Метель о чем спектакль
Рецензия спектакля Метель
«МЕТЕЛЬ» (Молодежный театр-студия «Ключ, г. Набережные Челны, Россия. Художественный руководитель Софья Федёкина)
Пред каждым из нас кладет судьба чистый лист, печать, перо, чернила… Но мы ль создатели того, что судьбой и словом нашим назовут?
Краеугольный камень всей постановки – мотив чужой, продиктованной речи. Актеры, перевоплощаясь по ходу сюжета в разных персонажей, играют свою временную «роль» лишь пластически, говоря о себе в третьем лице, проговаривая чужие реплики (даже кульминационный момент – признание Бурмина Марии, выстроен также лишь с малой толикой персонификации). «Пишут» на листьях растений ненарадовские помещики, летят, шуршат, как голуби, листки по сцене. Основное решение режиссера спектакля – почти полностью сохранить оригинальный текст (производным чего частично и является «чужая речь» в устах актеров). Подобная сценическая традиция в отношении «повестей Белкина» восходит к телеспектаклю «Барышня-крестьянка», снятом на Ленинградском телевидении в 1969 году.
Но что же по замыслу режиссера, главные герои: Мария, Владимир, Бурмин?
Героиня романа на протяжении всего действия возвышенно-мечтательна, как и следовало ожидать, не ходит, а словно летает по сцене (практически весь спектакль актриса проводит на полупальцах!), в какой-то момент взлетая на руках всех партнеров на метр. Молодой прапорщик черпает из книг декламационную манеру речи, а из обожаемой им службы Отечеству – чеканные оттенки фраз и походку. Гусарский полковник, согласно литературному первоисточнику, также романтический герой – в спектакле это подчеркивается той же «возвышенной» речевой манерой; однако (в отличии от Владимира) он сразу имеет собственное лицо и в сценическом воплощении также отличается от остальных (актер переходит к этой роли от образа учителя литературы). Литературоведы и по сей день спорят, были ли отношения Марии и Владимира лишь игрой или настоящим чувством и большинство склоняется к первому. При всей ориентированности спектакля не на психологизм, а на внешнюю сторону действия, его авторы дают нестандартный ответ – героиня действительно любила Владимира и пронесет это чувство через дальнейшую жизнь. Да, она очень долго и крепко обнимает Бурмина, но он для нее скорее глубоко родственная душа, единственный человек в мире, от которого она может не скрывать все, что произошло до и после метели. Быть может, настоящее чувство чуть позже посетит ее еще раз. Об этом убедительно свидетельствует очевидная даже на фоне ее общей романтической интонации наигранность реплики: «Так это были Вы? И Вы не узнали меня?». Но лишь стихает радостная музыка, обозначавшая радость и начинается приготовления к возвращению в исходную точку спектакля – школьному классу, как она берется за руку актера, игравшего Владимира и нее отпускает ее до самого конца, то же самое делают и ненарадовские помещики, а исполнитель Бурмина отходит в другую сторону. И еще в одном не сходятся литературоведы – были ли герои лишь марионетками судьбы или нет? У каждого – свой ответ. Создатели спектакля говорят нам – мы не сами пишем текст своей жизни, но, как и актерам, нам принадлежит «ключ», «зерно» нашей удивительной и неповторимой роли. А ведь от этого может сменится и место героя, сыгранного артистом и сама тональность и смысл всей пьесы.
Шаловливый вестерн-водевиль, или «Метель» РАМТ в рамках пушкинского цикла «Повести Белкина»
После степенного “Станционного смотрителя” Михаила Станкевича новая премьера – “Метель” Александра Хухлина – кажется озорством и шалостью. С Пушкиным здесь на дружеской ноге:цитируют то Данте, то Грибоедова, жарят яичницу перед голодным зрителем и умываются в только что созданном пруду.
“Метель” точно понравится школьникам, еще недавно кропотливо писавшим сочинения по “Повестям Белкина”. Она легкая, воздушная и очень смешливая. Короткая повесть в несколько страниц нарастила массу, часть персонажей получили имена и весомую часть действия, концовка стала шире.
