Можно убедиться что земля поката сядь на собственные ягодицы и катись
Владимир Маяковский — Юбилейное: Стих
Александр Сергеевич,
разрешите представиться.
Маяковский.
Дайте руку
Вот грудная клетка.
Слушайте,
уже не стук, а стон;
тревожусь я о нем,
в щенка смиренном львенке.
Я никогда не знал,
что столько
тысяч тонн
в моей
позорно легкомыслой головенке.
Я тащу вас.
Удивляетесь, конечно?
Стиснул?
Больно?
Извините, дорогой.
У меня,
да и у вас,
в запасе вечность.
Что нам
потерять
часок-другой?!
Будто бы вода —
давайте
мчать, болтая,
будто бы весна —
свободно
и раскованно!
В небе вон
луна
такая молодая,
что ее
без спутников
и выпускать рискованно.
Я
теперь
свободен
от любви
и от плакатов.
Шкурой
ревности медведь
лежит когтист.
Можно
убедиться,
что земля поката,-
сядь
на собственные ягодицы
и катись!
Нет,
не навяжусь в меланхолишке черной,
да и разговаривать не хочется
ни с кем.
Только
жабры рифм
топырит учащенно
у таких, как мы,
на поэтическом песке.
Вред — мечта,
и бесполезно грезить,
надо
весть
служебную нуду.
Но бывает —
жизнь
встает в другом разрезе,
и большое
понимаешь
через ерунду.
Нами
лирика
в штыки
неоднократно атакована,
ищем речи
точной
и нагой.
Но поэзия —
пресволочнейшая штуковина:
существует —
и ни в зуб ногой.
Например,
вот это —
говорится или блеется?
Синемордое,
в оранжевых усах,
Навуходоносором
библейцем —
«Коопсах».
Дайте нам стаканы!
знаю
способ старый
в горе
дуть винище,
но смотрите —
из
выплывают
Red и White Star’ы
с ворохом
разнообразных виз.
Мне приятно с вами,-
рад,
что вы у столика.
Муза это
ловко
за язык вас тянет.
Как это
у вас
говаривала Ольга.
Да не Ольга!
из письма
Онегина к Татьяне.
— Дескать,
муж у вас
дурак
и старый мерин,
я люблю вас,
будьте обязательно моя,
я сейчас же
утром должен быть уверен,
что с вами днем увижусь я.-
Было всякое:
и под окном стояние,
письма,
тряски нервное желе.
Вот
когда
и горевать не в состоянии —
это,
Александр Сергеич,
много тяжелей.
Айда, Маяковский!
Маячь на юг!
Сердце
рифмами вымучь —
вот
и любви пришел каюк,
дорогой Владим Владимыч.
Нет,
не старость этому имя!
Тушу
вперед стремя,
я
с удовольствием
справлюсь с двоими,
а разозлить —
и с тремя.
Говорят —
я темой и-н-д-и-в-и-д-у-а-л-е-н!
Entre nous…
чтоб цензор не нацыкал.
Передам вам —
говорят —
видали
даже
двух
влюбленных членов ВЦИКа.
Вот —
пустили сплетню,
тешат душу ею.
Александр Сергеич,
да не слушайте ж вы их!
Может,
я
один
действительно жалею,
что сегодня
нету вас в живых.
Мне
при жизни
с вами
сговориться б надо.
Скоро вот
и я
умру
и буду нем.
После смерти
нам
стоять почти что рядом:
вы на Пе,
а я
на эМ.
Кто меж нами?
с кем велите знаться?!
Чересчур
страна моя
поэтами нища.
Между нами
— вот беда —
позатесался Надсон
Мы попросим,
чтоб его
куда-нибудь
на Ща!
А Некрасов
Коля,
сын покойного Алеши,-
он и в карты,
он и в стих,
и так
неплох на вид.
Знаете его?
вот он
мужик хороший.
Этот
нам компания —
пускай стоит.
Что ж о современниках?!
Не просчитались бы,
за вас
полсотни отдав.
От зевоты
скулы
разворачивает аж!
Дорогойченко,
Герасимов,
Кириллов,
Родов —
какой
однаробразный пейзаж!
Ну Есенин,
мужиковствующих свора.
Смех!
Коровою
в перчатках лаечных.
Раз послушаешь…
но это ведь из хора!
Балалаечник!
Надо,
чтоб поэт
и в жизни был мастак.
