Лучше сидеть чем стоять лучше лежать чем сидеть
Лучше сидеть чем стоять лучше лежать чем сидеть
— А потом кончаются будни, и начинается сплошной праздник. У всех глаза на лоб, и у всех одно на уме: вот сейчас всё застопорится, и начинай думать сначала» («Попытка к бегству»).
Конечно, это не двадцать второй век — это конец 1950-х и начало 1960-х в Пулкове.
Что ещё важно не забыть, рассказывая об этом периоде? Каким было международное положение? Да, это важно. Для кого-то. Но Борис и в школе, и в университете был бесконечно далёк от политики, она его совершенно не интересовала, ну, просто не было худшего наказания для него, чем взять в руки газету и читать первые полосы… И вообще, тогдашние студенты почти все были такими — аполитичными. Если и говорили о политике, то только со смехом. Это был ещё один пример классического оруэлловского «двоемыслия». Они могли подсмеиваться над политическими лидерами, над их походкой, выговором или дурацким пенсне, — и в тоже время готовы были умереть за них, если понадобится. Ибо лидеры олицетворяли Идею. Типичное отношение холопа к своему барину. Холоп может смеяться над барином у себя в холопьей избе и перемывать ему косточки, но когда дойдёт до дела, он за барина встанет стеной: возьмет вилы, топор и будет колоть, рубить, и жизнь свою отдаст за барина… Точно так же, как любого холопа, высокая политика интересовала их чрезвычайно мало. И это было связано не то чтобы с недостатком информации — информации как раз было навалом, политикой пичкали и в школе, и в университете, она непрерывным потоком текла из радиоприемников и газет… Но — никакой разноголосицы! Вот в чём был фокус. Великая сила — тоталитарная идеология.
Как иллюстрацию к этой патологической аполитичности верного сталинца вспоминает БН замечательную историю о том, как он поступал в аспирантуру (заметьте, это уже 1955 год):
«Я сдавал экзамен по марксизму-ленинизму (всего экзаменов полагалось три). Теорию знал блистательно, ответил так, что от зубов отскакивало, всё было чудесно, экзаменаторы очень довольны… Но вдруг одному из них пришло в голову задать вопрос, который касался политики — текущей политики. Я уже не помню, какой был первый вопрос. Но что-то я, видимо, не так сказал, потому что мне задали второй — крайне лёгкий, по их мнению: „Скажите, пожалуйста, кто у нас первый секретарь ЦК КПСС?“ Ответ мой полностью характеризует моё тогдашнее знание политической ситуации.
— Ну, там их несколько, — сказал я. — Один из них, например, Микоян…
— Ах, там их несколько! — сказали мне. — А кто же ещё?
— Ну, Ворошилов, по-моему, один из них, — ответил я.
— Так, так… — сказали мне.
Потом был задан ещё какой-то вопрос, на который я ответил примерно в том же духе, после чего один из экзаменаторов заявил: „Ну, знаете, товарищи, я просто не знаю, что и сказать“. Меня попросили выйти, я с ужасным предчувствием вышел и думал, что вообще всё завалил. Но всё-таки они поставили мне трояк — я получил первую тройку в своей студенческой жизни…»
Аркадий был другим, совсем другим. Во-первых, он был старше. Во-вторых, военное образование и военная среда, в-третьих, он читал на английском и на японском — какая-никакая, а уже разноголосица…
Но сейчас речь ни о нём. А впрочем, в завершение этой главы, как раз и о нём тоже.
Со свойственной ему скромностью БН весьма однобоко описывает ситуацию 1955 года — года фактического начала их совместной работы, иными словами года рождения писателя АБС:
«Если бы не фантастическая энергия АН, если бы не отчаянное его стремление выбиться, прорваться, стать — никогда бы не было братьев Стругацких. Ибо я был в те поры инертен, склонен к философичности и равнодушен к успехам в чём бы то ни было, кроме, может быть, астрономии, которой, впрочем, тоже особенно не горел. От кого-то (вполне может быть, что от АНа) услышал я в ранней молодости древнюю поговорку. „Лучше идти, чем бежать; лучше стоять, чем идти; лучше сидеть, чем стоять; лучше лежать, чем сидеть; лучше спать, чем лежать…“ — и она привела меня в неописуемый восторг. (Правда, последнего звена этой восхитительной цепочки: „…лучше умереть, чем спать“, я, по молодости лет, разумеется, во внимание никак не принимал.) АН же был в те поры напорист, невероятно трудоспособен и трудолюбив и никакой на свете работы не боялся. Наверное, после армии этот штатский мир казался ему вместилищем неограниченных свобод и невероятных возможностей».