Спектакль обрел жизнь на малой сцене РАМТ: как и другие повести цикла — это произведение малой формы. Здесь всего шесть актеров, а зал буквально на пятьдесят человек. Огромный стол, покрытый белой скатертью, самые активные и нестеснительные зрители могут перед началом спектакля выпить чая с чабрецом из рук девушки Зюзи. Персонаж Марианны Ильиной, в повести упоминаемый от силы пару раз, обрел здесь имя и стал главной рассказчицей истории. Зюзя под знакомую авантюрную музыку американских вестернов начинает историю.
Здесь очень важны звук и свет. Наш маленький мирок наполнен жизнью: тут доят коров и собирают снесенные пеструшками яйца, внезапно завывает метель, а матушка и батюшка, спрятавшись под скатертью большого стола становятся сугробами.
Символы повсюду: весомая девичья честь в виде длинной в полсцены косы тяжелым грузом висит на совести Бурмина, невесомые любовные письма похожи на снег и живут в воспоминаниях Марьи Гавриловны как снежный рождественский шар. Художник по костюмам, создавая образ Владимира, буквально соткал его из бумаги. Герой Данилы Богачева (эта роль стала его первой крупной работой на сцене РАМТ, и крайне удачной) сошел со страниц французского романа: надушенный, напудренный, с мушкой, с французским прононсом и с рубашкой, сшитой из цитат любовных писем.
Шикарный Алексей Мишаков в роли папеньки: вот для кого размер роли совершенно неважен, ведь он в любой ипостаси хорош. Карикатурный, немного похожий на гоголевского старосветского помещика. Вместе с худой и высокой матушкой они составляют смешную несуразную пару.
Полина Виторган – Марья Гавриловна – продолжает линейку своих лирических образов. В чем-то ее Маша — это выросшая, не такая наивная Зобеида, ставшая бойчее и активнее. В начале действия ее героини похожи как сестры, но с развитием сюжета Маша становится цельной и очень живой. Ее поверенная Зюзя (Марианна Ильина) еще больше оттеняет лиричность своей госпожи. На сцене это самый свободный персонаж: она может прервать действие в любой момент, перечит семейству Р** или в очередной раз ломает четвертую стену, предлагая зрителям чаю или яств со стола. Она хозяйски заправляет происходящим. «Барин, зима пришла», – говорит она незадачливому Владимиру, – «свиданкам конец, письма пиши!». В тон ей Маша цитирует пушкинского «Онегина» и взрывается в споре с незадачливым родителем: «Ах, Грибоедов?! Ну всеее». Вспоминается постановка Любимова «Евгений Онегин»: до этого последний раз так легко и с любовью смеялись над Пушкиным лишь в стенах легендарной Таганки.
Вся повесть смотрится как сквозь линзу: ты вроде бы наблюдаешь знакомый с детства сюжет, но все персонажи как-то переиначены. В первую очередь это относится к любовному треугольнику. Персонаж Ивана Воротняка – Бурмин – стал этаким рубахой-парнем, несильно отягощенным интеллектом и эмоциями. Гусарскому полковнику отчаянно не хватает бравой выправки: словно и мундир не с того плеча, или просто век перепутался. Их слаженный тандем с Александром Хухлиным (Воротняк занят во всех его постановках) в рамках данного спектакля еще в процессе настройки, и хочется верить, что образ вырисуется после премьерной линейки спектаклей.
О финале хочется рассуждать и спорить. К нему больше всего вопросов и эмоций. У Пушкина сцена кончается словами Марьи Гавриловны «так это были вы! И вы не узнаете меня?» и авторским «Бурмин побледнел… и бросился к ее ногам…». Создателям этой трактовки было гораздо интереснее поразмышлять, а что же было дальше. После канонического диалога (и самого изрядно растянутого во времени), будет еще долгое неверие героев. Ведь скорее всего вы никогда не задумывались о всем спектре эмоций, который должны были испытывать герои, осознав ужасную и в то же время успокаивающую правду.
Очень хочется, чтобы заявленный год на постановку всех «Повестей Белкина» пролетел быстрее, и мы наконец смогли увидеть все их вариации. Ибо уже по двум получается очень колоритный и неожиданный рисунок, но впереди еще три работы, три режиссера и новые высоты.
