Мюссо потому что я люблю
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Потому что я тебя люблю
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
ПОТОМУ ЧТО Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ…
Ничто лучше, чем роман, не дает представления о том, что реальность устроена плохо, что ее недостаточно для удовлетворения желаний, стремлений и мечтаний человека.
Марио Варгас Льоса
Читателям от автора
Не рассказывайте вашим друзьям, чем заканчивается эта история, иначе сюрприза не будет!
Ночь, когда все началось
Мы должны научиться распознавать их сами — самые важные перекрестки на нашем жизненном пути, ведь путевых указателей нет.
Рождественский вечер в самом центре Манхэттена.
С утра беспрестанно падает снег. Скованный холодом «никогда не засыпающий город», кажется, начинает затихать, несмотря на непрекращающуюся вакханалию уличного освещения.
В рождественский вечер машины катятся по улицам на удивление плавно, слой пушистого снега и плотные сугробы затрудняют малейшее передвижение.
На углу Мэдисон-авеню и 36-й улицы один за другим плывут лимузины, стараясь придерживаться заданного ритма. Они доставляют своих пассажиров к центральному подъезду красивого дома в стиле Ренессанс, туда, где располагается библиотека Моргана. Это один из самых престижных культурных фондов Нью-Йорка, отмечающий сегодня свое столетие.
На парадной лестнице — круговорот смокингов, роскошных нарядов, мехов и драгоценностей. Толпа стекается к павильону из стекла и стали. Он, являясь продолжением здания, гармонично вписывает его в XXI век. Длинный коридор последнего этажа ведет в просторную комнату, где за стеклами витрин выставлены некоторые из сокровищ фонда: библия Гутенберга, украшенные миниатюрами средневековые манускрипты, рисунки Рембрандта, Леонардо да Винчи и Ван Гога, письма Вольтера и Эйнштейна и еще — краешек бумажной скатерти, на котором Боб Дилан[1] написал слова «Blow in the wind» («Унесенные ветром»).
Постепенно наступает тишина, опоздавшие занимают места. На сегодняшний вечер часть читального зала специально переоборудована для того, чтобы некоторые привилегированные гости смогли услышать сонеты Моцарта и Брамса в исполнении скрипачки Николь Хэтэуэй.
Под аплодисменты исполнительница выходит на сцену. Это молодая женщина тридцати лет, умная, роскошная в ореоле выпавших на ее долю страданий. Прическа в стиле Грейс Келли придает ей облик хичкоковской героини. Николь Хэтэуэй восторженно принимали на многих сценах мира, она играла с самыми знаменитыми оркестрами и, записав в шестнадцать лет свой первый диск, уже тогда получила бесчисленное количество наград.
Пять лет назад ее жизнь была разрушена. Пресса и телевидение широко освещали эту драму, и с того времени ее известность перестала быть достоянием лишь узкого круга меломанов.
Николь поприветствовала публику и приготовилась играть. Ее классическая красота великолепно сочеталась с элегантностью патрицианского здания, и казалось, что античные гравюры и манускрипты эпохи Возрождения — ее естественная среда. Решительным и наполненным смыслом прикосновением к инструменту ее смычок сразу же заговорил со струнами. И этот диалог продолжился до самого конца исполнения…
За стенами здания — холодная ночь, и снег все падает и падает.
А внутри — комфорт, блеск и утонченность.
Менее чем в пятистах метрах отсюда, недалеко от станции метро «Грэнд-сентрал», медленно приподнимается крышка канализационного колодца. Оттуда высовывается всклокоченная голова человека — взгляд потухший, лицо со следами побоев.
Отпустив черного лабрадора, которого он держал на руках, человек с трудом выбирается на заснеженный тротуар, переходит улицу, зигзагами передвигается по мостовой, не давая автомобилям, закатившим клаксоновый концерт, раздавить себя.
Худой и обессиленный, бомж одет в грязное поношенное пальто. Когда он сталкивается с прохожими, те ускоряют шаг и инстинктивно отходят в сторону.
Это естественно. Он знает, что вызывает страх, что дурно пахнет — мочой и потом.
Ему только 35, а выглядит он на пятьдесят. Раньше у него была работа, жена, ребенок и дом. Но это было давно. Сейчас он — бродячая тень, призрак, обернутый в тряпки, бормочущий бессвязные слова.
Он с трудом держится на ногах, скорее тащится, нежели идет, качается.
Какое сегодня число? Который час? Какой месяц?