Всё это, безусловно, истинная правда, но… только одна её половина. А вторая половина заключалась в том, что если бы не удивительный интеллект БНа, если бы не его организованность и чёткость мышления, если бы не умение его из любого непричёсанного текста АНа сделать в итоге маленький шедевр, если бы, наконец, не общий талант братьев и не их фантастическое взаимопонимание, именно к этому моменту достигшее своей критической массы — вот тогда бы точно не было такого писателя, как Братья Стругацкие.
Характерно то, что в начале 1950-х и даже в 1955-м Борис ещё не понимает, до какой степени он необходим брату (быть может, потому и спустя годы несправедливо оценивает собственную роль в тандеме), а вот Аркадий, если и не осознаёт полностью, то уж чувствует безошибочно — без брата ему никуда.
В октябре 1952-го, в очередной раз мечтая о долгожданной встрече, он пишет:
Думаю, ни при чём тут еврейская кровь, равно как и еврейские традиции, которых вовсе не было в их семье. Мама есть мама, тем более, когда отец погиб. А с братом — случай отдельный. Это же совершенно особенная любовь — любовь к будущему соавтору, к своей творческой половине, без которой — ну просто никуда!
СТРАНА БАГРОВЫХ ЗНАМЁН
«С этим романом в советскую литературу вступили крупные, известные сейчас далеко за пределами нашей страны писатели».
Рассказывая о себе, Маша Стругацкая обычно говорит с улыбкой: «Родилась я в Москве, но проект был камчатский». Хотя на самом деле скорее хабаровский или вообще океанский — от Петропавловска до Владивостока времени в пути было достаточно.
Вот так же и книга «Страна багровых туч» («СБТ»): появлялась на свет (в смысле выходила в свет) в Москве, и не без мучений, а проект… проект, безусловно, был камчатский. Вот тут уже точно камчатский, потому что на этот счёт есть письма и черновики, и мы их, помнится, уже цитировали.
Вот почему невольно пришлось коснуться истории написания этой повести ещё в главе «Дорога на океан».
Но вообще-то, если верить Виктору Баневу (а нам по статусу полагается ему верить), то «вопреки широко распространенному мнению, ничего интересного в историях написания не бывает». Так что не пугайтесь, читатель, мы не будем мучить вас полусотней, а то и более легенд о создании рассказов, повестей и романов АБС. Во-первых, на то есть «Комментарии к пройденному», где всё это сделано легко, остроумно, не длинно, не коротко и, главное, без свидетельствования с чужих слов. А во-вторых… Во-вторых, наша книга вообще не об этом, точнее, не только и не столько об этом.
Однако «СБТ» — это случай совершенно особенный. Это самая первая повесть АБС. Это книга, с которой всё начиналось. И, в конце концов, это не просто повесть, а настоящий портрет эпохи — точный и яркий. Вот почему именно о ней, о её придумывании, обсуждении и написании стоило бы рассказывать подробно и записывать тщательно все воспоминания, какие удастся найти, а также следовало бы старательно изучить все рукописи, какие имели к ней хоть малейшее отношение.
Лучше сидеть чем стоять лучше лежать чем сидеть
Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 2
I. Бесполезные усилия
Отправившись к де Гишу, Рауль застал у него де Варда и Маникана. После истории с дуэлью де Вард делал вид, что не знаком с Раулем.
Де Гиш встал навстречу Раулю. Горячо пожимая руку друга, Рауль бросил беглый взгляд на его гостей, стараясь угадать, чем они озабочены.
