Мутабор что это такое
Mutabor
Mutabor запись закреплена
MASK 18 декабря: Sonja Moonear, Nastia, Shadowax, Timur Basha..
За не-хеллоуином окончательно закреплена дата в праздничном расписании. Тему события удалось сохранить: клуб подвергнется масштабной несвятой трансформации — с темными скульптурами, процессиями и инсталляциями. Работают Мейн, Медиум, Андер, специальное включение — Студия и Теплица.
В ближайших апдейтах: дарк-арт, аттракционы катакомб, подробности участия коммьюнити Dragzina, хардкор-лайнап Андера.
Mutabor запись закреплена
Последняя вечеринка лейбла в 2021 году на которой пройдет презентация нового релиза Locked Club «Egipet».
LOCKED CLUB
Показать полностью.
HESPERMEN
YSSUE
ZARYA
RLGN
RNBWS
ANY ACT
UNIT BOY
LOVE OBJECT
FORMALLY UNKNOWN
Также будет доступна новая капсульная коллекция одежды лейбла.
Начало ивента в 23:00
Билеты в продаже: privatepersons.net
Mutabor запись закреплена
MASK > 18 декабря Спускаясь в катакомбы Under, приготовьтесь к путешествию к центру вывернутого наизнанку музыкального мультиверса — втянувшей в себя кристаллы живого звука и обширные участки альтернативного звуко-шумового ландшафта черной дыры, наполненной материалом категорий Unreleased и Forthcoming и контентом с приватных продюсерских аккаунтов.
Cоотношение лайвов и сетов в лайнапе Under — три к двум. Живые выступления: Hmot, Tatlum, Gutkein, диджеят Slavyanka и Ranishe Niyaak, под чьим кураторством и собран андерграундный блок состава Mask.
Почему клубы Москвы лучше лондонских и где тусить в ближайшие две недели
Изучив клубную жизнь в десятке стран по обе стороны океана, Виктор Майклсон выбирает Москву и признается в любви к столичным клубам и их посетителям.
Фото: Barbara Alper/Getty Images
Лет 15 назад я участвовал в телепередаче на тему ночной жизни. Гости – в основном пригламуренные менеджеры дорогих брендов – закатывая глаза вспоминали каникулы на Ибице и в Барселоне («Бергхайн» не упоминался – его еще тогда не было). Я же говорил о том, что у нас клубы не хуже, и клубная культура вполне на уровне. «Коленопреклонение перед иностранщиной» тогда еще не осуждалось всенародно, и я потерпел поражение в споре. В то время я был завсегдатаем клуба MIX и нередко встречал там мировых звезд, прилетавших просто потусить. Как-то увидел там «эффектную блондинку» моих примерно лет – она классно танцевала и вообще… Пытался к ней подойти, но меня оттеснили два темнокожих «шкафа». Я объяснился, как мог, и меня допустили – это была C.C. Catch, страшно в те годы популярная. Я спросил ее: «У тебя тут гастроли?» – «Нет, – ответила она, – друзья позвали, мне нравится тут – place is fantastic, public is great!»
Я не раз задумывался, почему же у меня, побывавшего во многих клубах мировых мегаполисов, сложилось предпочтение в пользу московских. Очень редко где мне хочется пойти в клуб и очень часто я ухожу разочарованный. Ну клубы курортов я априори изымаю из рассмотрения – это отдельный мир, напоминающий старинные анекдоты про тамбовского купчика, удачно продавшего груз пеньки в Москве и на радостях загулявшего. Но клубы мегаполисов? Что мне в них не так?
И я вспомнил, как когда в России впервые появились люди с аккаунтами в Live Journal, я – любитель всего нового – спросил свою дочь, уже взрослую выпускницу Торонтского университета, стоит ли мне заводить аккаунт. Она ответила примерно следующее: «Папа, зачем тебе это. В LJ в основном девочки-подростки обсуждают свои пубертатные романы. Это несерьезно». Я послушался и… пропустил возможность встать в ряд с Антоном Носиком и другими достойными людьми, ставшими известными именно благодаря LJ. Тогда же я понял, что платформа, материальная сторона не «делают погоду», важнее всего – публика. И когда Россию накрыл фейсбук, то я уже у дочки не спрашивал и не мешкал.