Он уже не знает. Все смешалось в голове. Он видит огни города, но они будто расплываются. Снежные льдинки, гонимые ветром, царапают ему лицо, словно крошечные лезвия. Ноги застыли, желудок болит, в костях ломота.
Прошло уже два года с тех пор, как он покинул общество людей, чтобы закопаться в утробе города. Как и тысячи других бомжей, он нашел убежище в подземельях метро, трубах канализации и на железнодорожных путях. Добропорядочные граждане и туристы, спите спокойно: политика нулевой толерантности, проводимая муниципалитетом, принесла свои плоды. Поверхность Манхэттена тщательно зачищена. Но под сверкающими небоскребами теплится параллельная жизнь человеческих отбросов Нью-Йорка, обживающих пространства туннелей, ниш и впадин. Тысячи «людей-кротов», сброшенные на дно, скрываются от полицейского преследования, втиснутые в грязные подземелья среди крыс и экскрементов.
Человек роется в кармане, чтобы достать бутылку скверного алкоголя. Конечно, он пьет. А как иначе?
Глоток, затем другой.
Чтобы забыть холод, страх, мерзость.
Чтобы забыть свою прежнюю жизнь.
Последнее движение смычка Николь Хэтэуэй. В течение двух тактов в зале стоит полная тишина. Та самая знаменитая тишина после Моцарта, когда, кажется, что он, Моцарт, все еще звучит, и вдруг… мощные аплодисменты, сметающие музыку.
Исполнительница склоняет голову, получает букет, пересекает зал, принимая поздравления со всех сторон. Пусть приглашенные изливают восторги, источают похвалы, — Николь знает, что ее исполнение не было потрясающим. Она сыграла эти сонаты безукоризненно, технично, кристально чисто и очень выразительно.
С отсутствующим видом она механически пожимает кому-то руки, слегка прикасается губами к шампанскому, и ей уже хочется ускользнуть.
— Ты хочешь вернуться, дорогая?
Она медленно оборачивается на этот успокаивающий голос. Это Эрик, ее компаньон, стоит перед ней с бокалом мартини. Ее поверенный и вот уже несколько месяцев, в какой-то мере, спутник жизни. Всегда рядом — он был с ней всегда, когда она в этом нуждалась.
— Да. У меня кружится голова. Отвези меня домой.
Не дожидаясь ответа, он устремляется в вестибюль и уже протягивает ей серое фланелевое манто. Она укутывается в него, запахнув воротник.
Быстро попрощавшись, они спускаются по величественной мраморной лестнице. А в это время наверху праздник только начинается.
— Я тебе вызову такси, — предлагает Эрик уже в вестибюле. — Схожу в контору и догоню тебя.
— Я с тобой, это всего лишь пять минут.
— Зачем? Такая скверная погода.
— Мне хочется пройтись и подышать свежим воздухом.
— Но это может быть опасно!
— С каких это пор стало опасным пройти пешком 300 метров? И потом, ты ведь рядом.
Они в молчании вступают на тротуар и сквозь пронизывающий холод быстро доходят до 5-й авеню. На улицах все еще мало машин. Снег продолжает заваливать город тяжелыми бесшумными хлопьями.
Машина вот уже в каких-нибудь ста метрах, сразу за Брайант-парком. Когда стоит хорошая погода, это место — приятный зеленый уголок, идеальный для вылазки на солнце, пикника или партии в шахматы вблизи фонтана. Но этим вечером оно, погруженное в темноту, выглядит зловещим и пустынным…
Николь слабо вскрикивает.
— Деньги, говорю тебе! — приказывает обладатель ножа.
Это человек неопределенного возраста, очень крупный и мощный. Его бритый череп высовывается из-под темной ветровки, спускающейся до колен. Все лицо,
Мюссо потому что я люблю
Потому что я тебя люблю…
Ничто лучше, чем роман, не дает представления о том, что реальность устроена плохо, что ее недостаточно для удовлетворения желаний, стремлений и мечтаний человека.
Не рассказывайте вашим друзьям, чем заканчивается эта история, иначе сюрприза не будет!
Ночь, когда все началось
Мы должны научиться распознавать их сами — самые важные перекрестки на нашем жизненном пути, ведь путевых указателей нет.
Рождественский вечер в самом центре Манхэттена.
С утра беспрестанно падает снег. Скованный холодом «никогда не засыпающий город», кажется, начинает затихать, несмотря на непрекращающуюся вакханалию уличного освещения.