Закружились в «Метели»
Режиссер: Алексей Дубровский
Композитор: Георгий Свиридов
Сценография: Мария Утробина
В ролях: Василий Бочкарев, Игорь Петренко, Мари Марк, Константин Юдаев
Малый театр, невзирая на свою «музейную» репутацию, не боится экспериментов с непривычными для себя формами. Пушкинскую «Метель» в постановке Алексея Дубровского можно назвать спектаклем-концертом: полноправным партнером актеров стал оркестр под управлением Александра Мещерякова.
«Литература с оркестром», давно и прочно обосновавшаяся в концертных залах, на театральной сцене гостья не слишком частая. Главную партию в таком тандеме, как правило, ведет оркестр, оставляя актерам минимальный простор для творчества. Поэтому нередко на мероприятиях возникает ощущение, что присутствуешь в студии при записи радиоспектакля. В Малом театре постарались найти баланс между музыкой и словом. В случае с «Метелью», можно сказать, все сошлось: мелодичный, летящий пушкинский текст, проникновенная мелодия Георгия Свиридова, артисты, умеющие бережно обращаться с классикой, и оркестр, тонко чувствующий природу театрального действа. В итоге замысел, родившийся как разовый литературно-музыкальный вечер, с благословения худрука Юрия Соломина превратился в репертуарный спектакль.
«Метель», как, впрочем, и остальные повести Ивана Петровича Белкина, театральна по своей природе. Сценография Марии Утробиной проста, легка и ненавязчива: за аванзанавесом, «сотканном» из листов пушкинской рукописи, открывается деревушка с занесенными снегом домиками, верстовой столб, уходящая вдаль «дорога» — мост между прошлым и будущим персонажей. На этом фоне подиум для оркестра, непосредственного участника событий, воспринимается едва ли не ковчегом, дрейфующим по волнам времени. А о том, что перед нами все-таки не театр в чистом виде, а своего рода литературная игра, не дает забыть изящная видеоинсталляция Анны Смирновой, создавшей из стремительных росчерков пушкинского пера второй план к происходящему на сцене.
«Метель» — с ее невероятным сюжетом, эскизно очерченными характерами и романтической атмосферой — с полным правом можно считать для нынешних молодых актеров проверкой на профпригодность. Задолго до Станиславского, в статье «О народной драме», над которой начал работать вскоре после окончания «Повестей Белкина», Александр Сергеевич писал: «Истина страстей, правдоподобие чувствований в предполагаемых обстоятельствах — вот чего требует наш ум от драматического писателя». От исполнителей по большому счету — тоже.
Константину Юдаеву, играющему Владимира, это самое правдоподобие дается с трудом. Под сюртуком XIX столетия угадывается холодный прагматик, которому такая мера любви и отчаяния не по силам. И только байроническое презрение, выказанное несчастным прапорщиком добросердечным родителям своей возлюбленной да, пожалуй, и самой судьбе, было по-настоящему убедительным. Образ получился более плоским, чем задумывал Пушкин, а потому осталась нереализованной основная смысловая нагрузка, возложенная автором на этот персонаж. Влюбленные могли добиться счастья и не прибегая к такой рискованной для репутации девушки затее, как побег. Но обуянный гордыней Владимир вместо того, чтобы искать пути к сердцам «добрых ненарадовских помещиков», подтолкнул «милую, добрую» Марью Гавриловну к недостойному поступку, а значит, оказался недостойным ни ее любви, ни семейного счастья. И искупить грех ему суждено было только собственной гибелью.
Мари Марк еще не очень уверенно нащупывает путь к своей героине: ей пока сложно сохранять естественность в контексте эпохи, по своим правилам и устоям столь разительно отличающейся от нынешней. Однако актрисе удалось передать главное — внутреннюю силу Марьи Гавриловны, так непохожей на столичных прелестниц, у которых «навык света скоро сглаживает характер и делает души столь же однообразными, как и головные уборы» (так высказался Пушкин в защиту милых его сердцу уездных красавиц на страницах другой белкинской повести — «Барышня-крестьянка»).