Недавно я был в «Мутаборе» на фестивале GATE III. Был днем. К своему удивлению, застал там огромное количество «ночных» людей «из индустрии» – диджеев, промоутеров, журналистов и «выдающихся тусеров». Не мог не воспользоваться случаем и не провести мини-опрос: как им «Мутабор»? И несколько обалдел от восторженных отзывов. Один румынский DJ – мы вместе тусили на Epizod – сказал мне: «Зря русские рвутся клубиться в Европу. Лучшая тусовка здесь. Да, и в Лондоне, и в Барселоне есть отличные клубы, но публика… The public there is pretty trashy (одна шпана). А здесь – элита!» От такой категоричной оценки мне захотелось закричать ура: это объяснило мне многое. И действительно, публика лучших клубов Европы и Америки, в которых я был, это либо туристы (быcтро напиваются, танцевать не умеют – оттопчут все ноги), либо гастарбайтеры и junkies. Людей «нашего круга» там и не встретишь!
Это было мое уже пятое посещение «Мутабора» и я стал постепенно понимать загадочную фразу в релизе открытия клуба. Там говорилось что-то о том, что клуб будет постепенно формироваться, оформляться во времени. Это не готовый продукт, и сказать, каким он будет, нельзя. «Мутабор» действительно меняется, становится более дружелюбным и обжитым. И это действительно совместный продукт и тех, кто туда ходит, и тех, кто устраивает вечеринки, и «хозяев», открывающих все новые закутки с непременной эстетикой пост-индустриального ностальгического треш-модерна. И если короля играет свита, то клуб и вечеринку играет публика.
«Мутабор» и вправду стал тем местом, где бьется пульс современной клубной культуры, он вобрал в себя и многолетний, многонациональный опыт команды Arma, и то, что сформировалось в последние год-два в Москве.
Говорят, скоро там появится бассейн, гостиница, спа-салон, что-то для детей и все больше образовательного. И можно будет менять прописку.
Я вспомнил старый анекдот о том, как в дурдом привозят очередного сумасшедшего, ведут к главврачу. Тот спрашивает: «Ну-с, с кем имею честь?» Больной отвечает: «Я – Наполеон!» Врач кивает и обращается к санитарам: «Ведите его в пятую, там у нас Наполеоны». Больной перебивает его: «Доктор, вы меня не поняли! Я – авианосец «Наполеон»!» «Мутабор» становится таким вот авианосцем клубной карты Москвы, что я особенно четко увидел на GATES: среди тусующихся я встретил представителей буквально всех поколений и «заводов»: от «Микса» до «Плутона».
Если говорить о тенденциях в клубной жизни Москвы, то прежде всего, это фестивальный тренд. Московская тусня научилась танцевать днем. А еще – общаться, есть классный стритфуд, иногда покупать что-то или слушать лекции, слушать музыку – иногда даже очень сложную. Фестивали в черте города устраивали все – и «Газгольдер» в прошлом году, и «Плутон» в начале лета, и «Дом культур». Но опять же, в силу возможностей площадки, в «Мутаборе» это делать круче всего.
Фото: Kinga Cichewicz
Из традиционного – праздники на пароходах и баржах пришли очень поздно в этом году. Погода этим летом нас не баловала, скорее, сбивала с толку. Но кораблики плавали. В частности, на несложившемся Midsummer чуть ли не единственным удачным был кораблик «Бакарди», да и солянковский был прекрасен. Надеюсь, будущим летом мы еще поплаваем.
Ну что же, давайте займемся планированием и тайм-менеджментом. Куда планируем пойти и где будем убивать время.