Да Вард был холоден и непроницаем. Маникан как будто весь был погружен в созерцание убранства комнаты.
Де Гиш увел Рауля в соседний кабинет и усадил его.
– Ты выглядишь молодцом! – сказал он ему.
– Странно, – отвечал Рауль, – настроение у меня весьма неважное.
– Так же как и у меня, Рауль. Любовные дела не ладятся.
– Тем лучше, граф. Я был бы очень огорчен, если бы твои дела шли хорошо.
– Так не огорчайся. Я очень несчастлив и вдобавок вижу кругом одних счастливцев.
– Не понимаю, – отвечал Рауль. – Пожалуйста, друг мой, объяснись.
– Сейчас поймешь. Я напрасно боролся со своим чувством; оно росло и постепенно захватывало меня целиком. Я вспоминал твои советы, призывал на помощь все свои силы; я хорошо понимал, на что я иду. Это гибель, я знаю. Но пусть! Я все-таки пойду вперед.
– Безумец! Ведь первый же шаг погубит тебя.
– Пусть будет что будет.
– Однако ты рассчитываешь на успех, ты думаешь, что принцесса полюбит тебя!
– Я не уверен, Рауль, но надеюсь, потому что без надежды жить невозможно.
– Но допустим, ты добьешься счастья, ведь тогда ты уж наверняка погибнешь.
Рауль сжал кулаки; можно было подумать, что его охватил гнев.
– Ну хорошо! – сказал он.
– Хорошо или плохо – мне все равно. Вот чего я хочу от тебя, моего друга, моего брата. Последние три дня принцесса в непрерывном опьянении от восторга. В первый день я не решался взглянуть на нее, – я ненавидел ее за то, что она не страдает, подобно мне. На другой день я не мог отвести от нее глаз, и она, я это заметил… она, Рауль, смотрела на меня если не с состраданием, то с некоторой благосклонностью. Но между нами встал третий; чья-то улыбка вызывает ее улыбку. Рядом с ее лошадью постоянно скачет лошадь другого, над ее ухом постоянно звучит ласковый голос другого. Рауль, моя голова пылает все эти три дня, в моих жилах разливается огонь. Я должен прогнать эту тень, потушить эту улыбку, заглушить этот голос!
– Нет, нет! К принцу я не ревную; я ревную не к мужу, а к любовнику.
– Да… А разве ты теперь ничего не замечаешь? В дороге ты был более проницателен.
– Ты ревнуешь к герцогу Бекингэму?
– Я умираю от ревности!
– О, на этот раз дело легко уладить, я уже послал ему письмо.
– Так это ты ему писал?
– Он сам сообщил мне. Вот, смотри.
И Рауль протянул де Гишу письмо, полученное им почти в одно время с письмом друга. Де Гиш с жадностью прочитал его и заметил:
– Это письмо благородного и, главное, учтивого человека.
– Конечно, герцог – человек воспитанный. Надеюсь, твое письмо составлено в таких же выражениях.
– Я покажу тебе мое письмо, если ты пойдешь к нему от моего имени.
– Но это почти невозможно.
– Герцог обращается ко мне за советами так же, как и ты.
– Да, но, надеюсь, ты мне отдашь предпочтение. Послушай, вот что я попрошу тебя сказать герцогу… Это нетрудно… В один из ближайших дней: сегодня, завтра, послезавтра – словом, когда ему будет угодно, я желал бы встретиться с ним в Венсенском лесу.
– Герцог – иностранец. Да и особое его положение не позволяет ему принять вызов… Вспомни, что Венсенский лес расположен совсем недалеко от Бастилии.
– Последствия касаются только меня.
– Но повод к этой встрече… Какой я выставлю повод?
– Будь спокоен, он тебя не спросит об этом… Я так же раздражаю герцога, как и он меня. Прошу тебя, пойди к герцогу; я готов упрашивать его принять мой вызов.
– Это лишнее… Герцог предупредил меня, что хочет поговорить со мной. Он на карточной игре у короля… Пойдем туда. Я вызову его в галерею. Ты же держись в стороне. Мне достаточно будет двух слов.