Роль полковника Бурмина сыграл Игорь Петренко, покинувший некогда Малый театр ради карьеры в кино. Возвращение на драматическую сцену стало несомненной удачей — Петренко играет так, что все романические натяжки начинают выглядеть как самая что ни на есть правда жизни. Для Бурмина, с достоинством сносящего кару за свою «непростительную ветреность», чувство к Марье Гавриловне — это любовь стоика, отрешившегося от разгульной вольности и научившегося ценить и самое малое, что может дать истинное чувство: «Быть может, от моей любви, завершившейся поцелуем руки, я получил больше наслаждения, чем когда-либо испытаете вы от вашей любви, которая, по меньшей мере, поцелуем руки начнется». Цитата из «Исповеди» Руссо выбрана отнюдь не случайно.
Замковым камнем постановки, ее такой бесхитростной на первый взгляд нравственной конструкции, безусловно, является Издатель. Предисловие, им написанное, не просто так включено в канву запутанной любовной истории. Тонкий и чуткий Василий Бочкарев каким-то непостижимым образом совмещает в этом персонаже и самого Пушкина, и придуманного им заурядного сочинителя Ивана Петровича Белкина, и великого мыслителя Жан-Жака Руссо, которого поэт прозрачно замаскировал фигурой ничем не примечательного помещика-графомана. И роднит их то, что всем троим человек обычный, с его простыми заботами и радостями, был гораздо интереснее и важнее личности «исключительной».
Если отринуть романтический флер, «Метель», пожалуй, в большей степени, чем остальные повести господина Белкина, является притчей о долге и совести. Марья Гавриловна венчается против воли родителей, Бурмин — в дурмане «преступной проказы». Однако их прегрешение в течение трех лет остается в тайне, и никто из посвященных в нее не заинтересован в разглашении. Шансы свидеться когда-нибудь с законной половиной у обоих практически равны нулю. Получается, что вроде бы никаких препятствий к новому браку нет. Но оба добровольно отказываются от права на счастье в надежде искупить вину за чужое несчастье. Пушкин счел себя не вправе не вознаградить такую стойкость перед лицом одного из самых сильных искушений — взаимного безоглядного чувства. А театр рискнул вместе со зрителями перечитать эти четыре страницы про любовь.
Александр Хухлин: «Хочется рассказать простую историю»
В РАМТе вышла «Метель» из цикла «Повестей Белкина»
На Маленькой сцене РАМТа – вторая премьера из цикла «Повести Белкина». Напомним, что, по замыслу главного режиссера Егора Перегудова, в течение года пять молодых постановщиков собираются представить в разных пространствах театра пять историй хрестоматийного пушкинского цикла. Первая премьера – «Станционный смотритель» в режиссуре Михаила Станкевича – состоялась под занавес предыдущего сезона в июне. А 17 и 20 ноября свою версию повести «Метель» представил Александр ХУХЛИН.
– Александр, почему из всего цикла вы выбрали именно «Метель»?
– Изначально я хотел сделать по «Повестям Белкина» серию иммерсивных спектаклей в Красноярском театре драмы. Но там этот замысел по ряду причин не реализовался, поэтому, когда похожая идея прозвучала в РАМТе, я понял, что это прекрасный случай.
Во всех «Повестях Белкина» есть внятный, четко определенный финал. И только «Метель» заканчивается многоточием. Вроде бы в ней звучит намек на счастливую развязку: герои находят друг друга, но, как и в «Евгении Онегине», все внезапно обрывается на полуслове. По замыслу Пушкина, читатель должен задаться вопросом: чем же все-таки закончилась эта история?
Пушкин писал «Метель» в тот период, когда в моде были романы с ключом: тот, кто знал ключ, за простым и непритязательным рассказом видел множество тайных ящичков. Именно поэтому критика того времени заявила, что Пушкин исписался, скатился в глупые анекдоты, а Баратынский, по определению самого Пушкина, «ржал и бился». Почему? Да потому что это история многослойная, и в ней зашифровано множество намеков на современность. Начать хотя бы с того, что при дворе в то время происходит почти такой же случай, какой описан в «Метели»: дочка первой фрейлины сбегает с уланом. Весь двор стоит на ушах. Законы отцов попраны. Дети творят произвол. Что за Руссо, что за вольнодумство! Государь отдает приказ: дочь – вернуть, улана – разжаловать в солдаты. Отсылки к этому эпизоду буквально зашиты в структуру «Метели». Пушкин пишет, например, про появление Бурмина «в замке» Марьи Гавриловны. Замком при дворе условно называли дом, где жила эта фрейлина…
Но мне, честно говоря, гораздо интересней было другое. В «Метели» Пушкин-консерватор ведет дуэль с Пушкиным-либералом. Он смеется над своими либеральными стихами, мечтами изменить мир через поэзию. И в то же время смеется над своим консерватизмом. Марья Гавриловна, например, увлекается Руссо, а это один из идеологов французской революции.