В рождественский вечер машины катятся по улицам на удивление плавно, слой пушистого снега и плотные сугробы затрудняют малейшее передвижение.
На углу Мэдисон-авеню и 36-й улицы один за другим плывут лимузины, стараясь придерживаться заданного ритма. Они доставляют своих пассажиров к центральному подъезду красивого дома в стиле Ренессанс, туда, где располагается библиотека Моргана. Это один из самых престижных культурных фондов Нью-Йорка, отмечающий сегодня свое столетие.
На парадной лестнице — круговорот смокингов, роскошных нарядов, мехов и драгоценностей. Толпа стекается к павильону из стекла и стали. Он, являясь продолжением здания, гармонично вписывает его в XXI век. Длинный коридор последнего этажа ведет в просторную комнату, где за стеклами витрин выставлены некоторые из сокровищ фонда: библия Гутенберга, украшенные миниатюрами средневековые манускрипты, рисунки Рембрандта, Леонардо да Винчи и Ван Гога, письма Вольтера и Эйнштейна и еще — краешек бумажной скатерти, на котором Боб Дилан [Боб Дилан (1941) — американский автор-исполнитель песен, поэт, художник. По данным опроса журнала Rolling Stones, является второй (после The Beatles) по значимости фигурой в истории рок-музыки. (Здесь и далее, кроме оговоренных случаев, примеч. перев.)] написал слова «Blow in the wind» («Унесенные ветром»).
Постепенно наступает тишина, опоздавшие занимают места. На сегодняшний вечер часть читального зала специально переоборудована для того, чтобы некоторые привилегированные гости смогли услышать сонеты Моцарта и Брамса в исполнении скрипачки Николь Хэтэуэй.
Под аплодисменты исполнительница выходит на сцену. Это молодая женщина тридцати лет, умная, роскошная в ореоле выпавших на ее долю страданий. Прическа в стиле Грейс Келли придает ей облик хичкоковской героини. Николь Хэтэуэй восторженно принимали на многих сценах мира, она играла с самыми знаменитыми оркестрами и, записав в шестнадцать лет свой первый диск, уже тогда получила бесчисленное количество наград.
Пять лет назад ее жизнь была разрушена. Пресса и телевидение широко освещали эту драму, и с того времени ее известность перестала быть достоянием лишь узкого круга меломанов.
Николь поприветствовала публику и приготовилась играть. Ее классическая красота великолепно сочеталась с элегантностью патрицианского здания, и казалось, что античные гравюры и манускрипты эпохи Возрождения — ее естественная среда. Решительным и наполненным смыслом прикосновением к инструменту ее смычок сразу же заговорил со струнами. И этот диалог продолжился до самого конца исполнения…
За стенами здания — холодная ночь, и снег все падает и падает.
А внутри — комфорт, блеск и утонченность.
Менее чем в пятистах метрах отсюда, недалеко от станции метро «Грэнд-сентрал», медленно приподнимается крышка канализационного колодца. Оттуда высовывается всклокоченная голова человека — взгляд потухший, лицо со следами побоев.
Отпустив черного лабрадора, которого он держал на руках, человек с трудом выбирается на заснеженный тротуар, переходит улицу, зигзагами передвигается по мостовой, не давая автомобилям, закатившим клаксоновый концерт, раздавить себя.
Худой и обессиленный, бомж одет в грязное поношенное пальто. Когда он сталкивается с прохожими, те ускоряют шаг и инстинктивно отходят в сторону.
Это естественно. Он знает, что вызывает страх, что дурно пахнет — мочой и потом.
Ему только 35, а выглядит он на пятьдесят. Раньше у него была работа, жена, ребенок и дом. Но это было давно. Сейчас он — бродячая тень, призрак, обернутый в тряпки, бормочущий бессвязные слова.
Он с трудом держится на ногах, скорее тащится, нежели идет, качается.
Какое сегодня число? Который час? Какой месяц?
Он уже не знает. Все смешалось в голове. Он видит огни города, но они будто расплываются. Снежные льдинки, гонимые ветром, царапают ему лицо, словно крошечные лезвия. Ноги застыли, желудок болит, в костях ломота.
