Бродского точно не запишешь.
– Понятно. Тогда перечислим другие имена. Даже если судить только по эпиграфам из обеих книг, в перечень нужно включить мастеров философской лирики – Баратынского и Тютчева. В стихах упоминаются также Кольцов, Полежаев, тезка Фрязина Степан Шевырев. Имеется отдельное посвящение «Учителю Игнату Тимофеевичу из Биаррица», то есть капитану Лебядкину, а значит, через него устанавливаются связи и с поэтам ОБЭРИУ. Верно?
– Одно время я очень любил писать короткими строчками – это от Кольцова и Полежаева. У меня даже есть программное стихотворение «Поэтика»: «Иначе не бывает… / Короткие стихи: / Кольцов и Полежаев – Моим строкам дружки! Мой стих тирэ и вздох, / Рождается… Погас! Блестит, как светлячок, / Во тьме исчез тотчас». Баратынский вообще был одним из первых поэтов, с кем я имел дело по-русски, наряду с Пушкиным и Лермонтовым. В числе первых отмечу и Константина Вагинова. Я его читал еще до новых переизданий, в библиотеке Ленина в середине 1970-х. Очень его люблю, он у меня в первых рядах на книжной полке. А еще в моей библиотеке хранится машинопись «Элегии» Введенского. Ее мне передал Харджиев. Вагинов и Введенский на меня произвели гораздо более сильное впечатление, чем Хармс, хотя Харджиев, я помню, именно его считал самым важным поэтом в объединении.
Близок мне и Степан Шевырев. Он тоже был одновременно поэт и исследователь литературы и тоже жил во Флоренции, где как раз и напечатал историю российской словесности. Фрязину особенно по душе его стихи «Чтение Данта»: «Что в море купаться, то Данта читать. »
И еще: в родословную Степана обязательно следует включить поэтов из круга «Омфалоса»: это Михаил Лопатто, Николай Бахтин, брат Михаила Бахтина, и Вениамин Бабаджан. «Омфалос», то есть «пуп» в переводе с древнегреческого, – так называлось их издательство. Оно было создано в 1916 году в Петрограде, а затем переехало вместе со своими владельцами в Одессу, где просуществовало до 1920 года. Все трое активно писали пародийные экзерсисы от лица вымышленных двойников. Бабаджан создал маску ура-патриота Клементия Бутковского, Николай Бахтин стал Онуфрием Чапенко, помещиком, подражателем Фета. Особенно продуктивен был Михаил Лопатто. Он придумал целый выводок двойников: Петр Лыков и Федор Шпунт пародировали экзотическую поэзию в духе Брюсова и Гумилева; Мирра да Скерцо, тезка Мирры Лохвицкой и отчасти копия Черубины де Габриак, отвечала за женскую лирику; генерал Апулей Кондрашкин подражал К.Р., поэту и великому князю Константину Романову. Были еще Самуил Шмуклер, фармацевт из Белой Церкви, и дьячок Козявка из Вшивого Холма.
– Эта линия фрязинской родословной явно требует отдельного изучения, спасибо. Но кажется, в целом происхождение героя нам удалось прояснить. Сама поэзия Фрязина – тема нового разговора, который, я надеюсь, у нас в скором времени состоится. В завершение сегодняшней беседы хотелось бы спросить вот о чем. Степан Фрязин в своих стихах часто говорит об отсутствии смысла в современном мире и о том, какой в этой связи может быть роль поэзии. В самом деле, как сегодня пробиваться к смыслу, какому бы то ни было, и как отвечать стихами на его отсутствие?
– Для меня главное, что стихами можно передать чувства легкости и надежды. Именно сегодня, в этом шумном мире, где уже не слышно, что и как говорят, стихи могут стать опорой. Не новых идей, а просто – залогом легкости и надежды. Только мне кажется, что современный автор от своего лица сделать этого уже больше не может, он должен просить об услуге свое альтер-эго – ироничного, косноязычного, порой даже непристойного двойника, шута и фигляра. Фрязин до известной степени моя тень, и когда нет тени, значит, нет и солнца. Да, мне нужно передать слово Фрязину, чтобы он уже защищал эту легкость и надежду. А вместе с ней и ценности культуры. Понимаю, это может звучать слишком риторически. Но стихи пишутся еще и для защиты памяти. За надежду отвечает шутливая легкость стихов Фрязина, за память – их литературность, цитатность, многочисленные отсылки к разным другим стихам и судьбам их авторов. Одновременно это и самая элементарная память о моей собственной жизни. Вот почему я стараюсь писать ежедневно.
– А все-таки: почему нельзя об этих вещах сказать напрямую, от своего собственного лица? Что, шуту скорее поверят?
– И это тоже, хотя не думаю, что Фрязин просто шут. Он хочет переродиться через свое ежедневное поэтическое усердие и страдание. Он одновременно фиктивный и подлинный, родной и чужой, как каждый новый день в жизни. И уже не важно, на каком языке это говорится. Поэзия – такой первобытный лепет, ее нельзя просто читать, ее надо уметь слушать.
Тут, пожалуй, есть еще и проблема личности, ее цельности. Человек перед лицом мира – всегда немножко хамелеон, это нормально – меняться в глазах разных людей в зависимости от обстоятельств и того, к кому обращаешься. Для меня Степан – не только двойник, но еще и проводник в дивный новый мир. Он позволяет как-то к этому миру приспособиться, выжить в нем и, через раздвоение, парадоксальным образом сохранить самого себя.