Как объяснить иностранцу что такое дача
Об иностранцах на российской на даче и о любви к природе вообще
Об иностранцах на российской на даче и о любви к природе вообще.
Россияне – почти все удачливые люди. Знаете почему? Они полгода находятся у дач, у своих дач. Ох, уж эти наши российские дачи! Ну, как объяснить иностранцу – что это такое?! Тема дач – очень сложная. И на эту тему с иностранцами лучше не говорить, потом так запутаешься с объяснениями, что сам не рад будешь начатому разговору.
В другой раз привезли мы одного англичанина к нам на нашу российскую дачу. Крис привёз в нашу школу делегацию школьников из Великобритании. До этого он уже бывал в России и кое-что слышал о российских дачах, поэтому хотел непременно побывать на самой настоящей российской даче. Когда директор нашей школы спросил Криса, что ещё он хотел бы посмотреть в России, тот высказал своё желание посетить российскую дачу кого-нибудь из учителей школы. Ответственной за данное мероприятие назначили меня.
Приезжаем к нам на дачу. Крис всё ходит, смотрит. Время было – начало мая. А в тот день у нас на участке молодые кустики помидор были покрыты кульками из газет. За день до этого наша бабушка постаралась. Всем Россиянам понятно зачем – от майских морозов. Пока муж развлекал иностранца, я, внутренне про себя ахнув, быстро стала снимать бумажные кульки с помидорных кустов. Но, не тут то было, зоркий иностранный гость всё разглядел. После недолгих объяснений он, по-моему, оценил гениальность Россиян.
Так вот, вернёмся к нашему иностранному гостю на российской даче. Только он переварил полученную информацию о том, как спасать молодые кустики помидор во время майских морозов, ходит довольный по нашей даче, любуется на молодую свежую майскую зелень. И тут вдруг видит, что на соседнем участке какая-то женщина бодро и шустро раскатывает по своей даче рулоны туалетной бумаги. Причём, кладёт их ровно, параллельно друг другу, ряд за рядом. После некоторого молчания, наш гость, наконец, нашёлся и спросил: «А что делает вон та российская леди на своей земле?» Что-что! Пришлось объяснять. Наш гость долго ничего не мог понять. Потом я попросила у «той российской леди», т. е. у своей соседки по даче, кусок туалетной бумаги с аккуратно наклеенными на неё семенами моркови. Иностранец долго вертел в руках этот кусок туалетной бумаги, восхищённо отковыривая ногтем от неё семена. Чуть позже, когда мы пили чай на веранде, он нам вдруг сказал: «Вы так здорово покрываете молодые помидоры газетной бумагой, спасая их от холодов. Я знаю, что в России очень суровый климат. А это – просто гениальный и удивительно экономичный метод. Парник стоит дорого, а ваш метод не требует никаких материальных затрат. Ведь вы, наверное, берёте бесплатные рекламные газеты». После некоторой паузы он продолжил: «А та российская леди так удивительно просто и талантливо сажает морковь. Это – два, по истине, гениальных изобретения, беспрецедентных по своей экономичности. У меня только один к вам вопрос. А вы запатентовали эти чудесные изобретения?»
Ну что тут ответишь иностранцу?! Если уж так, то у нас всю страну надо запатентовывать!
Хорошо ещё, что мы ему не рассказали, когда и зачем мы – Россияне – приходим на наши дачи впервые после зимы. И что значит – «набивать бак снегом». Он бы, вообще, ошалел от того, какие великие изобретатели Россияне, и как они экономят пресную воду, зная, что запас её на земле невелик.
Однажды мы на свою дачу привезли немца из Западной Германии. Это тоже было поручение от моей работы. Мероприятие называлось «Выходной день в семье российского учителя». Что ж, задание получено, надо его выполнять. Вот мы и распланировали весь день: едем на дачу, потом с дачи идём на речку купаться (есть в Самарской области река Сок, которая впадает в Волгу), потом тихий час, а вечером – шашлыки на свежем воздухе. В тот день иностранец задал нам много интересных вопросов.