Мы крепки,
как спирт в полтавском штофе.
Ну, а что вот Безыменский?!
Так…
ничего…
морковный кофе.
Правда,
есть
у нас
Асеев
Колька.
Этот может.
Хватка у него
моя.
Но ведь надо
заработать сколько!
Маленькая,
но семья.
Были б живы —
стали бы
по Лефу соредактор.
Я бы
и агитки
вам доверить мог.
Раз бы показал:
— вот так-то мол,
и так-то…
Вы б смогли —
у вас
хороший слог.
Я дал бы вам
жиркость
и сукна,
в рекламу б
выдал
гумских дам.
(Я даже
ямбом подсюсюкнул,
чтоб только
быть
приятней вам.)
Вам теперь
пришлось бы
бросить ямб картавый.
Нынче
наши перья —
штык
да зубья вил,-
битвы революций
посерьезнее «Полтавы»,
и любовь
пограндиознее
онегинской любви.
Бойтесь пушкинистов.
Старомозгий Плюшкин,
перышко держа,
полезет
с перержавленным.
— Тоже, мол,
у лефов
появился
Пушкин.
Вот арап!
а состязается —
с Державиным…
Я люблю вас,
но живого,
а не мумию.
Навели
хрестоматийный глянец.
Вы
по-моему
при жизни
— думаю —
тоже бушевали.
Африканец!
Сукин сын Дантес!
Великосветский шкода.
Мы б его спросили:
— А ваши кто родители?
Чем вы занимались
до 17-го года? —
Только этого Дантеса бы и видели.
Впрочем,
что ж болтанье!
Спиритизма вроде.
Так сказать,
невольник чести…
пулею сражен…
Их
и по сегодня
много ходит —
всяческих
охотников
до наших жен.
Хорошо у нас
в Стране Советов.
Можно жить,
работать можно дружно.
Только вот
поэтов,
к сожаленью, нету —
впрочем, может,
это и не нужно.
Ну, пора:
рассвет
лучища выкалил.
Как бы
милиционер
разыскивать не стал.
На Тверском бульваре
очень к вам привыкли.
Ну, давайте,
подсажу
на пьедестал.
Мне бы
памятник при жизни
полагается по чину.
Заложил бы
динамиту
— ну-ка,
дрызнь!
Ненавижу
всяческую мертвечину!
Обожаю
всяческую жизнь!
Анализ стихотворения «Юбилейное» Маяковского
Маяковский, как ведущий представитель футуризма, довольно критично относился ко всему культурному наследию человечества. В своих произведениях он призывал навсегда уничтожить старый мир и его идеалы. Коммунистическое общество, по его мнению, должно быть построено на совершенно новых основаниях. В 1924 г. в стране готовились к празднованию очередного крупного юбилей со дня рождения А. С. Пушкина. Маяковский тоже откликнулся на это событие, написав стихотворение «Юбилейное».
Произведение представляет собой монолог лирического героя, обращенный к Пушкину. Маяковский самоуверенно ведет себя на равных с великим поэтом. В принципе, в условиях того времени это не было слишком уж вызывающим. Сторонники самых крайних взглядов вообще призывали вычеркнуть из истории все события, произошедшие до Октябрьской революции, и сжечь все классические произведения.
Лирический герой на время «стаскивает» памятник Пушкина с пьедестала, для того чтобы поговорить с ним, как с живым человеком. Он считает, что имеет на это полное право и заявляет о своем близком сходстве с великим поэтом. Автор постоянно намекает на то, что абсолютно равен Пушкину, часто использует местоимение «мы».
Одним из признаков, свидетельствующих об этой связи, Маяковский считает любовь к вину. Он предлагает Пушкину по душам поговорить за стаканом. Неограниченная самоуверенность позволяет автору даже поучать классика, утверждать о слабости его произведений. В то же время Маяковский говорит, что, возможно, является единственным в стране человеком, который искренне переживает по поводу смерти Пушкина.
Размышляя над вкладом в отечественную поэзию, автор заранее отводит себе место рядом с Пушкиным («вы на Пе, а я на эМ»). При этом он весьма критически относится ко всем остальным русским поэтам. В прошлом он считает достойным упоминания только Некрасова («мужик хороший»). Среди современников он вообще не видит настоящих поэтов. Есенина он считает просто «балалаечником… из хора». Лишь один поэт («Асеев Колька») в глазах автора подает какие-то надежды, да и то лишь потому, что «хватка у него моя».