6 сентября. Пятничные музыкальные действа начинаются рано – в восемь вечера в «Мутаборе» на презентации радио «Морфей». Музыкальные абстракционисты из Японии и отечественные академисты, трехчасовой сомнамбулический транс, в котором японское трио Asa-Chang&Junray инициирует роботическое высказывание – настоящее искусство не может быть простым в восприятии, и мы к этому готовы. Иду!
В клубе Charlie на Сухаревской в ту же пятницу все будет проще и радостнее: Electromantra, Shaman, Fivehtp, Flam.
Мы все как по команде грустим «ах, кончилось лето», но веселая промо-команда Inside смотрит на осень с радостью и оптимизмом. Мы давно ждали их возвращения в игру – и вуаля: 6 сентября в «Газгольдере» Inside Autumn Session – первая в ряду отборных осенних вечеринок. Стоит эта радость пока 1000 рублей, но на входе уже будет 1500.
7 сентября, в субботу в артпространстве «Авиатор» на Ольховской – шоукейс фестиваля «Боль», на котором выступит открытие этого года – проект STADT («Штадт») – мой друг Дима Филюшин, которому я пророчу большое будущее! Приходите, пока Диму можно услышать не на стадионе.
В субботу, 7 сентября «Газгольдер» устраивает собственную вечеринку Gaz Do It – резиденты клуба будут заводить главный танцпол, а на веранде работает не менее яркая молодежь из Applique. Вход 1000 рублей.
7 сентября в «Доме культур» – вечеринка проекта Popoff Kitchen. Это будет шведский десант – с полдюжины ведущих «ночных» музыкантов Стокгольма привозит Mr. Popoff не без помощи посольства Швеции. Билеты от 800 до 1500 рублей.
Я же 7 сентября поплыву в ночь на кораблике «Бакарди» – это «повтор программы» самого удачного проекта мидсаммера этого года. Надеюсь, дождя не будет.
13 сентября близкий моему сердцу проект RROOM делает вечеринку в клубе RNDM (бывшем НИИ в Наставническом переулке). Если погода будет благоприятствовать мы выползем на крышу – она там отличная. Билеты по 350 рублей (350, Карл!).
14 сентября в «Газгольдере» – Highway Night. Лайнап возглавляют диджеи с 20-летним опытом – Mike Spirit и Sergey Sanches, билеты: 1000 – 1500 рублей.
«Я превращусь»: на Дубровке открывается арт-центр Mutabor
На территории бывшего завода «Московский подшипник» открывается культурное пространство Mutabor. 27 апреля будет первое событие – вечер с хореографическим перформансом Олега Глушкова и Василия Миролюбова, выступлениями украинского певца Игоря Цимбровского и японской авангардной исполнительницы Phew, импровизацией от ансамбля Kymatic и концертом британской постиндастриал группы Zoviet France. Музыкальный обозреватель Кристина Сарханянц рассказывает, почему Mutabor непременно станет новым «местом силы» в Москве.
В Москве открывается новое культурное пространство Mutabor от участников творческих объединений Arma17, «Рабица», Volks и System108. В переводе с латыни название проекта означает «я превращусь». А еще это отсылка к сказке Вильгельма Гауфа «Халиф-аист», в которой слово «мутабор» служило заклинанием, превращающим людей в животных и наоборот. Так основатели Mutabor делают акцент на том, что их детище – в первую очередь центр искусств, конструктор, место для экспериментов, трансформации, изучения и развития культуры взаимоотношений людей и отношения к месту, в котором мы живем. У Mutabor нет четко выраженной политики или целевой аудитории: обещают проводить как дневные, так и ночные мероприятия для посетителей от 18 до 65 лет – интересный и необычный опыт получит каждый. Здесь будут проходить концерты академической и поп-музыки, вечеринки и перформансы, театральные постановки, кинопоказы, выставки. Помимо этого, обещают открыть чайную и кафе с вегетарианским меню.
Помещение Mutabor занимает около двух тысяч квадратных метров бывшей компрессорной завода «Московский подшипник» на Дубровке, прилегающая территория – еще примерно столько же. Внутри будут возведены три сцены, которые будут открываться постепенно – первой запустится верхняя часть, а подвальные помещения команда освоит осенью. Летом активность переместится в том числе на улицу.