И главное, в этом произведении Пушкин бросает вызов Шекспиру. Некоторые исследователи сопоставляли Бурмина с Отелло, и не напрасно. Принципиальная разница только в том, что для Марьи Гавриловны Бурмин – и Отелло, и Яго одновременно. С одной стороны, своей глупой шуткой он закрутил интригу, разлучившую ее с любимым человеком и разрушившую всю ее жизнь, но с другой стороны, он тот, кого она полюбила, узнав обо всем этом только постфактум. Она не может его ни принять, ни оттолкнуть. Кроме того, как и Дездемона – она полюбила его за страдания.
В общем, финал у «Метели» неоднозначный. Не говоря уже о том, что в глазах умного читателя Пушкин делает союз Марьи Гавриловны и Бурмина юридически невозможным. Он «убивает» всех без исключения свидетелей их венчания, то есть, даже если они захотят доказать юридическую правомочность своего брака Священному Синоду, они не смогут этого сделать. Они не могут быть вместе. А ведь казалось, что хэппи-энд…
– В спектакле вы ставили перед собой задачу расшифровать эти шарады?
– Нет, я хотел рассказать простую, внятную, близкую каждому историю. Марья Гавриловна – просто девчонка по соседству. Она переживает первую любовь, и это не надуманное чувство. Потом она теряет любимого человека, встречает другого. Здесь есть и бунт против родителей, столь типичный в подростковом возрасте, когда кажется, что родители ничего не понимают ни в отношениях, ни вообще. Надо самому обжечься. Но когда все становится ясно, вернуть уже нельзя ни родителей, ни себя. Выбор сделан.
– «Повесть «Метель» большинству зрителей знакома с детства. Как уйти от школьного восприятия?
– Надо просто быть эгоистом. В самом хорошем смысле. Ставить только для себя и только про себя. Если ты вскрываешь в литературе то, что важно тебе, а мне здесь важно очень многое, то вопрос отпадает сам собой. Разбирая хитросплетения, мотивы поступков, игру судьбы в «Метели», я стал думать: а какие развилки я сам прошел в юности? Я тогда не задумывался о том, что они судьбоносные, двигался интуитивно, но где я мог бы оказаться сейчас, сделай я тогда шаг вправо, а не влево.
– Сегодня, когда театр насыщен мультимедийными технологиями, почему вам интересно обратиться к классическому тексту?
– Кто-то сказал, что за десять лет в России меняется абсолютно все, а за сто лет – не меняется ничего. Мне кажется, о театре можно сказать то же самое. У меня лично сегодня есть жажда по человеку. Хочется рассказать близкую человеческую историю без всякой мультимедийности.
В прошлом году у меня была премьера в Бостоне, и я на один день съездил в Нью-Йорк, где посмотрел спектакль проекта «Sleep No More». Известные ребята, стоявшие у истоково иммерсивного театра. И вот они на семи этажах играют «Макбета». Невероятно сделано. Я был очарован, и мне, конечно, захотелось придумать нечто подобное. Но, наверное, пойти не за внешней оболочкой, а, как Пушкин, заставить зрителя оказаться соучастником происходящего на каком-то другом уровне. Искусство – это ведь всегда чуть-чуть. Тебя почти взяли за руку – но никуда не потащили. На мой взгляд, это «чуть-чуть» – крайне важно.
Поэтому этот спектакль – иммерсивный не в смысле своей внешней формы. Просто здесь возникает «эффект попутчика»: мы вместе сидим за одним столом, и зрители становятся соучастниками принятых нами решений. Такая «иммерсивность» кажется мне гораздо более острой и интересной.