Маяковский утверждает, что сумел бы найти Пушкину работу и в советское время в качестве «соредактора по Лефу». Он бы научил (!) его правильно писать «агитки», перед которыми бледнеют «Полтава» и «Евгений Онегин».
Стихотворение «Юбилейное» отражает невероятное самомнение Маяковского. Он, бесспорно, внес определенный вклад в русскую поэзию. Но сравнение себя с одним из создателей отечественной литературы просто глупо и неуместно.
Можно убедиться что земля поката сядь на собственные ягодицы и катись
* ( Красные и белые звезды (англ ).)
Примечание
Юбилейное * Впервые-журн. «Леф», М.-П, 1924, № 2.
* ( Примечания к стихотворению «Юбилейное» составлены В. Макаровым.)
Написано в связи со 125-летием со дня рождения А. С. Пушкина, отмечавшимся в стране 6 июня 1924 года.
В последние годы жизни Маяковский не раз возвращался к отстаиванию своей позиции по отношению к классикам, в первую очередь к Пушкину, ссылаясь в подтверждение своей мысли на стихотворение » Юбилейное».
Шкурой ревности медведь лежит когтист.- Здесь Маяковский возвращается к одному из своих метафорических мотивов поэмы «Про это»: «Сквозь первое горе бессмысленный, ярый, мозг поборов, проскребается зверь» и т. д.
Асеев, как и Маяковский, принял Великую Октябрьскую социалистическую революцию не колеблясь, но его отношение к ней не было столь ясно и определенно, как у Маяковского. Асеев понимал, что жизнь несет его в «сторону нового», но «это новое еще не было миросозерцанием». «Оно для меня. скорее было выходом из старого, возможностью, предощущением, тем, что выражалось в коротеньком определении «хуже не будет», определением, ставившим многих на невозвратный путь» (Асеев Н. Дневник поэта. Л., 1929, стр. 41). «Но подобно тому как принятие Октябрьской революции для Асеева не означало ее полного понимания, так и его близость к Маяковскому еще не могла сама по себе быть гарантией от возможных творческих ошибок. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить такие произведения, как «Про это» (1923) В. Маяковского и «Лирическое отступление» (1924) Н. Асеева (В. П. Раков. Маяковский и советская поэзия 20-х годов. М., «Просвещение», 1976, стр. 164). В поэме «Лирическое отступление» Асеева прежде всего отразилась растерянность поэта в связи с оживлением мещанской стихии в период НЭП’а.
Маяковский Вознесенский
Владимир Маяковский — Юбилейное
Александр Сергеевич,
разрешите представиться.
Маяковский.
Дайте руку
Вот грудная клетка.
Слушайте,
уже не стук, а стон;
тревожусь я о нем,
в щенка смиренном львенке.
Я никогда не знал,
что столько
тысяч тонн
в моей
позорно легкомыслой головенке.
Я тащу вас.
Удивляетесь, конечно?
Стиснул?
Больно?
Извините, дорогой.
У меня,
да и у вас,
в запасе вечность.
Что нам
потерять
часок-другой?!
Будто бы вода —
давайте
мчать, болтая,
будто бы весна —
свободно
и раскованно!
В небе вон
луна
такая молодая,
что ее
без спутников
и выпускать рискованно.
Я
теперь
свободен
от любви
и от плакатов.
Шкурой
ревности медведь
лежит когтист.
Можно
убедиться,
что земля поката,-
сядь
на собственные ягодицы
и катись!
Нет,
не навяжусь в меланхолишке черной,
да и разговаривать не хочется
ни с кем.
Только
жабры рифм
топырит учащенно
у таких, как мы,
на поэтическом песке.
Вред — мечта,
и бесполезно грезить,
надо
весть
служебную нуду.
Но бывает —
жизнь
встает в другом разрезе,
и большое
понимаешь
через ерунду.
Нами
лирика
в штыки
неоднократно атакована,
ищем речи
точной
и нагой.
Но поэзия —
пресволочнейшая штуковина:
существует —
и ни в зуб ногой.
Например,
вот это —
говорится или блеется?
Синемордое,
в оранжевых усах,
Навуходоносором
библейцем —
«Коопсах».
Дайте нам стаканы!