Прошло уже два года с тех пор, как он покинул общество людей, чтобы закопаться в утробе города. Как и тысячи других бомжей, он нашел убежище в подземельях метро, трубах канализации и на железнодорожных путях. Добропорядочные граждане и туристы, спите спокойно: политика нулевой толерантности, проводимая муниципалитетом, принесла свои плоды. Поверхность Манхэттена тщательно зачищена. Но под сверкающими небоскребами теплится параллельная жизнь человеческих отбросов Нью-Йорка, обживающих пространства туннелей, ниш и впадин. Тысячи «людей-кротов», сброшенные на дно, скрываются от полицейского преследования, втиснутые в грязные подземелья среди крыс и экскрементов.
Человек роется в кармане, чтобы достать бутылку скверного алкоголя. Конечно, он пьет. А как иначе?
Глоток, затем другой.
Чтобы забыть холод, страх, мерзость.
Чтобы забыть свою прежнюю жизнь.
Последнее движение смычка Николь Хэтэуэй. В течение двух тактов в зале стоит полная тишина. Та самая знаменитая тишина после Моцарта, когда, кажется, что он, Моцарт, все еще звучит, и вдруг… мощные аплодисменты, сметающие музыку.
Исполнительница склоняет голову, получает букет, пересекает зал, принимая поздравления со всех сторон. Пусть приглашенные изливают восторги, источают похвалы, — Николь знает, что ее исполнение не было потрясающим. Она сыграла эти сонаты безукоризненно, технично, кристально чисто и очень выразительно.
С отсутствующим видом она механически пожимает кому-то руки, слегка прикасается губами к шампанскому, и ей уже хочется ускользнуть.
— Ты хочешь вернуться, дорогая?
Она медленно оборачивается на этот успокаивающий голос. Это Эрик, ее компаньон, стоит перед ней с бокалом мартини. Ее поверенный и вот уже несколько месяцев, в какой-то мере, спутник жизни. Всегда рядом — он был с ней всегда, когда она в этом нуждалась.
— Да. У меня кружится голова. Отвези меня домой.
Не дожидаясь ответа, он устремляется в вестибюль и уже протягивает ей серое фланелевое манто. Она укутывается в него, запахнув воротник.
Быстро попрощавшись, они спускаются по величественной мраморной лестнице. А в это время наверху праздник только начинается.
— Я тебе вызову такси, — предлагает Эрик уже в вестибюле. — Схожу в контору и догоню тебя.
— Я с тобой, это всего лишь пять минут.
— Зачем? Такая скверная погода.
— Мне хочется пройтись и подышать свежим воздухом.
— Но это может быть опасно!
— С каких это пор стало опасным пройти пешком 300 метров? И потом, ты ведь рядом.
Они в молчании вступают на тротуар и сквозь пронизывающий холод быстро доходят до 5-й авеню. На улицах все еще мало машин. Снег продолжает заваливать город тяжелыми бесшумными хлопьями.
Машина вот уже в каких-нибудь ста метрах, сразу за Брайант-парком. Когда стоит хорошая погода, это место — приятный зеленый уголок, идеальный для вылазки на солнце, пикника или партии в шахматы вблизи фонтана. Но этим вечером оно, погруженное в темноту, выглядит зловещим и пустынным…
Николь слабо вскрикивает.
— Деньги, говорю тебе! — приказывает обладатель ножа.
Это человек неопределенного возраста, очень крупный и мощный. Его бритый череп высовывается из-под темной ветровки, спускающейся до колен. Все лицо, даже дырки малюсеньких глаз, горящих демоническим огнем, пересекает грубый шрам.
— О’кей, о’кей! — сдается Эрик, доставая бумажник, протягивая еще и «брайтлинг», [«Брайтлинг» — швейцарские наручные часы.] и мобильный телефон.
Человек хватает все это и подходит к Николь — у нее сумка и футляр со скрипкой.
Она старается скрыть волнение. Не в силах выдержать взгляд грабителя, Николь просто закрывает глаза. Преступник срывает жемчужное колье, а она повторяет про себя алфавит в обратном порядке. Быстро, быстро, как в детстве, чтобы победить страх.
«Зед, уай, экс, дабл ю, ви, ю…»
Это все, что она смогла придумать, чтобы отвлечься, ожидая момента, когда все это станет лишь дурным воспоминанием.
Он сейчас уйдет, ведь он взял все, что хотел: деньги, телефон, драгоценности…
«Эи, эм, эль, кей, джей, ай, эйч…»
Он сейчас уйдет, ему ни к чему нас убивать.