Одна из основателей Mutabor Наталья Канаева (DJ Abelle) рассказывает: «Когда я думала о проекте, поняла, что мне будет неинтересно сделать готовое место и открыть его для людей. Я хочу вместе с людьми пережить процесс создания. Поэтому мы сознательно открываемся с 30%-й готовностью. То есть мы сейчас отлаживаем всю инженерную систему: отопление, водоснабжение, электричество, пожарную безопасность – и фактически это все, что будет на открытии. Даже вход еще не будет отстроен. И от мероприятия к мероприятию мы будем добавлять что-то новое, смотреть, как люди взаимодействуют с площадкой, какие-то вещи переставлять. Это будет процесс, рассчитанный года на три».
Такой подход также должен подчеркнуть междисциплинарность проекта, готовность арт-центра к постоянной трансформации, поиску новых форматов и возможностей. При этом главным критерием качества и успеха станет востребованность центра у публики – именно люди, комьюнити помогут ему обрести идентичность.
По словам Канаевой, программа площадки будет строиться следующим образом: суббота – клубный день, будет порядка трех больших событий в месяц. Плюс к этому четверги и пятницы с разными форматами: театр, концерт, кино, перформансы, выставки.
За арт-направление в Mutabor отвечает фотограф и куратор проектов в сфере театра и искусства, в том числе сообщества «Школа» при «Мастерской Брусникина», Маша Пацюк. Помимо этого, команда арт-центра делает большую ставку на кино и планирует организовывать как собственные показы, так и сотрудничать с многочисленными фестивалями.
Даты первых мероприятий уже объявлены: 27 апреля в Mutabor состоится «ночь-открытие» Intro, 11 мая – вечеринка Pulse, а 25 мая – Spectrum.
Шарикоподшипниковская, 13, строение 32
На открытии выступят украинский певец Игорь Цимбровский, японская авангардистка Phew, российский ансамбль современной экспериментальной музыки Kymatic и британская постиндастриал группа Zoviet France. Помимо этого, зрителей ждет хореографический перформанс Олега Глушкова и Василия Миролюбова, а австралийский междисциплинарный художник Робин Фокс привезет лазерное шоу.
Мутабор
Михаил Ямпольский о риторике новой поэзии в связи с книгой Полины Барсковой «Воздушная тревога»
Давно замечено, что в современной поэзии «лирическое Я» подверглось непоправимой коррозии. Его место заступили безличные или гибридные конструкции, а речь часто передается мертвым или «цитатным» голосам. Есть искушение связать этот сдвиг с разрастающейся функцией памяти. Риторику такого типа можно сравнить с конфигурацией истерического симптома, о котором Фрейд писал, что он — «мнемонический символ некоторых действующих (травматических) впечатлений и опытов». Истерический симптом, как и современный стих, оказывается компромиссным ассамбляжем, в котором соединяются желания и их подавление. В статье 1908 года «Истерические фантазии и их отношение к бисексуальности» Фрейд, например, приводил пример пациентки, которая одной рукой прижимала свое платье к телу (как женщина), а другой пыталась его сорвать (как мужчина).
Такого рода риторические конструкции отражают усложняющийся репертуар экзистенциального опыта, которому пытается открыться поэзия, но они же вводят в поэтическую ткань цепочки метаморфоз, отмеченных подчеркнутой неустойчивостью. С этой точки зрения интересно взглянуть на прекрасную новую книгу Полины Барсковой «Воздушная тревога». Начну с одного нетривиального момента, а именно — присутствия в книге отсылок к сказкам Вильгельма Гауфа. Вторая часть книги озаглавлена «Мутабор». В цикле, носящем это же название, есть стихотворение «Мутабор», отсылающее к «Халифу-аисту» Гауфа. Это стихотворение начинается с переклички аистов, которые хотят «разбудить слово»:
Казалось бы какие только слова
Они не испробовали на вкус не использовали на звук
На прочность
Живые слова мёртвые слова
Слова своих родителей безобразные слова своих старших сестёр
Они заполнили себя словарями синонимов рифм
Технических и медицинских терминов
Непристойностей и имён
Слова с нестерпимым звуком со свистом проносились мимо
Оставляя нас пустыми но недоудовлетворёнными.