Вторая половина августа, время урожая, кругом плоды. Сначала наш гость с удивлением ходил по нашему участку и внимательно осматривал грядки с луком, морковью, болгарским перцем, помидорами и т. п. Неизгладимое впечатление на него произвела тыква, листва которой вилась по забору, а тыковки лежали на земле вдоль забора. Чуть ли не половина плёнки была затрачена на наши тыквы. Довольный немец даже трогал разные плоды руками. Потом радостно заявил нам, что всё это уже видел в Ботаническом саду. Мы удивились этой его фразе. А наш гость между тем спросил: «Вы что, увлекаетесь садоводством и овощеводством?» Мы сказали ему, что у нас почти вся Россия этим увлекается.
Дело, конечно, не в тыквах, а в отношении к природе и её дарам. Тогда на нашей даче немец исщёлкал две полные фотоплёнки. Ведь надо было заснять все имеющиеся в саду плоды. Наш гость сказал, что дома сделает тематический фотоальбом «Увлечение Россиян».
Особенно немцу на нашей даче понравились … червивые яблоки. Он их бережно поднимал с земли, клал на садовую скамейку на листок, специально для этого приготовленный, и фотографировал крупным планом, предварительно спичкой растревожив червячка в его яблочной норке, чтобы он высунулся наружу. Наверное, надеялся, что червячок лапкой помашет перед объективом. Получалось высокохудожественное фото. Вы представили? Когда мы спросили нашего гостя, почему его так интересуют черви и червивые яблоки, он ответил, что, вообще, в восторге от дикой природы, но никогда прежде не видел червивых яблок. И не знал, что в яблоках могут жить такие маленькие симпатичные серо-розовые гусеницы. А ещё они такие скользкие и мокрые – просто чудо! Он был просто в восторге от сделанных кадров. При дальнейшем разговоре выяснилось, что наш гость в последнее время увлёкся макрофотосъёмкой. Он в своей Германии даже закончил специальные курсы по макрофотосъёмке. Он с гордостью сообщил нам, что лучшим кадром у него был тот, где бабочка села на оправу очков его жены, и он успел (о, счастье!) это сфотографировать. Вы не заканчивали специальных курсов по макрофотосъёмке? Нет. Поэтому вы и не замечаете поэтичной красоты червивого яблока.
А потом наш гость стал рассказывать нам, как ему однажды крупно повезло в фотосъёмке. Как-то раз он после дождя вышел на балкончик своего немецкого дома и (о, удача!) увидел паучка, который спускался откуда-то с крыши или, может быть, с рядом стоящих деревьев. Паучок вил паутину на глазах у изумлённого немца. Вот это действительно была большая творческая удача! Ну, да вы можете себе представить: увидеть живого паука, да ещё делающего паутину! Немец аккуратно на цыпочках, чтобы не вспугнуть паучка, вернулся в комнату, взял фотоаппарат и опять вышел на балкончик. По словам немца 1,5 часа он любовался паучком и занимался макрофотосъёмкой. Потом немец доверительно рассказал нам, что, глядя на паутину и ползущего по ней паучка, его потянуло на философствование. Он представил, что люди вот так движутся по «паутине жизни». Итак, господа, давайте увлечёмся макрофотосъёмкой и этим увлечём своих друзей. И, может быть, тогда нам откроются секреты мирозданья. Позже, оказавшись в Германии, мы постоянно чувствовали, что у нас и у немцев отношение к природе, восприятие её даров – совсем разное.