По дороге Рауль, который один только знал тайны обеих сторон, обдумывал, как бы устроить их примирение.
Войдя в залитую светом галерею, где, точно звезды на небесном своде, двигались самые прославленные придворные красавицы, Рауль на мгновение забыл о де Гише и загляделся на Луизу. Находясь среди своих подруг, она, точно зачарованная голубка, не сводила глаз с блестящей группы, окружавшей короля.
В десяти шагах от принца герцог Бекингэм пленял французов и англичан своим величественным видом и роскошью наряда.
Кое-кто из старых придворных вспоминал его отца, но это воспоминание было не во вред сыну.
Бекингэм разговаривал с Фуке. Фуке рассказывал ему что-то о Бель-Иле.
– Сейчас я не могу подойти к нему, – заметил Рауль.
– Подожди удобного момента, но, пожалуйста, кончим сегодня. Я весь горю.
– Вот кто нам поможет, – сказал Рауль, завидев д’Артаньяна в новом блестящем мундире капитана мушкетеров.
И Рауль направился к д’Артаньяну.
– Вас искал граф де Ла Фер, шевалье, – сказал он.
– Я только что с ним говорил, – ответил д’Артаньян, рассеянно оглядываясь кругом.
Вдруг взор его стал напряженным, как у орла, заметившего добычу.
Рауль проследил за направлением его взгляда и увидел, что де Гиш кланяется д’Артаньяну. Но он не мог разобрать, на кого был обращен пытливый и надменный взгляд капитана.
– Шевалье, – сказал Рауль, – вы могли бы оказать мне большую услугу.
– Какую, милый виконт?
– Мне нужно сказать два слова герцогу Бекингэму, но он разговаривает с господином Фуке, и мне, конечно, невозможно вмешаться в их беседу.
– Вот как! С господином Фуке? Господин Фуке здесь? – спросил д’Артаньян.
– Разве вы не видите? Вон там.
– Так ты думаешь, что мне удобнее подойти к нему, чем тебе?
– Вы человек более значительный.
– Да, это правда. Я капитан мушкетеров. Этот чин я получил так недавно, что постоянно забываю о нем.
– Смотрите, он глядит на вас… если я не ошибаюсь.
– Нет, нет, не ошибаешься, именно мне он оказывает эту честь.
– Так теперь самая подходящая минута.
Де Гиш не спускал глаз с Рауля; тот сделал ему знак, что дело улажено.
Д’Артаньян направился прямо к группе, окружавшей герцога, и вежливо раскланялся с г-ном Фуке и остальными.
– Здравствуйте, господин д’Артаньян. Мы беседовали о Бель-Иле, – начал Фуке непринужденным тоном светского человека, которым многие не могут овладеть за всю жизнь.
– О Бель-Иле? Вот как! – удивился д’Артаньян. – Ведь он принадлежит вам, господин Фуке?
– Господин Фуке сейчас только сказал мне, что он подарил его королю, – заметил Бекингэм. – Очень рад вас видеть, господин д’Артаньян.
– А вы знаете Бель-Иль, шевалье? – спросил мушкетера Фуке.
– Я был там только раз, сударь, – любезно отвечал д’Артаньян.
– И долго там пробыли?
– Один день, монсеньор.
– Что же вы там видели?
– Все, что можно увидеть в течение одного дня.
– С вашими глазами, сударь, за день можно увидеть много.
В это время Рауль сделал знак Бекингэму.
– Господин суперинтендант, – сказал Бекингэм, – оставляю вам вместо себя капитана, который лучше меня разбирается в бастионах, эскарпах, контрэскарпах; меня зовет приятель.
Лучше сидеть чем стоять лучше лежать чем сидеть
Китайская мудрость гласит:
«Лучше идти, чем бежать,
Лучше стоять, чем идти,
Лучше сидеть, чем стоять,
Лучше лежать, чем сидеть,
Лчше умереть, чем лежать,
А вот что касается Уинстона Черчилля, то на вопрос: как ему удалось дожить до такой глубокой старости, он ответил: Я никогда не стоял, когда можно было сидеть и никогда не сидел, когда можно было лежать. )))
Вредно то и вредно это:
Много есть и мало спать,
И спиртное и конфеты,
Без любви век куковать.