– Как возникла идея сценографии?
– Все вычитано из повести. Пушкин говорит, что у доброго Гаврилы Гавриловича поминутно бывали гости. Одни приезжали, другие уезжали – ведь у хозяина дочка на выданье. В ответ на это мне в голову пришла идея безумного чаепития, как в «Алисе в Стране чудес», огромного, бесконечно стола, который уходит одним краем в одну часть земного шара, другим – в другую. Собственно, этот стол должен был стать свадебным, но свадьбы так и не случилось. Вопрос в том, будет ли она вообще.
Ну, а дальше этот образ начал развивать и придумывать сам себя. Это и линия судьбы, и обледеневшая река, по которой Владимир едет в церковь…
– «Метель» – это почти анекдот. Возможно ли сегодня что-то сопоставимое по степени абсурда?
– Мне кажется, Пушкин первый в отечественной словесности занялся деконструкцией текста. Он взял за основу любовные романы XVIII века: целые куски из «Новой Элоизы» Руссо буквально вмонтированы в «Метель». И эти любовные истории он доводит до абсурда. Современная доводящая каждого из нас до абсурда жизнь абсолютно перекликается со структурой «Метели». Причем, чем эта ситуация безумнее, тем острее в финале меняется регистр. Пушкин шутит, шутит, шутит, играет фактами, цитатами – но вдруг появляется Бурмин, и все сразу переходит в другую плоскость. А в финале повисает этот открытый вопрос: примет она его или оттолкнет? Ведь он и Отелло, и Яго. А она разорвана между двумя людьми, соединившимися в одном. «У бурных чувств неистовый конец». Во многом это про Марью Гавриловну.
В спектакле играют Полина Виторган, Иван Воротняк, Данила Богачев, Алексей Мишаков, Людмила Цибульникова и Марианна Ильина. Ближайшие показы спектакля состоятся 27 ноября, 15 и 22 декабря.
Метель
Ф рагмент книги Наталии Леоновой «Из воспоминаний»:
«В сентябре 1990 г. по телевизору показали папину пьесу «Метель». Это была запись спектакля, поставленного в 1967 г. московским Драматическим театром имени Пушкина. Режиссер-постановщик Борис Ровенских, считавшийся в те годы одним из лучших московских режиссеров, создал спектакль, активно прозвучавший в шестидесятых годах, хотя пьеса более четверти столетия пролежала в ящике письменного стола. Он часто бывал у папы, принимавшего в этой постановке деятельное участие, они советовались, обдумывали каждую картину.
Борис Полевой в газете «Правда» (12 декабря 1967 г.) писал: «Пьеса написана уже давно; многие московские режиссеры, в том числе и крупные, обращались к постановке этой сложнейшей драмы и отступали перед трудностями ее сценического воплощения. Литература Леонова всегда сложная литература. В ней нет прямых ходов, легких решений, добро и зло не пишутся однозначными красками. Произведениям этого большого художника всегда присуща глубина философского осмысления жизни…»
Пьеса написана в июле — ноябре 1939 г. Ее действие ярко характеризует жизнь того времени, не скрывая все те ее черты, которые и сегодня леденят кровь — аресты, доносы, страх, жертвы и палачи, дежурившие у подъездов, губительное влияние событий тех лет на сердца молодежи. На сцене жили люди сломленные и люди, сохранившие душевную чистоту…
История отечества тех страшных лет теперь хорошо известна, даже, я думаю, молодежи, которой свойственно смотреть пристальнее в будущее, чем в прошлое. Не буду повторять факты, уже опубликованные, но истории нашей семьи, близких, друзей отца служили весьма выразительным фоном, на котором создавалась пьеса «Метель».
Пьеса «Метель» прозвучала, как порыв надежды, сменившей отчаяние, как жажда услышать голос правды.
И «Метель» пошла по городам, по театрам всей страны. Я достала архивные материалы, мамины дневники, газетные вырезки. И вот что меня поразило: пьеса написана в ноябре 1939 г., а первая премьера состоялась уже 12 апреля 40-го.
А в газетах печатали комментарии: