Модерато кантабиле что это
СОДЕРЖАНИЕ
Сюжет
Сюжет изначально представляет собой банальный распорядок дня богатой женщины, которая ведет сына на уроки игры на фортепиано и разговаривает с мужчиной из рабочего класса в кафе, всю дорогу пьет вино, затем достигает скандала на званом обеде в главе 7, за которым следует развязка в последней главе.
Организация
Персонажи
Жена богатого директора фабрик в центре города, Энн принадлежит к высшему слою городского общества. Однажды, на уроке игры на фортепиано своего ребенка, она заинтригована убийством женщины ее возможным любовником. В последующих главах Энн возвращается в кафе, где было совершено убийство, часто размышляя о деталях убийства вместе с Шовеном, человеком, который раньше работал на фабриках, которыми управляет ее муж. Ее выход в кафе считается социальной ошибкой, поскольку она заходит в захудалое кафе, где работники ее мужа уходят на пенсию каждый день; эти рабочие узнают и Шовена, и Анну. Придумывая детали убийства, Шовен и Анна, кажется, имеют метафизические отношения, отраженные в их выдуманных идеях; их отношения начинаются с разговоров о том, как начались отношения убитой пары, и заканчиваются признанием Энн, что она мертва; отражая, опять же, отношения убитой пары. Для ее жизни характерно повторение: многие элементы, такие как прогулка по Морскому бульвару, подавленные образы насилия, сирена, похоже, повторяются в следующих главах. Одно чтение новеллы интерпретирует действия Анны как попытку избежать этого повторения, что в конечном итоге приводит к тому же повторению, которого она пыталась избежать. У нее сильная и глубокая привязанность к своему ребенку, что можно интерпретировать как ее неспособность отпустить материнские обязанности.
На протяжении всей повести муж Анны никогда не упоминается ни по ссылке, ни по имени, вместо этого он получает безличное «он» во французском романе. В переводе это означает «один» (т.е. «один есть», «есть» и т. Д.). Это говорит о том, что он никогда не был реальным физическим присутствием в жизни Анны, хотя его присутствие нависало над ней. Он богатый фабрикант в маленьком городке. Дом Desbaresdes расположен в конце длинного Морского бульвара, что говорит о том, что он является самым богатым в городе.
Отношения
Ребенок и мать
Заголовок
Мотивы
Ряд мотивов в Moderato Cantabile встречается повсюду в работах Дюраса до этого момента, что, по мнению некоторых критиков, обеспечивает необходимый контекст для их понимания, поскольку они в значительной степени неоднозначны в самом произведении.
Кульминационные образы насилия
Первое упоминание о цветке / дереве происходит в главе III, когда ребенок находится в саду. Шовен отмечает, что во время приема Энн носила цветок магнолии между грудей, и что ее груди были частично обнажены. У Анны также есть цветок магнолии в саду, прямо за окном, который, по ее словам, она закрывает, потому что запах магнолии временами может становиться слишком сильным. Цветок / дерево, несомненно, представляет ее сексуальность; ее закрытие окон сигнализирует о ее неспособности справиться с сексуальностью, которую она подавляла в себе.
Энн пьет вино на протяжении всей истории, сначала для того, чтобы подавить дрожь, когда она заходит в кафе, чтобы навестить Шовена; темп питья вина отражает драматическую дугу работы: построение, кульминация в 7-й главе, затем снова уменьшение в 8-й главе. Во время каждой встречи с Шовеном она потребляет все больше вина, временами «механически», а в главе 7 она выпивает слишком много вина и в конце концов изрыгает вино, которое она пила в тот день. В заключительной, 8-й главе, она затем пьет вино «маленькими глотками» («à petites gorgées»).
Вино помогает ей расслабиться и забыть о социальном бремени, которое она несет. Символически акт описывает ее избавление от этого социального бремени, а образ алкоголя как освобождения повторяется в работах Дюраса. Биографически Дюрас была алкоголиком в разные периоды своей жизни, что придавало этому символу дополнительный вес.
Стиль
Новелла написана в прошедшее время, французский passé простой (обычно переводятся как простое прошлое) и «imparfait» ( несовершенный ). В главе 7 время заметно меняется от прошлого к настоящему во время званого обеда и от настоящего к простому будущему в течение последних нескольких абзацев главы.
Прием
Эрин Шевоген Шлумпф предполагает, что в романе проявляется «женская меланхолия».
Киноадаптация
Модерато кантабиле что это
— А ну-ка, прочти мне, что там написано над твоими нотами, — велела дама.
— «Модерато кантабиле», — выговорил мальчик.
Добившись ответа, дама резко ударила карандашом по клавишам. Мальчик даже не шелохнулся — так и сидел неподвижно, не сводя глаз со своих нот.
— И что же это значит — модерато кантабиле?
Сидевшая метрах в трех от них женщина сокрушенно вздохнула.
— И ты вполне уверен, будто не знаешь, что означает «модерато кантабиле»? — не унималась дама.
Малыш по-прежнему хранил молчание. Дама вскрикнула, с трудом сдерживая бессильный гнев, и снова стукнула карандашом по клавишам. Малыш даже глазом не моргнул. Дама обернулась.
— Ну что, мадам Дэбаред, как вам это нравится? — осведомилась она.
Анна Дэбаред еще раз вздохнула.
— Ах, кому вы это говорите? — отозвалась она.
Неподвижный, не поднимая глаз, мальчик был единственным, кто заметил, что на город неожиданно опускается вечер. И вздрогнул.
— Я объясняла тебе это на прошлом уроке, на позапрошлом уроке, сто раз тебе твердила, и после всего этого ты смеешь мне говорить, будто не знаешь?!
Малыш не счел нужным удостоить ее ответом. Дама снова окинула взором неподвижную, словно изваяние, фигурку. Злость ее все возрастала.
— Ну вот, опять начинается, — едва слышно пробормотала Анна Дэбаред.
— Дело вовсе не в том, что ты не знаешь, — продолжила дама, — ты просто не желаешь ответить, и все.
Анна Дэбаред тоже, в свою очередь, с ног до головы окинула взором малыша, но совсем по-другому, не так, как дама.
— Так ты ответишь или нет? — взвизгнула дама. Малыш ничуть не удивился. И снова не проронил ни звука. Тогда дама в третий раз стукнула по клавишам, да так сильно, что даже грифель сломался. Прямо рядом с руками мальчика. Они были еще совсем детские, пухлые и молочно-белые, как у младенца. Крепко сцепленные друг с другом, они даже не шелохнулись.
— Он трудный ребенок, — не без робости решилась заметить Анна Дэбаред.
Мальчик обернулся навстречу этому голосу, глянул на мать, быстро-быстро, точно хотел убедиться в ее существовании, потом снова неподвижно застыл, уставившись в ноты. Руки так и лежали на клавишах, крепко сцепившись друг с другом.
— Какое мне дело, мадам Дэбаред, трудный он у вас или нет, — возмутилась дама. — Мне важно, чтобы он слушался, подчинялся, вот все, чего я требую.
В наступившей после этих слов тишине в растворенное окно ворвался рокот моря. А с ним и приглушенный шум города на закате того погожего весеннего дня.
— В последний раз тебя спрашиваю. Так ты по-прежнему упорствуешь, будто не знаешь, что такое «модерато кантабиле»?
В проеме растворенного окна пронесся катер. Малыш, сидевший, уставившись в свои ноты, чуть вздрогнул — только одна мать и заметила это движение, — когда катер ворвался в него и взбудоражил ему кровь. Приглушенное гудение мотора разнеслось по всему городу. Прогулочные катера были здесь редкостью. Розовый, цвет угасающего дня окрасил все небо. Другие дети, где-то там внизу, на набережной, тоже остановились и смотрели.
— Я тебя в последний раз спрашиваю: так ты уверен, что не знаешь?
Катер все еще мчался в проеме окна.
Дама не на шутку удивлена этаким упрямством. Гнев ее чуть смягчается, ему на смену приходит отчаяние — ах, неужели она так мало значит в глазах этого ребенка, — и теперь уже не жестом, а словами выражает она ставшую вдруг до боли очевидной тщетность своих усилий.
— Господи, — стонет она, — Господи, что за неблагодарное ремесло.
Анна Дэбаред никак не реагирует на это горькое признание, лишь едва заметно качает головой, будто, кто знает, вполне согласна с ее словами.
Катер наконец-то завершил свой путь сквозь пространство распахнутого окна. Шум моря сделался сильнее, оглушительный на фоне молчания мальчика.
Мальчик разжал руку, опустил ее вниз и почесал ногу. Жест явно непроизвольный и, похоже, убеждает даму, что в его действиях нет злого умысла.
— Не знаю, — выдавил он, почесавшись. Внезапно краски заходящего солнца обрели столь величественные оттенки, что даже изменили белокурый цвет волос малыша.
— Но ведь это же так просто, — уже чуть спокойней заметила дама.
Потом, не торопясь, высморкалась.
— Ах, ну и ребенок, — с какой-то радостью в голосе проговорила Анна Дэбаред, — нет, что за ребенок, и как же это мне удалось произвести на свет этакого упрямца…
Дама явно не усматривает тут никаких причин для гордости.
— Это значит, — вконец сдаваясь, наверное, уже в сотый раз повторяет она мальчику, — это значит: умеренно и певуче.
— Умеренно и певуче, — совершенно отсутствующим голосом, витая где-то далеко-далеко, повторяет за ней малыш.
— Нет, вы видели такое.
— Ужасно, — смеясь подтверждает Анна Дэбаред, — упрямый как осел, просто уму непостижимо.
— А теперь давай-ка сыграй с самого начала, — приказывает дама.
Мальчик не подчиняется, будто вовсе не слышит.
— Я кому сказала, с самого начала.
Мальчик даже не шевелится. В безмолвии его упрямства снова явственно проступает шум моря. Последней розовой вспышкой полыхает небо.
— Я не хочу учиться играть на пианино, — произносит мальчик.
На улице, где-то совсем близко от дома, раздается громкий женский крик. Жалобный и протяжный, он делается таким пронзительным, что даже заглушает шум моря. Потом вдруг обрывается, будто его и вовсе не было.
— Что это?! — восклицает малыш.
— Должно быть, что-то случилось, — отвечает дама.
Притихший было шум моря возрождается с прежней силой. Розоватый же цвет неба заметно бледнеет.
— Да нет, ничего, — успокаивает Анна Дэбаред, — все это так, пустяки.
Вскакивает со стула и бросается к пианино.
— Ах, сколько нервозности, — замечает дама, неодобрительно оглядывая обоих.
Анна Дэбаред обнимает сынишку за плечи, сжимает крепко, до боли, потом говорит, почти кричит:
— Нет-нет, ты должен учиться играть на пианино, непременно должен, понимаешь?
Мальчик дрожит по той же самой причине, потому что и ему тоже делается страшно.
— Не люблю я пианино, — едва слышно шепчет он.
В этот миг вслед за первым раздаются другие крики, со всех сторон, разноголосые, нестройные. Они возвещают, что какое-то событие уже свершилось, уже позади, и звучат теперь почти утешительно. Так что урок продолжается.
— Так надо, любимый, — настаивает на своем Анна Дэбаред, — так надо.
Дама качает головой, явно осуждая непозволительную мягкость матери. Тем временем море мало-помалу окутывают сумерки. А небо медленно теряет свои яркие краски. Только запад все еще рдеет. Но и он тоже тускнеет на глазах.
— Но почему? — не понимает малыш.
Мальчик медлит, пытаясь вникнуть в ее слова, так и не понимает, но соглашается:
— Ладно. Но скажи, кто это там кричал?
— Я жду, — напоминает о себе дама.
Он начинает играть. Музыка звучит, заглушая шум толпы, клубящийся на набережной уже прямо под окнами.
— Нет, вы только послушайте, — радуется Анна Дэбаред, — послушайте, вот видите…
— Когда он захочет… — замечает дама.
Мальчик закончил свою сонатину. И тотчас же в комнату снова ворвался рокот толпы — назойливо, властно.
— Что это там? — снова спросил мальчик.
— Давай-ка еще раз с самого начала, — приказывает дама. — И не забывай: модерато кантабиле. Представь себе колыбельную, которую поют тебе на ночь.
— Ах, я никогда не пою ему колыбельных, — признается Анна Дэбаред. — Сегодня непременно попросит меня спеть, а он умеет делать это так, что я не в силах ему отказать.
Дама пропускает эти слова мимо ушей.
Мальчик снова заиграл свою сонатину Диабелли.
— Си-бемоль в ключе, — во весь голос напоминает дама, — ты слишком часто забываешь об этом.
Маргерит Дюрас уже почти полвека является одной из самых популярных и читаемых писательниц не только во Франции, но и во всем читающем мире. «Краски Востока и проблемы Запада, накал эмоций и холод одиночества — вот полюса, создающие напряжение в прозе этой знаменитой писательницы».
В «западных» романах Дюрас раннего периода — «Модерато Кантабиле» и «Летний вечер, половина одиннадцатого» — любовь тесно переплетается со смертью, а убийства — вариации на тему, сформулированную Оскаром Уайльдом: любящий всегда убивает того, кого любит. Роман «Модерато Кантабиле» знаком российским читателям еще и по экранизации, сделанной в 1960 г. Питером Бруком с Жанной Моро и Жан-Полем Бельмондо в главных ролях.
— А ну-ка, прочти мне, что там написано над твоими нотами, — велела дама.
— «Модерато кантабиле», — выговорил мальчик.
Добившись ответа, дама резко ударила карандашом по клавишам. Мальчик даже не шелохнулся — так и сидел неподвижно, не сводя глаз со своих нот.
— И что же это значит — модерато кантабиле?
Сидевшая метрах в трех от них женщина сокрушенно вздохнула.
— И ты вполне уверен, будто не знаешь, что означает «модерато кантабиле»? — не унималась дама.
Малыш по-прежнему хранил молчание. Дама вскрикнула, с трудом сдерживая бессильный гнев, и снова стукнула карандашом по клавишам. Малыш даже глазом не моргнул. Дама обернулась.
— Ну что, мадам Дэбаред, как вам это нравится? — осведомилась она.
Анна Дэбаред еще раз вздохнула.
— Ах, кому вы это говорите? — отозвалась она.
Неподвижный, не поднимая глаз, мальчик был единственным, кто заметил, что на город неожиданно опускается вечер. И вздрогнул.
— Я объясняла тебе это на прошлом уроке, на позапрошлом уроке, сто раз тебе твердила, и после всего этого ты смеешь мне говорить, будто не знаешь?!
Малыш не счел нужным удостоить ее ответом. Дама снова окинула взором неподвижную, словно изваяние, фигурку. Злость ее все возрастала.
— Ну вот, опять начинается, — едва слышно пробормотала Анна Дэбаред.
— Дело вовсе не в том, что ты не знаешь, — продолжила дама, — ты просто не желаешь ответить, и все.
Анна Дэбаред тоже, в свою очередь, с ног до головы окинула взором малыша, но совсем по-другому, не так, как дама.
— Так ты ответишь или нет? — взвизгнула дама. Малыш ничуть не удивился. И снова не проронил ни звука. Тогда дама в третий раз стукнула по клавишам, да так сильно, что даже грифель сломался. Прямо рядом с руками мальчика. Они были еще совсем детские, пухлые и молочно-белые, как у младенца. Крепко сцепленные друг с другом, они даже не шелохнулись.
— Он трудный ребенок, — не без робости решилась заметить Анна Дэбаред.
Мальчик обернулся навстречу этому голосу, глянул на мать, быстро-быстро, точно хотел убедиться в ее существовании, потом снова неподвижно застыл, уставившись в ноты. Руки так и лежали на клавишах, крепко сцепившись друг с другом.
— Какое мне дело, мадам Дэбаред, трудный он у вас или нет, — возмутилась дама. — Мне важно, чтобы он слушался, подчинялся, вот все, чего я требую.
В наступившей после этих слов тишине в растворенное окно ворвался рокот моря. А с ним и приглушенный шум города на закате того погожего весеннего дня.
— В последний раз тебя спрашиваю. Так ты по-прежнему упорствуешь, будто не знаешь, что такое «модерато кантабиле»?
В проеме растворенного окна пронесся катер. Малыш, сидевший, уставившись в свои ноты, чуть вздрогнул — только одна мать и заметила это движение, — когда катер ворвался в него и взбудоражил ему кровь. Приглушенное гудение мотора разнеслось по всему городу. Прогулочные катера были здесь редкостью. Розовый, цвет угасающего дня окрасил все небо. Другие дети, где-то там внизу, на набережной, тоже остановились и смотрели.
— Я тебя в последний раз спрашиваю: так ты уверен, что не знаешь?
Катер все еще мчался в проеме окна.
Дама не на шутку удивлена этаким упрямством. Гнев ее чуть смягчается, ему на смену приходит отчаяние — ах, неужели она так мало значит в глазах этого ребенка, — и теперь уже не жестом, а словами выражает она ставшую вдруг до боли очевидной тщетность своих усилий.
— Господи, — стонет она, — Господи, что за неблагодарное ремесло.
Анна Дэбаред никак не реагирует на это горькое признание, лишь едва заметно качает головой, будто, кто знает, вполне согласна с ее словами.
Катер наконец-то завершил свой путь сквозь пространство распахнутого окна. Шум моря сделался сильнее, оглушительный на фоне молчания мальчика.
Мальчик разжал руку, опустил ее вниз и почесал ногу. Жест явно непроизвольный и, похоже, убеждает даму, что в его действиях нет злого умысла.
— Не знаю, — выдавил он, почесавшись. Внезапно краски заходящего солнца обрели столь величественные оттенки, что даже изменили белокурый цвет волос малыша.
— Но ведь это же так просто, — уже чуть спокойней заметила дама.
Потом, не торопясь, высморкалась.
— Ах, ну и ребенок, — с какой-то радостью в голосе проговорила Анна Дэбаред, — нет, что за ребенок, и как же это мне удалось произвести на свет этакого упрямца…
Дама явно не усматривает тут никаких причин для гордости.
— Это значит, — вконец сдаваясь, наверное, уже в сотый раз повторяет она мальчику, — это значит: умеренно и певуче.
— Умеренно и певуче, — совершенно отсутствующим голосом, витая где-то далеко-далеко, повторяет за ней малыш.
— Нет, вы видели такое.
— Ужасно, — смеясь подтверждает Анна Дэбаред, — упрямый как осел, просто уму непостижимо.
— А теперь давай-ка сыграй с самого начала, — приказывает дама.
Мальчик не подчиняется, будто вовсе не слышит.
— Я кому сказала, с самого начала.
Мальчик даже не шевелится. В безмолвии его упрямства снова явственно проступает шум моря. Последней розовой вспышкой полыхает небо.
— Я не хочу учиться играть на пианино, — произносит мальчик.
На улице, где-то совсем близко от дома, раздается громкий женский крик. Жалобный и протяжный, он делается таким пронзительным, что даже заглушает шум моря. Потом вдруг обрывается, будто его и вовсе не было.
— Что это?! — восклицает малыш.
— Должно быть, что-то случилось, — отвечает дама.
Притихший было шум моря возрождается с прежней силой. Розоватый же цвет неба заметно бледнеет.
— Да нет, ничего, — успокаивает Анна Дэбаред, — все это так, пустяки.
Вскакивает со стула и бросается к пианино.
— Ах, сколько нервозности, — замечает дама, неодобрительно оглядывая обоих.
Анна Дэбаред обнимает сынишку за плечи, сжимает крепко, до боли, потом говорит, почти кричит:
— Нет-нет, ты должен учиться играть на пианино, непременно должен, понимаешь?
Мальчик дрожит по той же самой причине, потому что и ему тоже делается страшно.
— Не люблю я пианино, — едва слышно шепчет он.
В этот миг вслед за первым раздаются другие крики, со всех сторон, разноголосые, нестройные. Они возвещают, что какое-то событие уже свершилось, уже позади, и звучат теперь почти утешительно. Так что урок продолжается.
— Так надо, любимый, — настаивает на своем Анна Дэбаред, — так надо.
Модерато кантабиле [Маргерит Дюрас] (fb2) читать постранично
Маргерит Дюрас Модерато кантабиле
— А ну-ка, прочти мне, что там написано над твоими нотами, — велела дама.
— «Модерато кантабиле», — выговорил мальчик.
Добившись ответа, дама резко ударила карандашом по клавишам. Мальчик даже не шелохнулся — так и сидел неподвижно, не сводя глаз со своих нот.
— И что же это значит — модерато кантабиле?
Сидевшая метрах в трех от них женщина сокрушенно вздохнула.
— И ты вполне уверен, будто не знаешь, что означает «модерато кантабиле»? — не унималась дама.
Малыш по-прежнему хранил молчание. Дама вскрикнула, с трудом сдерживая бессильный гнев, и снова стукнула карандашом по клавишам. Малыш даже глазом не моргнул. Дама обернулась.
— Ну что, мадам Дэбаред, как вам это нравится? — осведомилась она.
Анна Дэбаред еще раз вздохнула.
— Ах, кому вы это говорите? — отозвалась она.
Неподвижный, не поднимая глаз, мальчик был единственным, кто заметил, что на город неожиданно опускается вечер. И вздрогнул.
— Я объясняла тебе это на прошлом уроке, на позапрошлом уроке, сто раз тебе твердила, и после всего этого ты смеешь мне говорить, будто не знаешь?!
Малыш не счел нужным удостоить ее ответом. Дама снова окинула взором неподвижную, словно изваяние, фигурку. Злость ее все возрастала.
— Ну вот, опять начинается, — едва слышно пробормотала Анна Дэбаред.
— Дело вовсе не в том, что ты не знаешь, — продолжила дама, — ты просто не желаешь ответить, и все.
Анна Дэбаред тоже, в свою очередь, с ног до головы окинула взором малыша, но совсем по-другому, не так, как дама.
— Так ты ответишь или нет? — взвизгнула дама. Малыш ничуть не удивился. И снова не проронил ни звука. Тогда дама в третий раз стукнула по клавишам, да так сильно, что даже грифель сломался. Прямо рядом с руками мальчика. Они были еще совсем детские, пухлые и молочно-белые, как у младенца. Крепко сцепленные друг с другом, они даже не шелохнулись.
— Он трудный ребенок, — не без робости решилась заметить Анна Дэбаред.
Мальчик обернулся навстречу этому голосу, глянул на мать, быстро-быстро, точно хотел убедиться в ее существовании, потом снова неподвижно застыл, уставившись в ноты. Руки так и лежали на клавишах, крепко сцепившись друг с другом.
— Какое мне дело, мадам Дэбаред, трудный он у вас или нет, — возмутилась дама. — Мне важно, чтобы он слушался, подчинялся, вот все, чего я требую.
В наступившей после этих слов тишине в растворенное окно ворвался рокот моря. А с ним и приглушенный шум города на закате того погожего весеннего дня.
— В последний раз тебя спрашиваю. Так ты по-прежнему упорствуешь, будто не знаешь, что такое «модерато кантабиле»?
В проеме растворенного окна пронесся катер. Малыш, сидевший, уставившись в свои ноты, чуть вздрогнул — только одна мать и заметила это движение, — когда катер ворвался в него и взбудоражил ему кровь. Приглушенное гудение мотора разнеслось по всему городу. Прогулочные катера были здесь редкостью. Розовый, цвет угасающего дня окрасил все небо. Другие дети, где-то там внизу, на набережной, тоже остановились и смотрели.
— Я тебя в последний раз спрашиваю: так ты уверен, что не знаешь?
Катер все еще мчался в проеме окна.
Дама не на шутку удивлена этаким упрямством. Гнев ее чуть смягчается, ему на смену приходит отчаяние — ах, неужели она так мало значит в глазах этого ребенка, — и теперь уже не жестом, а словами выражает она ставшую вдруг до боли очевидной тщетность своих усилий.
— Господи, — стонет она, — Господи, что за неблагодарное ремесло.
Анна Дэбаред никак не реагирует на это горькое признание, лишь едва заметно качает головой, будто, кто знает, вполне согласна с ее словами.
Катер наконец-то завершил свой путь сквозь пространство распахнутого окна. Шум моря сделался сильнее, оглушительный на фоне молчания мальчика.
Мальчик разжал руку, опустил ее вниз и почесал ногу. Жест явно непроизвольный и, похоже, убеждает даму, что в его действиях нет злого умысла.
— Не знаю, — выдавил он, почесавшись. Внезапно краски заходящего солнца обрели столь величественные оттенки, что даже изменили белокурый цвет волос малыша.
— Но ведь это же так просто, — уже чуть спокойней заметила дама.
Потом, не торопясь, высморкалась.
— Ах, ну и ребенок, — с какой-то радостью в голосе проговорила Анна Дэбаред, — нет, что за ребенок, и как же это мне удалось произвести на свет этакого упрямца…
Дама явно не усматривает тут никаких причин для гордости.
— Это значит, — вконец сдаваясь, наверное, уже в сотый раз повторяет она
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Модерато кантабиле
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
— А ну-ка, прочти мне, что там написано над твоими нотами, — велела дама.
— «Модерато кантабиле», — выговорил мальчик.
Добившись ответа, дама резко ударила карандашом по клавишам. Мальчик даже не шелохнулся — так и сидел неподвижно, не сводя глаз со своих нот.
— И что же это значит — модерато кантабиле?
Сидевшая метрах в трех от них женщина сокрушенно вздохнула.
— И ты вполне уверен, будто не знаешь, что означает «модерато кантабиле»? — не унималась дама.
Малыш по-прежнему хранил молчание. Дама вскрикнула, с трудом сдерживая бессильный гнев, и снова стукнула карандашом по клавишам. Малыш даже глазом не моргнул. Дама обернулась.
— Ну что, мадам Дэбаред, как вам это нравится? — осведомилась она.
Анна Дэбаред еще раз вздохнула.
— Ах, кому вы это говорите? — отозвалась она.
Неподвижный, не поднимая глаз, мальчик был единственным, кто заметил, что на город неожиданно опускается вечер. И вздрогнул.
— Я объясняла тебе это на прошлом уроке, на позапрошлом уроке, сто раз тебе твердила, и после всего этого ты смеешь мне говорить, будто не знаешь?!
Малыш не счел нужным удостоить ее ответом. Дама снова окинула взором неподвижную, словно изваяние, фигурку. Злость ее все возрастала.
— Ну вот, опять начинается, — едва слышно пробормотала Анна Дэбаред.
— Дело вовсе не в том, что ты не знаешь, — продолжила дама, — ты просто не желаешь ответить, и все.
Анна Дэбаред тоже, в свою очередь, с ног до головы окинула взором малыша, но совсем по-другому, не так, как дама.
— Так ты ответишь или нет? — взвизгнула дама. Малыш ничуть не удивился. И снова не проронил ни звука. Тогда дама в третий раз стукнула по клавишам, да так сильно, что даже грифель сломался. Прямо рядом с руками мальчика. Они были еще совсем детские, пухлые и молочно-белые, как у младенца. Крепко сцепленные друг с другом, они даже не шелохнулись.
— Он трудный ребенок, — не без робости решилась заметить Анна Дэбаред.
Мальчик обернулся навстречу этому голосу, глянул на мать, быстро-быстро, точно хотел убедиться в ее существовании, потом снова неподвижно застыл, уставившись в ноты. Руки так и лежали на клавишах, крепко сцепившись друг с другом.
— Какое мне дело, мадам Дэбаред, трудный он у вас или нет, — возмутилась дама. — Мне важно, чтобы он слушался, подчинялся, вот все, чего я требую.
В наступившей после этих слов тишине в растворенное окно ворвался рокот моря. А с ним и приглушенный шум города на закате того погожего весеннего дня.
— В последний раз тебя спрашиваю. Так ты по-прежнему упорствуешь, будто не знаешь, что такое «модерато кантабиле»?
В проеме растворенного окна пронесся катер. Малыш, сидевший, уставившись в свои ноты, чуть вздрогнул — только одна мать и заметила это движение, — когда катер ворвался в него и взбудоражил ему кровь. Приглушенное гудение мотора разнеслось по всему городу. Прогулочные катера были здесь редкостью. Розовый, цвет угасающего дня окрасил все небо. Другие дети, где-то там внизу, на набережной, тоже остановились и смотрели.
— Я тебя в последний раз спрашиваю: так ты уверен, что не знаешь?
Катер все еще мчался в проеме окна.
Дама не на шутку удивлена этаким упрямством. Гнев ее чуть смягчается, ему на смену приходит отчаяние — ах, неужели она так мало значит в глазах этого ребенка, — и теперь уже не жестом, а словами выражает она ставшую вдруг до боли очевидной тщетность своих усилий.
— Господи, — стонет она, — Господи, что за неблагодарное ремесло.
Анна Дэбаред никак не реагирует на это горькое признание, лишь едва заметно качает головой, будто, кто знает, вполне согласна с ее словами.
Катер наконец-то завершил свой путь сквозь пространство распахнутого окна. Шум моря сделался сильнее, оглушительный на фоне молчания мальчика.
Мальчик разжал руку, опустил ее вниз и почесал ногу. Жест явно непроизвольный и, похоже, убеждает даму, что в его действиях нет злого умысла.
— Не знаю, — выдавил он, почесавшись. Внезапно краски заходящего солнца обрели столь величественные оттенки, что даже изменили белокурый цвет волос малыша.
— Но ведь это же так просто, — уже чуть спокойней заметила дама.
Потом, не торопясь, высморкалась.
— Ах, ну и ребенок, — с какой-то радостью в голосе проговорила Анна Дэбаред, — нет, что за ребенок, и как же это мне удалось произвести на свет этакого упрямца…
Дама явно не усматривает тут никаких причин для гордости.
— Это значит, — вконец сдаваясь, наверное, уже в сотый раз повторяет она мальчику, — это значит: умеренно и певуче.
— Умеренно и певуче, — совершенно отсутствующим голосом, витая где-то далеко-далеко, повторяет за ней малыш.
— Нет, вы видели такое.
— Ужасно, — смеясь подтверждает Анна Дэбаред, — упрямый как осел, просто уму непостижимо.
— А теперь давай-ка сыграй с самого начала, — приказывает дама.
Мальчик не подчиняется, будто вовсе не слышит.
— Я кому сказала, с самого начала.
Мальчик даже не шевелится. В безмолвии его упрямства снова явственно проступает шум моря. Последней розовой вспышкой полыхает небо.
— Я не хочу учиться играть на пианино, — произносит мальчик.
На улице, где-то совсем близко от дома, раздается громкий женский крик. Жалобный и протяжный, он делается таким пронзительным, что даже заглушает шум моря. Потом вдруг обрывается, будто его и вовсе не было.
— Что это?! — восклицает малыш.
— Должно быть, что-то случилось, — отвечает дама.
Притихший было шум моря возрождается с прежней силой. Розоватый же цвет неба заметно бледнеет.
— Да нет, ничего, — успокаивает Анна Дэбаред, — все это так, пустяки.
Вскакивает со стула и бросается к пианино.
— Ах, сколько нервозности, — замечает дама, неодобрительно оглядывая обоих.
Анна Дэбаред обнимает сынишку за плечи, сжимает крепко, до боли, потом говорит, почти кричит:
— Нет-нет, ты должен учиться играть на пианино, непременно должен, понимаешь?
Мальчик дрожит по той же самой причине, потому что и ему тоже делается страшно.