Телевизор, комп вредны,
Глазки нам ещё нужны,
Вредны также и таблетки:
Печени бунтуют клетки.
Нервы попусту трепать,
Когда же это кончится!
Вредно жить, но умирать
Всё равно не хочется.
И ещё вредно одно:
В мир захлопнуто окно.
Не вопрос: куда б, зачем?
Главное в дороге-с кем.
Афоризмы Уинстона Черчилля
Терпеть не могу лошадей: посередине они неудобны, а по краям опасны.
Я люблю свиней. Собаки смотрят на нас снизу вверх. Кошки смотрят на нас сверху вниз. И только свиньи смотрят на нас как на равных.
Я легко довольствуюсь самым лучшим.
В моем возрасте я уже не могу позволить себе плохо себя чувствовать.
В молодости я взял себе за правило не пить ни капли спиртного до обеда. Теперь, когда я уже немолод, я держусь правила не пить ни капли спиртного до завтрака.
Когда миром движут великие мотивы, мы вдруг начинаем понимать, что мы люди, а не звери.
Лучше делать новости, чем рассказывать о них.
Клуб, в котором слишком много членов, перестает быть клубом.
Небывалая толщина этого отчета защищала его от оасности быть прочитанным.
Уже сегодня делать то, о чем другие будут думать завтра.
Я никогда не стоял, когда можно было сидеть, и никогда не сидел, когда можно было лежать.
Я всегда следовал правилу: не беги, если можешь стоять; не стой, если можешь сидеть; не седи, если можешь лежать.
Я готов ко встрече с Творцом. Другое дело, готов ли Творец к такому тяжкому испытанию, как встреча со мной.
Я всегда готов учиться, но мне не всегда нравится, когда меня учат.
Время и деньги большей частью взаимозаменяемы.
Я извлек из выпивки больше, чем выпивка из меня.
Одни меняют партию ради принципов, другие – принципы ради партии.
Не беспокойтесь о том, как избежать искушения; с годами оно само будет избегать вас.
Сильный, молчаливый мужчина слишком часто лишь потому молчалив, что ему нечего сказать.
Я никогда не критикую правительство своей страны, находясь за границей, но с лихвой возмещаю это по возвращении.
У него были все ненавистные мне добродетели и ни одного восхищающего меня порока.
Кто со всеми согласен, с тем не согласен никто.
Изменяя свое сознание, Вы сами создаете свою Вселенную.
Лучший способ оставаться последовательным — это меняться вместе с обстоятельствами.
Достоинства не прибавится, если наступить на него ногой.
Я никогда не делаю ту умственную работу, которую может сделать для меня кто-либо другой.
Я человек без должности, без депутатского места и без аппендикса.
Современная молодежь делает что хочет. Родители в состоянии контролировать своих детей только до их рождения.
Не следует путать месяцы ухаживания и годы обладания.
Всякая медаль не только блестит, но и отбрасывает тень.
То, что мы получаем, обеспечивает нам существование. То, что мы отдаем, творит нашу жизнь.
Было бы ужасно, если б Британия выполняла все, что мы подписали.
Это не конец. И даже не начало конца. Но это, возможно, конец начала.
Ученые должны быть на слуху, а не наверху.
Когда волнений много, одно перечеркивает другое.
Следует опасаться ненужных новшеств, и особенно если они продиктованы здравым смыслом
Когда я действую по убеждению и долгу, я безразличен к глумлению и насмешкам. Мне даже кажется, что они меня скорее веселят, чем оскорбляют.
Старики во многом счастливее молодых. Молодые сеют суету, старики насаждают мудрость.
Одного оптимизма недостаточно, чтобы быть пророком.
Я всегда избегаю предсказывать что-либо наперед, поскольку считаю, что наилучшая политика – предсказывать после того, как все уже произошло.
Я не обещал никогда положения лучшего, чем то, на которое можно рассчитывать.
Зло создается гораздо быстрее, чем исправляется.
Никогда не доверяйте человеку, у которого нет ни одного восхищающего вас порока.
Лучшая инвестиция в любом обществе – помещать молоко в младенца.
Не позволяйте лучшему стать врагом хорошего.
Мы не настолько богаты, чтобы покупать дешевые вещи.
Экспертов надо слушать, но не надо слушаться.
Не знаю случая, чтобы человек прибавил себе достоинства, требуя к себе уважения.
Я обнаружил, что могу удлинить свой рабочий день на 2 часа, если часок посплю после обеда.
Разумеется я эгоист. А иначе разве чего-нибудь добьешься?
Несмотря на постоянную готовность к мученичеству, я всегда считал, что с этим торопиться не стоит.
Даже мои друзья не обвиняют меня в излишней скромности или застенчивости.
Я догадываюсь, как это – чувствовать себя бревном: сгорать не хочется, но в итоге уступаешь неопровержимым доводам.
Опасайтесь ненужных нововведений, особенно если они логически обоснованы.
На каком-то официальном приеме помощник Черчилля шепнул ему на ухо, что у него расстегнуты пуговицы на брюках. Черчилль ответил: «Ничего страшного. Мертвая птичка никогда уже не покинет своего гнезда».
В военное время правда столь драгоценна, что ее должны охранять караулы лжи.
Правда настолько драгоценна в беспокойное время, что ее должен сопровождать эскорт из лжи.
Демагог – это человек, которому невозможно и нечем возразить.
Секретность не знает пределов совершенства.
Только та статистика надежна, которую сфальсифицировали вы сами.
Если истина многогранна, то ложь многоголоса.
Нет более темной и запутанной, но в то же время забавной вещи, чем статистика.
О русских и России
Советская политика – это схватка бульдогов под ковром: ничего не видно, но время от времени из-под ковра достают трупы
Схватка бульдогов под ковром: сначала наблюдатель слышит только рычание, а когда из-под ковра летят кости, уже понятно, кто победил.
Большевики сами создают себе трудности, которые успешно преодолевают.
В России человека называют реакционером, если он противится тому, что его лишают собственности, а его жену и детей убивают.
Россия никогда не была так сильна, как хотела бы быть, но и никогда не была так слаба, как некоторые думали.
Любой договор с Россией стоит ровно столько, сколько стоит бумага, на которой он написан.
Только Ленин мог бы вывести русских из того болота, куда он их сам завел.
Я не верю, что Россия хочет войны. Она хочет плодов войны.
Русских всегда недооценивали, а между тем они умеют хранить секреты не только от врагов, но и от друзей.
Больше всего русские восхищаются силой, и нет ничего, к чему бы они питали меньше уважения, чем к военной слабости.
Политика и демократия
Люди моей страны имеют право и должны иметь возможность, в соответствии с действием конституции, на свободные выборы с тайным голосованием, чтобы выбирать или изменять форму правления, при котором они живут.
Всякая тирания, какие бы формы она не принимала, требует, чтобы свободные люди, рискуя жизнью, пытались ее свергнуть.
Сегодня миром правят озабоченные политики, каждый из которых думает только о том, как бы заполучить очередную должность или утопить себе подобного. Именно поэтому им недосуг заниматься насущными делами.
Партия консерваторов – это не партия, а заговор.
Демократия по тори – это демократия, которая поддерживает тори.
Недостаток тори состоит в их стремлении к посредственности.
Лейбористы не в состоянии управлять даже конюшней.
Правительство само не может решиться и не может заставить сделать премьер-министра принять решение. Парадоксально, но они так и действуют – уверенные в своем невежестве, твердые в своей нерешительности, непоколебимые в своих сомнениях, постоянные в своем непостоянстве, всесильные в своем бессилии. (О правительстве Болдуина 1936 г.)
Великая реформа произошла бы в политике, если бы мудрость стала распространяться также легко, как и глупость.
Дипломатия – это искусство говорить чистую правду, никого не обижая.
Нет никаких сомнений, что власть гораздо приятнее отдавать, чем брать.
Рыцарская доблесть не является отличительным свойством победившей демократии.
При существующих политических институтах иногда еще приходится считаться с чужим мнением.
Репутация державы точнее всего определяется суммой, которую она способна взять в долг.
Мы пойдем до конца, мы будем сражаться во Франции, мы будем сражаться на морях и в океанах, мы будем сражаться с растущей уверенностью и растущей силой в воздухе, мы будем защищать наш остров, чего бы это нам ни стоило, мы будем сражаться на берегу, мы будем сражаться на посадочных площадках, мы будем сражаться в полях и на улицах, мы будем сражаться в горах, мы никогда не сдадимся.
Никогда не сдавайтесь — никогда, никогда, никогда, никогда, ни в большом, ни в малом, ни в крупном, ни в мелком, никогда не сдавайтесь, если это не противоречит чести и здравому смыслу. Никогда не поддавайтесь силе, никогда не поддавайтесь очевидно превосходящей мощи вашего противника.
Любой умный человек может составить план победы в войне, если он не отвечает за осуществление этого плана.
Непобедимость заключается в самом себе, возможность победы зависит от врага.
Даже если враг превосходит нас числом, ему можно не дать сразиться.
В час, когда великие силы этого мира приходят в движение, волнуя сердца всех людей, вытаскивая их из любимого кресла у камина, лишая их комфорта, богатства и поисков счастья ради стремлений, одновременно и неодолимых и ужасающих; в этот момент мы понимаем, что у нас есть душа и мы не звери. (Радиообращение 16 июля 1941 г.)
Те, кто могут выиграть войну, редко способны построить прочный мир, а тем, кто это может, никогда не выиграть войну.
Война ужасна, а рабство еще хуже.
Генералы всегда готовятся к прошлой войне.
Никогда еще в истории войн так много людей не зависели от столь немногих.
На Западе армии были слишком велики для здешних стран. На Востоке страны были слишком велики для армий.
Если бы я серьезно относился к мнению этого достопочтенного джентльмена, я мог бы разозлиться.
Премьер-министру Британской Империи нечего скрывать от Президента Соединенных Штатов! (Уинстон Черчилль, вылезая из ванной перед изумленным Франклином Делано Рузвельтом.)
Он единственный из известных мне слонов, который таскает за собой собственную посудную лавку. (О госсекретаре США Дж.Ф.Даллесе.)
История немилостива к Чемберлену. Я знаю это потому, что сам буду её писать.
Он один из тех ораторов, о которых хорошо сказано: «Вставая, они не представляют, о чем будут говорить; произнося речь, они не знают, что несут; а, сев на место, они не понимают, что сказали».
Если Гитлер вторгнется в ад, я произнесу панегирик в честь дьявола.
Мистер Эттли очень скромный человек. И у него есть для этого все основания.
Ничто в жизни так не воодушевляет, как то, что в тебя стреляли и промахнулись.
Он решительнее всех в нерешительности и сильнее всех в слабости.
Одной из самых распространенных причин ошибок в политике является искушение доложить высокопоставленному руководителю именно то, что тому более всего хотелось бы услышать.
Он время от времени натыкается на истину, но затем, как правило, вскакивает и бодро продолжает идти.
Он время от времени наталкивается на истину; тогда он говорит «извините» и идет дальше.
Политик должен уметь предсказать, что произойдет завтра, через неделю, через месяц и через год. А потом объяснить, почему этого не произошло.
История, к сожалению, учит тому, что она ничему не учит.
Если устроить распрю между прошлым и настоящим, мы лишимся будущего.
Затеяв спор настоящего с прошлым, вы обнаружите, что потеряли будущее.
Народ, не помнящий своего прошлого, не имеет и будущего.
Чем дальше вы сможете посмотреть назад, тем больше вы сможете увидеть, что будет впереди.
История будет добра ко мне потому, что я намерен ее писать.
Вся история мира как в фокусе концентрируется в следующем положении: когда нации сильны, они не всегда справедливы, а когда они хотят быть справедливыми, они часто больше не являются сильными.
Немцы, как никакая другая нация, сочетают в себе качества образцового воина и образцового раба.