Мы прозвали Германию «Страной непуганых птиц и рыб». Птицы и рыбы у них кругом: в парках, скверах, прудах, каналах. И никому в голову не приходит их ловить. Всю живность люди только кормят с рук и любуются ею. Поэтому вся живность эта совершенно не боится людей, а наоборот с удовольствием приближается к человеческим рукам, буквально вырывая из них приготовленное угощение. Так было с нами, когда мы неожиданно для себя стали кормить с рук огромных рыб, плавающих в одном из немецких прудов в центре парка. Мы стояли на мостике, рыбы подплывали к нам, высовывали из воды свои головы и ртом выхватывали из наших рук шоколадные вафли (!), у нас ничего другого с собой не было. Это потом мы узнали, что специальный корм для птиц и рыб можно купить в специальных ларьках. Никому из отдыхающих даже в голову не приходило ловить какую-либо живность в парке.
Вообще, с рыбалкой в Германии большие сложности. Рыбачить можно только в строго определённых местах, в строго определённый сезон, купив при этом разрешение, своеобразный билет рыбака, что очень, кстати, недёшево. Дешевле купить рыбу в супермаркете. Но немцам важна не пойманная рыба, а сам процесс рыбалки, общение с природой и любование её красотой. А для рыбалки существуют правила, которые точно в см предписывают, какую рыбу, если вы её случайно поймали, следует осторожно, чтобы не повредить рыбе рот, снять с крючка и отпустить обратно в водоём. Немецкие рыбаки-любители часто берут с собой на рыбалку специальный прибор, что-то вроде линейки, для измерения пойманной рыбы, чтобы точно определить, отпускать ли эту рыбу обратно в водоём. Спасибо ещё, что закон не предписывает сделать рыбе искусственное дыхание и прямой массаж сердца.
LiveInternetLiveInternet
—Музыка
—Рубрики
—Поиск по дневнику
Как объяснить иностранцу, что такое «дача»?
Мы выросли в разных мифологиях. Американцы поколениями зарабатывали собственность, зная, что она принадлежит им по праву и навсегда.
Советскому человеку, кроме права умереть, никто ничего не гарантировал. Когда последний романтик коммунистического труда вышел из комы и понял, как крепко его развели, властям стало ясно — нужен отвлекающий маневр.
Исходные условия: двести пятьдесят миллионов нищих, которых нужно чем–то занять. В собственность ничего давать нельзя, хлопот не оберешься.
И тогда изобрели дачу.
Домик за городом, на бесплодном участке размером с гулькин хрен? Кругом – бдительные соседи, которые порвут горло за десять сантиметров земли, им даже не принадлежащей? Заманчиво! воскликнул советский гражданин, у которого испокон веку в кармане были блоха на аркане да вошь на цепи.
Моя дача началась, когда одним весенним днем мы с папой отправились на вокзал и сели в электричку. Я не помню дороги, но хорошо помню, как впервые увидел длинную ложбину, заросшую редким ельником и осиной. Нас было несколько десятков человек с инструментами. Папа привез с собой туристический топорик в брезентовом чехле.
Мне очень нравился тот топорик с удобной рукояткой, облитой резиной, но папа не разрешал с ним играть. Очевидно, топор оказался говенным, я помню, как он матерился сквозь зубы, борясь со скользким осинником.
Под ногами была абсолютно мертвая земля — песок и галечник. Это был эпический день. Словно путешественники высадились на суровом берегу, понимая, что проведут здесь остаток жизни. Мне было одиннадцать лет, я был одним из этих пропащих, но слишком юным, чтобы понять последствия.
Группе людей предстояло свести ёлки и заложить фундамент своей будущей иллюзии. Как ни посмотри, дача была супер–идеей. Безотказный предохранительный клапан: кто станет бухтеть о положении дел в стране, отбарабанив неделю на основном месте, а выходные – на даче? Человек мог сколько угодно копить пар, но в субботу он выезжал на пьянящий воздух, брал навозную лопату и два дня беспощадно вкалывал.
Государство обдурило нас дважды: миллионы получили иллюзию собственности и задаром обустроили бросовые участки вокруг городов, на которые никто в здравом уме бы не позарился.
Два дня срача на глазах у соседей. Наши помидоры будут не хуже ихних. Чужие огурцы, соседские жопы – все на виду, все в двух шагах. Никакого личного пространства.
Определить, кто побеждает в битве за урожай, можно просто глянув через забор. На куске пустыни, которую получили мы, не росли даже лишайники. Поэтому, как только разметили участки, на них сразу же повезли землю.
Кто–то открыл подпольный бизнес и разбогател. За грузовики с грунтом происходили настоящие битвы. Но они были ничто по сравнению со страстями вокруг навоза. Из–за телеги коровьего говна затевались конфликты шекспировского размаха.
Люди торговались, подкупали, обманывали и наживали врагов. Были триумфаторы и побежденные. Мама сияла, если ей удавалось перекупить партию навоза, заплатив больше соседа. Какой простор для интриг!
Людям отчаянно недоставало драмы, даже крохотная ее порция волновала кровь. Сосед Петя своим забором отхватил у нас десять сантиметров земли. Зачем ему нужна была эта жалкая полоска?
Была ли она так важна нам? Неизвестно. Знаю только, что Петю заклеймили гондоном и вором, и он останется таким навеки. То, что начиналось, как безобидный проект, быстро стало прорвой, сосущей время и деньги. На первых черно–белых фото я вижу себя, сутулого мальчика с герпесом на губе, несущего длинную балку.
Потом построили летнюю кухню. Папа тесал опорные столбы и топором рассадил себе ладонь около большого пальца – он стоял и рассматривал рану, осторожно раздвигая края. Его спокойствие поразило меня не меньше вида прыгающей оттуда крови.
До этого я видел только свинину, которую мама разделывала на суп. Я не испугался, но внутри будто повернулся какой–то выключатель. Следом построили бетонную стену вокруг участка, высотой в полметра.
Моя семья ничего не делала наполовину, и стену сразу назвали «Великой Китайской». Жертвы были сопоставимыми: мы надрывались, таская щебень из карьера. Красивый, будто раскрашенный — ни одного похожего куска.
Я грузил его лопатой, которую привозил с собой. Пятьсот метров с гремучей тачкой туда и пятьсот – обратно, уже с грузом. Не помню, сколько тачек я перетаскал, помню, как руки отваливались. Мне доводили дневной план по щебню, как в лагере, и начиналась погибель. Я молчу про полив. Кажется, меня никогда не растили с такой заботой, как эти гребанные помидоры.
Главным проклятием было то, что работа не кончалась. Просто никогда. В сезон вся семья ехала на галеры каждые выходные, без исключений. Когда я дорос до протестов, мной начали манипулировать: шантаж, давление на совесть, угрозы. Родные, люди по натуре деликатные, в вопросах рабского труда становились жесткими, словно вели переговоры с террористами. Лейтмотивом было: «Ах, не хочешь работать? А есть хочешь зимой?»
Я был ребенком, полным запретов, окрутить меня было проще простого. Обычно я обижался и надувал губы, таким меня совали в душегубку электрички и везли к месту работ. Мама как–то отругала меня за то, что я плохо работал. «Мне перед соседями стыдно!» — сказала она, — «Мы вкалываем, а ты стоишь с лопатой, дышишь свежим воздухом!»
Только лет через двадцать я смог понять, каким это было абсурдом, а тогда работа для соседей казалась вещью обыденной. Мы выворачивали из земли ледниковые валуны и центнерами мешали бетон.
Чертову дачу надо было красить раз в два года, для этого приходилось сдирать старую краску. Родители ездили на велосипедах на ферму, и везли оттуда на руле по два ведра жидкого говна. Смеясь, они рассказывали, как кто–то из соседей грузил навоз в багажник «мерседеса». Boзить нaвoз мepceдecaми кaзaлocь им идиoтcкoй зaтeeй.
Cтpaннo, дyмaл я, a вeлocипeдaми – нopмaльнo? Однажды мне поручили отвезти на дачу коробку семенной картошки. Она оказалась тяжелой, как труп. От станции было километра три. Веревка впивалась мне в пальцы, коробка отрывала руки.
Я дотянул ее с огромным трудом, ни на секунду не спросив себя – почему это картошка весит, как свинец?
Оказалось, на дне лежала старая сантехника – латунные краны, чугунные колена. Выбросить ее было нельзя по советской привычке – вдруг пригодится? Так же было и с одеждой: на дачи везли самую гадкую и заношенную.
Приличные люди с высшим образованием выглядели, как бурлаки с той самой картины. Лично я отмотал свои двенадцать лет и могу сказать, что совесть моя вряд ли когда–то была чище, чем когда я откинулся с дачных рудников. В ненормальной стране, где результат труда никак не влиял на вознаграждение, дача стала оазисом социальной справедливости. Как вкалывал – так и выросло.
В этом и был главный секрет успеха. Закат ее начался вместе с эрой накопления первичного капитала. Оказалось, что овощи и фрукты проще купить и грядки кабачков и патиссонов постепенно сменились банями и газоном.
На дачах теперь работают только пожилые, по инерции, а малышей привозят отдыхать. Стали заметны местные шизоиды, любители адской деревянной скульптуры — раньше их не было видно за жопами трудящихся.
Один человек оббил дом мужскими рубашками, как распятиями, другой повесил на фасад скрещенные двуручные пилы. Третьего не видно вообще – его участок окружен просмоленным частоколом метра два в высоту. Ho глaвнoe – дaжe в выxoдныe нaд yчacткaми виcит cтpaннaя тишинa, к кoтopoй я никaк нe мoгy пpивыкнyть.
Как объяснить иностранцу что такое дача
Мы выросли в разных мифологиях. Американцы поколениями зарабатывали собственность, зная, что она принадлежит им по праву и навсегда. Советскому человеку, кроме права умереть, никто ничего не гарантировал. Когда последний романтик коммунистического труда вышел из комы и понял, как крепко его наебали, властям стало ясно — нужен отвлекающий маневр. Исходные условия: двести пятьдесят миллионов нищих, которых нужно чем–то занять. В собственность ничего дава. читать дальше (еще 7477 символов) >> ть нельзя, хлопот не оберешься. И тогда изобрели дачу.
Домик за городом, на бесплодном участке размером с гулькин хрен? Кругом – бдительные соседи, которые порвут горло за десять сантиметров земли, им даже не принадлежащей? Заманчиво! воскликнул советский гражданин, у которого испокон веку в кармане были блоха на аркане да вошь на цепи.
Моя дача началась, когда одним весенним днем мы с папой отправились на вокзал и сели в электричку. Я не помню дороги, но хорошо помню, как впервые увидел длинную ложбину, заросшую редким ельником и осиной. Нас было несколько десятков человек с инструментами. Папа привез с собой туристический топорик в брезентовом чехле. Мне очень нравился тот топорик с удобной рукояткой, облитой резиной, но папа не разрешал с ним играть. Очевидно, топор оказался говенным, я помню, как он матерился сквозь зубы, борясь со скользким осинником. Под ногами была абсолютно мертвая земля — песок и галечник.
Это был эпический день. Словно путешественники высадились на суровом берегу, понимая, что проведут здесь остаток жизни. Мне было одиннадцать лет, я был одним из этих пропащих, но слишком юным, чтобы понять последствия. Группе людей предстояло свести ёлки и заложить фундамент своей будущей иллюзии.
Как ни посмотри, дача была супер–идеей. Безотказный предохранительный клапан: кто станет бухтеть о положении дел в стране, отбарабанив неделю на основном месте, а выходные – на даче? Человек мог сколько угодно копить пар, но в субботу он выезжал на пьянящий воздух, брал навозную лопату и два дня беспощадно вкалывал. Государство обдурило нас дважды: миллионы получили иллюзию собственности и задаром обустроили бросовые участки вокруг городов, на которые никто в здравом уме бы не позарился.
Следом построили бетонную стену вокруг участка, высотой в полметра. Моя семья ничего не делала наполовину, и стену сразу назвали «Великой Китайской». Жертвы были сопоставимыми: мы надрывались, таская щебень из карьера. Красивый, будто раскрашенный — ни одного похожего куска. Я грузил его лопатой, которую привозил с собой. Пятьсот метров с гремучей тачкой туда и пятьсот – обратно, уже с грузом. Не помню, сколько тачек я перетаскал, помню, как руки отваливались. Мне доводили дневной план по щебню, как в лагере, и начиналась погибель.
Я молчу про полив. Кажется, меня никогда не растили с такой заботой, как эти ебучие помидоры.
Главным проклятием было то, что работа не кончалась. Просто никогда.
В сезон вся семья ехала на галеры каждые выходные, без исключений. Когда я дорос до протестов, мной начали манипулировать: шантаж, давление на совесть, угрозы. Родные, люди по натуре деликатные, в вопросах рабского труда становились жесткими, словно вели переговоры с террористами. Лейтмотивом было: «Ах, не хочешь работать? А есть хочешь зимой?» Я был ребенком, полным запретов, окрутить меня было проще простого. Обычно я обижался и надувал губы, таким меня совали в душегубку электрички и везли к месту работ.
Мама как–то отругала меня за то, что я плохо работал. «Мне перед соседями стыдно!» — сказала она, — «Мы вкалываем, а ты стоишь с лопатой, дышишь свежим воздухом!» Только лет через двадцать я смог понять, каким это было абсурдом, а тогда работа для соседей казалась вещью обыденной.
Мы выворачивали из земли ледниковые валуны и центнерами мешали бетон. Блядскую дачу надо было красить раз в два года, для этого приходилось сдирать старую краску. Родители ездили на велосипедах на ферму, и везли оттуда на руле по два ведра жидкого говна.
Смеясь, они рассказывали, как кто–то из соседей грузил навоз в багажник «мерседеса».
Возить навоз мерседесами казалось им идиотской затеей. Странно, думал я, а велосипедами – нормально?
Однажды мне поручили отвезти на дачу коробку семенной картошки. Она оказалась тяжелой, как труп. От станции было километра три. Веревка впивалась мне в пальцы, коробка отрывала руки. Я дотянул ее с огромным трудом, ни на секунду не спросив себя – почему это картошка весит, как свинец? Оказалось, на дне лежала старая сантехника – латунные краны, чугунные колена. Выбросить ее было нельзя по советской привычке – вдруг пригодится? Так же было и с одеждой: на дачи везли самую гадкую и заношенную. Приличные люди с высшим образованием выглядели, как бурлаки с той самой картины.
Лично я отмотал свои двенадцать лет и могу сказать, что совесть моя вряд ли когда–то была чище, чем когда я откинулся с дачных рудников.
В ненормальной стране, где результат труда никак не влиял на вознаграждение, дача стала оазисом социальной справедливости. Как вкалывал – так и выросло. В этом и был главный секрет успеха.
Но главное – даже в выходные над участками висит странная тишина, к которой я никак не могу привыкнуть.
Русская традиция ездить на дачу глазами иностранца: немецкий журнал рассказал о «национальной святыне» россиян
В России 60% дачников и 40% «неудачников»
Выезжать или не выезжать? Этот принципиальный вопрос раскалывает россиян – по крайней мере летом. В Москве линия конфронтации проходит по кольцевой автостраде, городской границе. 60% горожан отправляются на дачу, показывают опросы. При этом специалисты по изучению общественного мнения не делятся информацией, почему оставшиеся 40% ведут себя по-другому: то ли они и вправду предпочитают городскую квартиру, то ли и без того живут на природе, то ли просто не могут позволить себе дачу.