Оппозиция мертвых (например, родительских) и живых слов вводит оппозицию двух поэтов. Первый — украинский футурист Михайль Семенко, который когда-то «нарисовал» свой автопортрет, перебирая фрагменты собственного имени:
Хайль семе нкоми
Ихайль кохайль альсе комих
Ихай месен михсе охай
Мх йль кмс мнк мих мих
Семенко енко нко михайль.
О нем Барскова говорит:
С ледяною насмешкой Пьеро-то-ли-Арлекина
Мёртвый поэт М. Семенко на краю земли
Пишет тьмы кричащих стихов.
Отсылка к Пьеро и Арлекину тут связана со странной и совершенно противоречащей всякой внятной логике попыткой Семенко напялить на себя личину декадентского Пьеро. Три его сборника 1918—1919 годов назывались «Пьеро задается», «Пьеро любит» и «Пьеро мертвопетлюет». А вот названия некоторых его стихотворений: «П’єро загрожує», «П’єро кохає», «П’єро наївить», «П’єро рїшучить», «П’єро сантїменталить», «П’єро страждає». Эта неадекватность имени и образа существенна для Барсковой. Мертвый поэт приобретает в стихотворении живого двойника — Александра С. (вероятно, Скидана), который «машет длинными руками: калиф-аист, оценивает, смеётся». Живой поэт-аист прямо отсылает к Гауфу, где халиф и визирь рассмеялись, услышав разговор двух аистов, и от смеха забыли волшебное слово «мутабор», позволяющее им снова стать людьми. Стихотворение завершается так:
Они испробовали все слова
Какие только приходили им на ум:
И муртобор, и мурбутур, и мурбурбур, и муртубур.
Но ничто не помогало,
Заветное слово навсегда исчезло из памяти,
И они как были,
Так навсегда и остались аистами.
Этот перебор сходно звучащих бессмысленных слов перекликается с поэзией Семенко. К тому же Скидану принадлежит стихотворение, посвященное фильму Годара «Безумный Пьеро», в котором звучит мотив неадекватности образа человеку. Вот последние строки этого стихотворения:
. человек
никогда не совпадает
ни с собственной
смертью, ни, собственно, с бытием.
Двойничество живого и мертвого — один из важных мотивов в книге. Мертвый двойник просвечивает во многих текстах:
Рядом с моей рукой
Появляется другая, точная и хищная рука.
И вдруг я слышу подземный голос:
Потрогай это.
(«Публичная библиотека в Сан-Франциско»)
В окне зазеленеет жижа
И я предел себе увижу,
То вызову по телефону
Замену-тёзку-лепорелло
Он вечно рядом по району
И он моё продолжит дело
Шатенка взвизгнет и блондинка
Вздохнёт, какой он страшный, бедный.
С ним рядом после поединка
Заснём, укрывшись тряпкой, бездной.
(«Признание»)
Эти призрачные двойники-мертвецы находятся в зоне немоты. При общении с ними поэзия вступает в область саморазрушения, немотствования:
Просыпаясь во тьму,
Снова вижу тебя подо льдом:
Приглушённым и твёрдым,
Ушедшим в утробу молчанья.
Это ты?
Это я?
Мы не виделись долго.
И как мы друг друга узнаем?
Ничего нам не скажут изрытые снегом черты,
Заводные слова.
Это я?
Это ты.
Это ты.
Так же зверя зовёт и находит
Упорный хозяин.
(«Зимний вид. Брейгель»)
Я не знаю где ты мой брат
Возможно тебя нет более
Возможно тебя не было никогда.
Я, бессловесный брат, — тебя, словесного брата?
Двойничество с мертвецом выражается в бессловесности. Еще в большей степени текст Барсковой — специалиста по классической филологии — отсылает к 101-й элегии Катулла, в которой поэт посещает могилу брата и обращается к его бессловесному праху: «И безответно, увы, к праху немому воззвать. »
Кстати, непонятное слово «мутабор» — это всего-навсего одна из форм латинского глагола muto — «меняться, превращаться». В данном случае речь идет о символическом превращении в бессловесный прах, а у Гауфа — в бессловесное животное.
Элегии Катулла важны для Барсковой и тем, что вводят, на мой взгляд, иной пласт двойничества, а именно двойничества с другим поэтом, филологом-классиком Энн Карсон, посвятившей смерти своего брата необычную книгу «Nox» («ночь» по-латыни), построенную как раз вокруг 101-й элегии Катулла, необычный, почти дословный перевод которой предложен в этой книге. Сама книга придумана как ящик (гроб), где лежат свидетельства о жизни брата — свидетельства, которые невозможно оживить и превратить в голос смерти. Книга Карсон — это парадоксальный диалог с немым прахом: «I could give you the last gift owed to death and talk with mute ash» — переводит Карсон («…тебя одарить приношением смерти / И безответно, увы, к праху немому воззвать. » — перевод С.В. Шервинского). Этот разговор с прахом у Катулла звучит так: «. et mutam nequiquam alooquerer cinerem. », где mutus — «немой» — прямо перекликается с гауфовским «мутабором». Кстати, у Барсковой в книге есть стихотворение «Переводчик 3», где переводчик превращается в перевозчика «из Аида в Аид», видящего на берегу Стикса тени умерших, которым он должен дать голос:
Это тени нас ожидающих и встречающих
Что ты там различаешь, милый?
Опиши языком не чужим с ненездешней силой
Опиши обрисуй повтори
Почти
На берегу над незримой Полтвой воняют масляные фонари
Наперекор, поперёк нескромной мечте
Об идеальном тотальном слове
Дай мне расслабленных, жалеющих, жалких слов
Слева направо, навыворот, наоборот.
Что за дикие звуки истекают вовне?
Что за дивные руки смысла ищут во мне?
Что за белочки-свинки лижут шар ледяной?
Что за карлик в кроватке придуряется мной?
Превращение в животное, связанное с нечленораздельным «мутабор», прямо отсылает у Барсковой к наследию блокадных поэтов, изданных ею недавно в двуязычной антологии в Нью-Йорке. В цикле «Мутабор» есть стихотворение, посвященное одному из этих поэтов — Геннадию Гору. В этом стихотворении ворон (птица смерти) прямо обращается к поэту:
Не я ль к устам её приник
И вырвал то и вставил сё
Подруга я ведь твой язык
Скажи чего тебе ещё?
Ворона тискает червя
Из клюва падает земля
И отворачиваюсь я
У Гора поиск единения с мертвецами (например, с мертвой женой) постоянно осмысляется как метаморфоза в животное (он пишет об Овидии, «завидующем белке»). Ворон (Гор отсылает к Эдгару По) взят Барсковой у него. Животными у Гора оказываются не только блокадники с их страшными каннибалистскими фантазмами, но и немцы. Об одном из них он писал:
И сердце открылось кошачье,
Печенка щенячья
И птичий желудок,
И кровь поросячья.
Но через мгновение поэт видит в этом странном ассамбляже животных ворона: «То птица сидела с человечьим лицом, / Птица ночная в шинели». Многие фантазии из стихов Гора прямо переходят в тексты Барсковой. Например, только что процитированный ассамбляж превращается в стихотворении «Сказка странствий» в иной сон:
Птичьими горячими руками
Рыбьими приятными руками
Страшными кошачьими руками
Страшное лицо ласкают мне.
В сборнике Барсковой постоянно проступает тень метаморфозы в животное, связанной с превращением самого тела поэта. При этом эти метаморфозы часто связаны с превращением в старуху — этапом движения к мертвому.
Одно за другим появлялись огромные лица рыб
С таким же как у меня ртом.
Рыба слеза рыба коза рыба вы все угадали правильно стрекоза
Рыба моль рыба узник
Но ближе всего к моему лицу подплыла рыба старуха
Thalassoma ballieui
Мы были одно.
О дно
Ударилась рыба и стала птицей.
Рыба птица приблизилась к рыбе старухе.
Они недолго там поделили молчанье о сём, о том, повисели рядом.
Или стихотворение «Песня о предательстве», где неопределенная метаморфоза принимает отчетливо сказочный характер:
Я же архивная опись потерь Всех кто в меня проникал через окна Я поутру выставляла за дверь Не убивай меня щука лиса Я пригожусь тебе волк и сова Я пригожусь тебе рысь Я повою(ю) тебе послужу Чуть остраню и немного предам. Время взойдёт становиться самой.
Эти метаморфозы часто связаны с потерей артикулированной речи и погружением в немоту. Превращение в животных напоминает о становлении-животным у Делёза и Гваттари, где такое становление понимается как дестабилизация, «детерриториализация» и где стабильность субъекта подменяется постоянным движением. Делёз и Гваттари связывают такое превращение с мотивом стаи, в которой «множественности непрестанно трансформируются друг в друга, проходят друг через друга. Оборотни, когда умирают, трансформируются в вампиров. И это неудивительно, ибо становление и множество — одно и то же». Философы говорят в связи с этим о становлении-молекулой. В «Тысяче плато» эта молекулярность связывается с образом крысы, крысиной стаи: «И здесь есть все: становление-животным, которое не довольствуется тем, чтобы осуществляться через сходство, и для которого, наоборот, сходство предстает как некое препятствие или остановка; становление-молекулой, связанное с размножением крыс, со стаей, подрывающей великое молярное могущество семьи, профессии и супружества. » Кишение стаи, из которой возникает крыса, — это образ разрушения всякой человеческой стабильности, всех институтов социума. В книге Барсковой есть стихотворение «Чужое письмо», которое отчасти является пересказом письма Тургенева Полине Виардо из Куртавеля (1849). В письме этом Тургенев описывает, как в кухню пробралась крыса. Крыса нашла на стуле платье горничной и спряталась в его рукаве таким образом, что рукав этот в какой-то момент стал шевелиться. Происходит почти мистическое превращение горничной Вероники в крысу, Вероники, которая в письме и стихотворении убивает эту крысу. Это превращение в стихотворении удваивается метаморфозой самого Тургенева, которого Полина Виардо с брезгливостью обнаруживает и разоблачает:
Покуда он
Лежал, отлично спрятавшись, и ждал
Разоблаченья:
Вот-вот найдёт его,
И будет шёлка шум, и башмаков,
И, как стрекозы, плоскеньких её острот
Повсюду звон:
Он пошевелится, она его заметит наконец,
Она в брезгливости закружится, забьётся.
Речь писателя, знаменитая своей стилистической изысканностью, сама превращается в «веселый писк», а Полина (тезка поэта и ее двойник) оборачивается животным, рыбой, с которой Барскова себя сравнивает в ином стихотворении:
И где-то посреди него всего Полина
Её зелёные слегка навыкате глаза
И волосы прямые смоляные
При лёгком смехе чуть дребезжащий голос
И узенький блестящий рыбий стан.
Погибающая крыса появляется еще в одном знаменитом письме — «Письме лорда Чэндоса», написанном Гуго фон Гофмансталем. Здесь также крысы возникают в контексте онемения Чэндоса, утраты им способности использовать слова для описания мира. Как замечает Чэндос, «абстрактные слова, какими неизбежно пользуется человек, высказывая то или иное суждение, у меня на языке распадались, как под ногой рассыпаются перестоялые грибы». Распад понятий и абстракций позволяет ему вступить в новое эмпатическое отношение с миром, которое в полной мере проявляется в эпизоде с крысами: «Не так давно я приказал насыпать в молочные погреба одной из моих ферм крысиного яду. И вдруг перед моим внутренним взором распахнулся этот погреб, где сражался со смертью крысиный народец. Все, все было во мне: и сладковатый, острый запах яда, пропитавший промозглый воздух подземелья, и пронзительные предсмертные крики, сплетенные в судороге бессилия тела, разбивавшиеся о замшелые стены; хаос отчаяния, безумие, рыскающее в поисках выхода, глаза, полные ледяной ярости, когда двое сталкиваются у законопаченной щели. Но что я снова ищу помощи у слов, мною же отринутых!» И это столкновение с «молекулярной» стаей, кишащей на грани смерти в тотальном зверском хаосе, предстает перед взором Гофмансталя как «реальность, абсолютная, высочайшая реальность». Церемониальный узор слов перестает стоять между ним и хаосом мира.
Чужие письма положены Барсковой в основу еще одного текста: цикла (поэмы?) «Воздушная тревога». Они призваны донести до нас речь, в которой исчезает все ритуально-поэтическое и возникает едва артикулированная речь смерти и страдания:
Каждую ночь он кричит на непонятном языке.
Сначала я удивлялся, пытался хоть угадать языковую группу.
Теперь я грущу, томлюсь.
Ночью мне кажется, что это секретное сообщенье, если бы я смог
его разгадать.
Становление-животным — важный момент в интересующем Барскову разрушении формы. Традиционная Поэзия — воплощение формальной организации речи. Но экзистенциальный опыт ХХ столетия — ГУЛАГ, блокада, Холокост — делает поэзию в ее формальном аспекте малопригодным средством выражения. Точно так же, как в катастрофах минувшего столетия происходит крушение формы тела, связанной с идеалом гуманистов и идеалом искусства, коррозии подвергается и речь. И «растление речи» — важный аспект становления-животным, утраты формального в теле и языке. В одном из самых глубоких стихотворений Барсковой «Сорокалетние» этот момент представлен с силой поэтического манифеста:
(Нечленораздельное «ры» тут, вероятно, взято из блокадного стихотворения Павла Зальцмана «Ры-ры», где, в частности, говорится: «Мы давно уже скребемся, как звери. »)
Соединение с мертвым у Барсковой становится парадоксальным соединением с множеством, с кишением, с неопределенностью животных, постоянно утрачивающих форму и переходящих из одного в другое. Философии известно противопоставление тела и плоти. Тело как форма восходит к греческому пониманию идеала. Плоть связана с библейским понятием (basar на иврите) и понимается как нечто бесформенное, влажное, пассивное, женское, снедаемое голодом и желаниями, подверженное страданиям. Плоть не имеет лица. У Барсковой постоянно происходит распад тела, из которого возникает плоть, и идет поиск речи этой плоти. Энн Карсон писала о женской плоти как не имеющей границ и способной к метаморфозе. В книге «Men in the Off Hours» («Мужчины в часы безделья») Карсон приводит совершенно неортодоксальный вариант сто первой элегии Катулла. Здесь сестра готовит жертвоприношение на могиле брата, смешивая воедино вино, молоко, мед и цветы. И это жертвенное смешение призвано само стать беззвучной (звучащей?) элегией, стихом:
Cut out carefully the words for wine milk honey flowers.
Drop them into a bag.
Mix carefully.
Pour onto your dirty skeleton.
What sound?
(Аккуратно вырежи слова для вина молока меда цветов.
Брось их в мешок.
Аккуратно смешай.
Пролей на грязный твой скелет.
Что за звук?)
Это классическое жертвенное возлияние на могиле уводит в страну мертвых, о которой Мандельштам писал, что там «не едят надломленного хлеба, где только мед, вино и молоко». В другом тексте возлияние становится напитком полумертвых и полуживых: «И, как слепые, ночью долгой / Мы смесь бессолнечную пьем?»
Этот рецепт жертвоприношения Карсон/Катулла напоминает мне рецепт поэзии Полины Барсковой.