знаю
способ старый
в горе
дуть винище,
но смотрите —
из
выплывают
Red и White Star’ы
с ворохом
разнообразных виз.
Мне приятно с вами,-
рад,
что вы у столика.
Муза это
ловко
за язык вас тянет.
Как это
у вас
говаривала Ольга.
Да не Ольга!
из письма
Онегина к Татьяне.
— Дескать,
муж у вас
дурак
и старый мерин,
я люблю вас,
будьте обязательно моя,
я сейчас же
утром должен быть уверен,
что с вами днем увижусь я.-
Было всякое:
и под окном стояние,
письма,
тряски нервное желе.
Вот
когда
и горевать не в состоянии —
это,
Александр Сергеич,
много тяжелей.
Айда, Маяковский!
Маячь на юг!
Сердце
рифмами вымучь —
вот
и любви пришел каюк,
дорогой Владим Владимыч.
Нет,
не старость этому имя!
Тушу
вперед стремя,
я
с удовольствием
справлюсь с двоими,
а разозлить —
и с тремя.
Говорят —
я темой и-н-д-и-в-и-д-у-а-л-е-н!
Entre nous…
чтоб цензор не нацыкал.
Передам вам —
говорят —
видали
даже
двух
влюбленных членов ВЦИКа.
Вот —
пустили сплетню,
тешат душу ею.
Александр Сергеич,
да не слушайте ж вы их!
Может,
я
один
действительно жалею,
что сегодня
нету вас в живых.
Мне
при жизни
с вами
сговориться б надо.
Скоро вот
и я
умру
и буду нем.
После смерти
нам
стоять почти что рядом:
вы на Пе,
а я
на эМ.
Кто меж нами?
с кем велите знаться?!
Чересчур
страна моя
поэтами нища.
Между нами
— вот беда —
позатесался Надсон
Мы попросим,
чтоб его
куда-нибудь
на Ща!
А Некрасов
Коля,
сын покойного Алеши,-
он и в карты,
он и в стих,
и так
неплох на вид.
Знаете его?
вот он
мужик хороший.
Этот
нам компания —
пускай стоит.
Что ж о современниках?!
Не просчитались бы,
за вас
полсотни отдав.
От зевоты
скулы
разворачивает аж!
Дорогойченко,
Герасимов,
Кириллов,
Родов —
какой
однаробразный пейзаж!
Ну Есенин,
мужиковствующих свора.
Смех!
Коровою
в перчатках лаечных.
Раз послушаешь…
но это ведь из хора!
Балалаечник!
Надо,
чтоб поэт
и в жизни был мастак.
Мы крепки,
как спирт в полтавском штофе.
Ну, а что вот Безыменский?!
Так…
ничего…
морковный кофе.
Правда,
есть
у нас
Асеев
Колька.
Этот может.
Хватка у него
моя.
Но ведь надо
заработать сколько!
Маленькая,
но семья.
Были б живы —
стали бы
по Лефу соредактор.
Я бы
и агитки
вам доверить мог.
Раз бы показал:
— вот так-то мол,
и так-то…
Вы б смогли —
у вас
хороший слог.
Я дал бы вам
жиркость
и сукна,
в рекламу б
выдал
гумских дам.
(Я даже
ямбом подсюсюкнул,
чтоб только
быть
приятней вам.)
Вам теперь
пришлось бы
бросить ямб картавый.
Нынче
наши перья —
штык
да зубья вил,-
битвы революций
посерьезнее «Полтавы»,
и любовь
пограндиознее
онегинской любви.
Бойтесь пушкинистов.
Старомозгий Плюшкин,
перышко держа,
полезет
с перержавленным.
— Тоже, мол,
у лефов
появился
Пушкин.
Вот арап!
а состязается —
с Державиным…
Я люблю вас,
но живого,
а не мумию.
Навели
хрестоматийный глянец.
Вы
по-моему
при жизни
— думаю —
тоже бушевали.
Африканец!
Сукин сын Дантес!
Великосветский шкода.
Мы б его спросили:
— А ваши кто родители?
Чем вы занимались
до 17-го года? —
Только этого Дантеса бы и видели.
Впрочем,
что ж болтанье!
Спиритизма вроде.
Так сказать,
невольник чести…
пулею сражен…
Их
и по сегодня
много ходит —
всяческих
охотников
до наших жен.
Хорошо у нас
в Стране Советов.
Можно жить,
работать можно дружно.
Только вот
поэтов,
к сожаленью, нету —
впрочем, может,
это и не нужно.
Ну, пора:
рассвет
лучища выкалил.
Как бы
милиционер
разыскивать не стал.
На Тверском бульваре
очень к вам привыкли.
Ну, давайте,
подсажу
на пьедестал.
Мне бы
памятник при жизни
полагается по чину.
Заложил бы
динамиту
— ну-ка,
дрызнь!
Ненавижу
всяческую мертвечину!
Обожаю
всяческую жизнь!
Вознесенский — Юбилейное
Александр Сергеевич,
Разрешите представиться.
Маяковский
Владимир Владимирович, разрешите
представиться!
Я занимаюсь биологией стиха.
Есть роли
более пьедестальные,
но кому–то надо за истопника.
У нас, поэтов, дел по горло,
кто занят садом, кто содокладом.
Другие, как страусы,
прячут головы,
отсюда смотрят и мыслят задом.
Среди идиотств, суеты, наветов
поэт одиозен, порой смешон —
пока не требует поэта
к священной жертве
Стадион!
И когда мы выходим на стадионы в Томске
или на рижские Лужники,
вас понимающие потомки
тянутся к завтрашним
сквозь стихи.
Колоссальнейшая эпоха!
Ходят на поэзию, как в душ Шарко.
Даже герои поэмы
«Плохо!»
требуют сложить о них «Хорошо!»
Вы ушли,
понимаемы процентов на десять.
Оставались Асеев и Пастернак.
Но мы не уйдем —
как бы кто не надеялся!—
мы будем драться за молодняк.
Как я тоскую о поэтическом сыне
класса «Ан» и 707–«Боинга».
Мы научили
свистать
пол–России.
Дай одного
соловья–разбойника.
И когда этот случай счастливый
представится,
отобью телеграммку, обкусав заусенцы:
ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ
РАЗРЕШИТЕ ПРЕСТАВИТЬСЯ —
ВОЗНЕСЕНСКИЙ
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Юбилейное (Маяковский)
| Точность | Выборочно проверено |
Александр Сергеевич,
Александр Сергеевич, разрешите представиться.
Александр Сергеевич, разрешите представиться. Маяковский.
Дайте руку
Дайте руку Вот грудная клетка.
Дайте руку Вот грудная клетка. Слушайте,
Дайте руку Вот грудная клетка. Слушайте, уже не стук, а стон;
тревожусь я о нем,
тревожусь я о нем, в щенка смиренном львенке.
Я никогда не знал,
Я никогда не знал, что столько
Я никогда не знал, что столько тысяч тонн
в моей
в моей позорно легкомыслой головенке.
Я тащу вас.
Я тащу вас. Удивляетесь, конечно?
Стиснул?
Стиснул? Больно?
Стиснул? Больно? Извините, дорогой.
У меня,
У меня, да и у вас,
У меня, да и у вас, в запасе вечность.
Что нам
Что нам потерять
Что нам потерять часок-другой?!
Будто бы вода —
Будто бы вода — давайте
Будто бы вода — давайте мчать, болтая,
будто бы весна —
будто бы весна — свободно
будто бы весна — свободно и раскованно!
В небе вон
В небе вон луна
В небе вон луна такая молодая,
что ее
что ее без спутников
что ее без спутников и выпускать рискованно.
Я
Я теперь
Я теперь свободен
Я теперь свободен от любви
Я теперь свободен от любви и от плакатов.
Шкурой
Шкурой ревности медведь
Шкурой ревности медведь лежит когтист.
Можно
Можно убедиться,
Можно убедиться, что земля поката,—
сядь
сядь на собственные ягодицы
сядь на собственные ягодицы и катись!
Нет,
Нет, не навяжусь в меланхолишке черной,
да и разговаривать не хочется
да и разговаривать не хочется ни с кем.
Только
Только жабры рифм
Только жабры рифм топырит учащенно
у таких, как мы,
у таких, как мы, на поэтическом песке.
Вред — мечта,
Вред — мечта, и бесполезно грезить,
надо
надо весть
надо весть служебную нуду.
Но бывает —
Но бывает — жизнь
Но бывает — жизнь встает в другом разрезе,
и большое
и большое понимаешь
и большое понимаешь через ерунду.
Нами
Нами лирика
Нами лирика в штыки
Нами лирика в штыки неоднократно атакована,
ищем речи
ищем речи точной
ищем речи точной и нагой.
Но поэзия —
Но поэзия — пресволочнейшая штуковина:
существует —
существует — и ни в зуб ногой.
Например,
Например, вот это —
Например, вот это — говорится или блеется?
Синемордое,
Синемордое, в оранжевых усах,
Навуходоносором
Навуходоносором библейцем —
«Коопсах».
Дайте нам стаканы!
Дайте нам стаканы! знаю
Дайте нам стаканы! знаю способ старый
в горе
в горе дуть винище,
в горе дуть винище, но смотрите —
в горе дуть винище, но смотрите — из
выплывают
выплывают Red и White Star’ы
с ворохом
с ворохом разнообразных виз.
Мне приятно с вами,—
Мне приятно с вами,— рад,
Мне приятно с вами,— рад, что вы у столика.
Муза это
Муза это ловко
Муза это ловко за язык вас тянет.
Как это
Как это у вас
Как это у вас говаривала Ольга.
Да не Ольга!
Да не Ольга! из письма
Да не Ольга! из письма Онегина к Татьяне.
— Дескать,
— Дескать, муж у вас
— Дескать, муж у вас дурак
— Дескать, муж у вас дурак и старый мерин,
я люблю вас,
я люблю вас, будьте обязательно моя,
я сейчас же
я сейчас же утром должен быть уверен,
что с вами днем увижусь я.—
Было всякое:
Было всякое: и под окном стояние,
письма,
письма, тряски нервное желе.
Вот
Вот когда
Вот когда и горевать не в состоянии —
это,
это, Александр Сергеич,
это, Александр Сергеич, много тяжелей.
Айда, Маяковский!
Айда, Маяковский! Маячь на юг!
Сердце
Сердце рифмами вымучь —
вот
вот и любви пришел каюк,
дорогой Владим Владимыч.
Нет,
Нет, не старость этому имя!
Тушу
Тушу вперед стремя,
я
я с удовольствием
я с удовольствием справлюсь с двоими,
а разозлить —
а разозлить — и с тремя.
Говорят —
Говорят — я темой и-н-д-и-в-и-д-у-а-л-е-н!
Entre nous…
Entre nous… чтоб цензор не нацыкал.
Передам вам —
Передам вам — говорят —
Передам вам — говорят — видали
даже
даже двух
даже двух влюбленных членов ВЦИКа.
Вот —
Вот — пустили сплетню,
Вот — пустили сплетню, тешат душу ею.
Александр Сергеич,
Александр Сергеич, да не слушайте ж вы их!
Может,
Может, я
Может, я один
Может, я один действительно жалею,
что сегодня
что сегодня нету вас в живых.
Мне
Мне при жизни
Мне при жизни с вами
Мне при жизни с вами сговориться б надо.
Скоро вот
Скоро вот и я
Скоро вот и я умру
Скоро вот и я умру и буду нем.
После смерти
После смерти нам
После смерти нам стоять почти что рядом:
вы на Пе,
вы на Пе, а я
вы на Пе, а я на эМ.
Кто меж нами?
Кто меж нами? с кем велите знаться?!
Чересчур
Чересчур страна моя
Чересчур страна моя поэтами нища.
Между нами
Между нами — вот беда —
Между нами — вот беда — позатесался Надсон
Мы попросим,
Мы попросим, чтоб его
Мы попросим, чтоб его куда-нибудь
Мы попросим, чтоб его куда-нибудь на Ща!
А Некрасов
А Некрасов Коля,
А Некрасов Коля, сын покойного Алеши,—
он и в карты,
он и в карты, он и в стих,
он и в карты, он и в стих, и так
он и в карты, он и в стих, и так неплох на вид.
Знаете его?
Знаете его? вот он
Знаете его? вот он мужик хороший.
Этот
Этот нам компания —
Этот нам компания — пускай стоит.
Что ж о современниках?!
Не просчитались бы,
Не просчитались бы, за вас
Не просчитались бы, за вас полсотни отдав.
От зевоты
От зевоты скулы
От зевоты скулы разворачивает аж!
Дорогойченко,
Дорогойченко, Герасимов,
Дорогойченко, Герасимов, Кириллов,
Дорогойченко, Герасимов, Кириллов, Родов —
какой
какой однаробразный пейзаж!
Ну Есенин,
Ну Есенин, мужиковствующих свора.
Смех!
Смех! Коровою
Смех! Коровою в перчатках лаечных.
Раз послушаешь…
Раз послушаешь… но это ведь из хора!
Балалаечник!
Надо,
Надо, чтоб поэт
Надо, чтоб поэт и в жизни был мастак.
Мы крепки,
Мы крепки, как спирт в полтавском штофе.
Ну, а что вот Безыменский?!
Ну, а что вот Безыменский?! Так…
ничего…
ничего… морковный кофе.
Правда,
Правда, есть
Правда, есть у нас
Правда, есть у нас Асеев
Правда, есть у нас Асеев Колька.
Этот может.
Этот может. Хватка у него
Этот может. Хватка у него моя.
Но ведь надо
Но ведь надо заработать сколько!
Маленькая,
Маленькая, но семья.
Были б живы —
Были б живы — стали бы
Были б живы — стали бы по Лефу соредактор.
Я бы
Я бы и агитки
Я бы и агитки вам доверить мог.
Раз бы показал:
Раз бы показал: — вот так-то мол,
Раз бы показал: — вот так-то мол, и так-то…
Вы б смогли —
Вы б смогли — у вас
Вы б смогли — у вас хороший слог.
Я дал бы вам
Я дал бы вам жиркость
Я дал бы вам жиркость и сукна,
в рекламу б
в рекламу б выдал
в рекламу б выдал гумских дам.
(Я даже
(Я даже ямбом подсюсюкнул,
чтоб только
чтоб только быть
чтоб только быть приятней вам.)
Вам теперь
Вам теперь пришлось бы
Вам теперь пришлось бы бросить ямб картавый.
Нынче
Нынче наши перья —
Нынче наши перья — штык
Нынче наши перья — штык да зубья вил,—
битвы революций
битвы революций посерьезнее «Полтавы»,
и любовь
и любовь пограндиознее
и любовь пограндиознее онегинской любви.
Бойтесь пушкинистов.
Бойтесь пушкинистов. Старомозгий Плюшкин,
перышко держа,
перышко держа, полезет
перышко держа, полезет с перержавленным.
— Тоже, мол,
— Тоже, мол, у лефов
— Тоже, мол, у лефов появился
— Тоже, мол, у лефов появился Пушкин.
Вот арап!
Вот арап! а состязается —
Вот арап! а состязается — с Державиным…
Я люблю вас,
Я люблю вас, но живого,
Я люблю вас, но живого, а не мумию.
Навели
Навели хрестоматийный глянец.
Вы
Вы по-моему
Вы по-моему при жизни
Вы по-моему при жизни — думаю —
тоже бушевали.
тоже бушевали. Африканец!
Сукин сын Дантес!
Сукин сын Дантес! Великосветский шкода.
Мы б его спросили:
Мы б его спросили: — А ваши кто родители?
Чем вы занимались
Чем вы занимались до 17-го года? —
Только этого Дантеса бы и видели.
Впрочем,
Впрочем, что ж болтанье!
Впрочем, что ж болтанье! Спиритизма вроде.
Так сказать,
Так сказать, невольник чести…
Так сказать, невольник чести… пулею сражен…
Их
Их и по сегодня
Их и по сегодня много ходит —
всяческих
всяческих охотников
всяческих охотников до наших жен.
Хорошо у нас
Хорошо у нас в Стране Советов.
Можно жить,
Можно жить, работать можно дружно.
Только вот
Только вот поэтов,
Только вот поэтов, к сожаленью, нету —
впрочем, может,
впрочем, может, это и не нужно.
Ну, пора:
Ну, пора: рассвет
Ну, пора: рассвет лучища выкалил.
Как бы
Как бы милиционер
Как бы милиционер разыскивать не стал.
На Тверском бульваре
На Тверском бульваре очень к вам привыкли.
Ну, давайте,
Ну, давайте, подсажу
Ну, давайте, подсажу на пьедестал.
Мне бы
Мне бы памятник при жизни
Мне бы памятник при жизни полагается по чину.
Заложил бы
Заложил бы динамиту
Заложил бы динамиту — ну-ка,
Заложил бы динамиту — ну-ка, дрызнь!
Ненавижу
Ненавижу всяческую мертвечину!
Обожаю
Обожаю всяческую жизнь!