Дача – это не местопребывание, а образ жизни, говорит исследовательница русской культуры Ольга Вайнштейн. Тот, кто его игнорирует, постоянно сталкивается с критическими вопросами. Похоже, что многие любители дачной жизни делят мир на две категории: «дачников» и «неудачников». Недруги дач язвительно возражают: «Какой смысл по пятницам и воскресеньям, едучи, вернее, двигаясь черепашьим шагом на дачу и с дачи, стоять по пять часов в пробках и дышать выхлопными газами, чтобы затем один день наслаждаться свежим воздухом?»
Однако на стороне поклонников дачной культуры традиция. Еще Антон Чехов возвел в своих произведениях дачу на пьедестал – несмотря на то, что еще сто лет назад он предупреждал об опасных сопутствующих эффектах: нет более опасного места для брачных уз, чем дача. В XIX веке Чехов не мог предвидеть, что Москва когда-нибудь будет кишмя кишеть стриптиз-клубами и саунами с девочками по вызову и что, несмотря на все амурные искушения, которые сопутствуют вольной жизни на свежем воздухе, дача окажется в числе относительно безгрешных мест.
И пусть у многих россиян дача связана с первой любовью и поцелуями в кустах. Более или менее в стороне от городов – удаленность дачи от черты города может колебаться от одного до тысячи километров – «дачник» избавляется от оков городской цивилизации. От постоянного городского шума, печального зрелища панельных многоэтажек, толкучки в метро и на улицах. Дача – это целый мир, свобода, индивидуализм на шести сотках. Дача – это возможность выспаться, это гамак, чаепитие на террасе, бесконечные разговоры, прогулки и длинные ночи за вином или водкой.
«В советское время на даче, вдалеке от центра и государства, люди чувствовали себя свободными», – полагает исследовательница Ольга Вайнштейн. Противники режима, от Ленина до Солженицына, находили себе пристанище на дачах, диссиденты, опасаясь обысков в городских квартирах, прятали там свои крамольные рукописи. На дачу отправлялось все, для чего не оставалось места в квартирах – от старого хлама или антиквариата до старых традиций. «Дача стала заповедником альтернативной культуры», – считает Вайнштейн. Дачи – от шикарной виллы олигарха до маленького домика парикмахера – демократичны: каждый имеет свой кусок летней природы. Хотя бы арендованный. Дача – это палочка-погонялочка для всех и каждого: для миллиардера, у которого, чтобы не ударить в грязь лицом перед соседями, терраса должны быть выложена самым модным мрамором; и для продавщицы, потому что там она сажает картошку, чтобы зимой ее дети не голодали.
В отличие от Запада, по крайней мере раньше, дачные участки зачастую не огораживались вовсе, чувство собственности у людей находилось в зачаточном состоянии, и к ближайшему озеру все ходили через соседский участок. Теперь же некоторые элитные дачи огорожены не хуже, чем хранилище Форт Нокс, – зато другая старая традиция уверенно держит свои позиции: к соседу на чашку кофе или чая, сплошь и рядом вместе с друзьями, с которыми хозяин и вовсе не знаком, можно заявиться без всякого приглашения. Дни рождения и другие праздники дачники нередко отмечают большой компанией, иногда просто переходя из дома в дом – своего рода праздничная одиссея.
Насколько легко попасть с одной дачи на другую, настолько же сложным порою оказывается доступ в мир дач вообще. Приглашение на дачу сродни посвящению в рыцари: человек, которому эта честь оказана, становится в какой-то степени членом семьи. И горе тому, кто отклонит подобное приглашение, пишет журналист.
Дачи имеют свой плюс даже для тех, кто туда не ездит вовсе: хронически перегруженная Москва в летние месяцы становится малолюдней и удобней для жизни, пробки – если не брать вылетные магистрали – спадают, и можно надеяться, что в метро тебя не зажмут, как обычно, со всех сторон, заключает Bunte.