Поддерживать хорошие отношения с коммунистом – все равно, что заигрывать с крокодилом. Не поймешь, то ли пощекотать его под подбородком, то ли дать ему по голове. Не знаешь, что у него на уме, когда он открывает пасть – пытается ли он улыбнуться или готовится сожрать вас живьем.
Каждый вождь должен приходить из цивилизации, но каждый вождь также должен идти в пустыню.
Абсолютная вера в совершенство человека может быть присуща священнику, но не премьер-министру.
Мания величия – это единственная форма здравомыслия.
Я слишком занят, чтобы иметь время для всевозможных страхов, тревог и беспокойств.
Вождь должен уметь пережить времена изоляции и медитации. Это тот опыт, который позволяет накопить психический динамит.
Диктаторы ездят верхом на тиграх, боясь с них слезть. А тигры тем временем начинают испытывать голод.
Легче управлять нацией, чем воспитывать четверых детей.
Школьные учителя обладают властью, о которой премьер-министры могут только мечтать.
Я люблю человека, который усмехается, когда дерется.
Добродетельные побуждения, сдерживаемые инерцией и робостью, не в состоянии противостоять вооруженному и полному решительности злу.
Если вы хотите достичь цели, не старайтесь быть деликатным или умным. Пользуйтесь грубыми приемами. Бейте по цели сразу. Вернитесь и ударьте снова. Затем ударьте еще, сильнейшим ударом сплеча.
Вы никогда не пройдете путь до конца, если будете останавливаться, чтобы бросить камень в каждую встречную собаку.
Судьбу побеждает тот, кто ее атакует.
Бесполезно говорить: «Мы делаем все, что можем». Надо сделать то, что необходимо.
Не растворяться в общепринятом. Диктовать собственные законы поведения.
Оратор должен исчерпать тему, а не терпенье слушателей.
Человеку могут простить все, что угодно, кроме плохой речи.
Короткие слова – самые лучшие. Еще лучше, если это короткие и давно известные всем слова.
Я буду говорить долго, потому что у меня не было времени подготовить краткую речь.
Я думаю, что презрительные или резкие выражения, которые мне доводилось слышать от наших критиков, не имеют ни малейшего отношения к привычной мне лексике – той, которую я обычно использую как в устной речи, так и в многочисленных письменных документах. При таких обстоятельствах вообще удивительно, как большинство моих коллег понимает, что я говорю.
Хорошее выступление должно иметь хорошее начало и хороший конец. Но начало и конец должны быть как можно ближе друг к другу.
Там, где существует десять тысяч предписаний, не может быть никакого уважения к закону.
Невозможно добиться, чтобы английский суд присяжных вынес приговор за содомию. Половина присяжных не верит, что нечто подобное возможно физически, а другая половина сама занимается этим.
Успех — это умение двигаться от неудачи к неудаче, не теряя энтузиазма.
На протяжении своей жизни каждому человеку доводится споткнуться о свой «великий шанс». К несчастью, большинство из нас просто подымается, отряхивается и идет дальше, как будто ничего и не произошло.
Наши проблемы не исчезнут от того, что мы закроем глаза и перестанем на них смотреть.
Пессимист видит трудности при каждой возможности; оптимист в каждой трудности видит возможности.
Кто со всеми согласен, с тем не согласен никто.
Многие готовы поставить знак равенства между пожаром и пожарной командой.
По счастью, жизнь пока еще не слишком безмятежна, иначе путь от колыбели к могиле мы проходили бы много быстрее.
Большое преимущество получает тот, кто достаточно рано сделал ошибки на которых можно учиться.
Я уверен, что мы не повторим ошибок прошлого; мы, скорее всего, наделаем другие.
Совершенствоваться – значит изменяться.
Хорошо быть честным, но и быть правым тоже немаловажно.
Самые жестокие споры возникают тогда, когда обе стороны одинаково равны в своей правоте и заблуждениях.
Большое преимущество получает тот, кто достаточно рано сделал ошибки на которых можно учиться.
Фашисты будущего будут называть себя антифашистами