«Джи, эф, и, ди, си, ви, эй…»
Эрик увидел взмах ножа, но, парализованный страхом, даже не шелохнулся, чтобы защитить ее.
Почему его поведение не удивило ее?
А впрочем, у нее нет больше времени что-либо сделать. Беспомощная, Николь покорно наблюдает, как лезвие ножа вот-вот перережет ей горло.
А все-таки, что же было ее жизнью?
Многообещающий дебют, блестящее общество, а потом падение в ад. И вот — бесславный, внезапно наступивший конец. Горькое ощущение: я — героиня с незавершенной историей.
Странно. Говорят, что в момент смерти перед человеком быстро, один за другим, пролетают важнейшие моменты его жизни. А Николь видит только одну сцену: бескрайний пляж, никого, только два человека, они радостно машут ей руками. Она четко видит их лица. Одно из них принадлежит единственному мужчине, которого она любила, но не смогла удержать. А второе — ее дочери, которую она не смогла защитить.
Нет. Еще нет. Почему?
Кто-то откуда-то появился.
Но победа далась нелегко. Он без сил рухнул на снег, лицом вниз на обледеневший тротуар.
А Николь уже устремляется к нему, теряя на ходу затейливые украшения своих лакированных туфелек.
Она тут, в снегу на коленях, у лица этого человека, который только что спас ей жизнь. Она видит следы крови на снегу. Почему этот бомж рисковал ради нее?
— Его надо отблагодарить, дадим ему 20 долларов, — некстати предлагает Эрик, доставая из снега свой бумажник и телефон.
Теперь, когда опасность миновала, он вновь приобрел свой прежний апломб.
Николь смотрит на него с презрением:
— Ты разве не видишь, что он ранен?
— Тогда я звоню в полицию.
— Нужна не полиция, а «Скорая»!
С трудом ей удается перевернуть незнакомца на спину. Она кладет руку на его плечо. Оно сильно кровоточит. Затем она вглядывается в его лицо, скрытое густой бородой.
Сначала она не узнает его. Но только до тех пор, пока не видит его лихорадочно блестящих глаз, пристально смотрящих на нее.
Тогда что-то в ней обрывается. Теплая волна заливает все ее существо. Она еще не понимает — боль это или облегчение. Обжигающий обман или надежда, забрезжившая в ночи.
Она склоняется к нему, приближает свое лицо к его лицу, как бы стараясь защитить от снежных вихрей, налетающих на них.
— Что ты делаешь? — беспокоится Эрик.
— Не звони и иди за машиной, — приказывает она, поднимаясь.
— Этот человек… Я его знаю.
— Как ты можешь его знать?
— Помоги мне отвезти его домой, — просит она, не отвечая на вопрос.
Эрик качает головой, а затем выпаливает: «Черт возьми, да что же это за тип?»
Рассеянно глядя в пустоту, Николь долго молчит, затем шепчет: «Это Марк, мой муж».
Наименее защищенными от страданий являются влюбленные.
Бруклин с другой стороны реки. Атмосфера изысканного комфорта маленького викторианского дома с башенками и водостоками.
Яркий огонь пылает в камине.
Все еще без сознания Марк Хэтэуэй лежит на диване в гостиной. Его ноги завернуты в плотное покрывало. Доктор Сьюзен Кингстон заканчивает накладывать швы, склонившись над его плечом.
— Рана поверхностная, — объясняет она Николь, снимая перчатки. — Меня более всего беспокоит общее состояние его здоровья. У него запущенный бронхит, тело покрыто гематомами и обморожениями.
Немногим ранее этим вечером Сьюзен в кругу семьи наслаждалась традиционным рождественским пудингом. Внезапно ей позвонила соседка, Николь Хэтэуэй, умоляя осмотреть ее раненого мужа.
Сьюзен была крайне изумлена, но немедленно выехала. Она и ее супруг хорошо знали Марка и Николь. Пять лет назад, до того, как случилось несчастье, обе пары симпатизировали друг другу, часто проводили вместе вечера: открывая для себя итальянские рестораны Парк-Слоупа, [Авторитетный журнал «Natural Home» включил бруклинский Парк Слоун (Park Slope) в десятку лучших районов Соединенных Штатов.] торгуясь с антикварами Бруклин-Хайтса, [Бруклин-Хайтс — самый европейский, престижный район Бруклина, с дорогими особняками, кафе и забавными магазинами.] бегая по огромным лужайкам Проспект-парка [Проспект-парк — большой общественный парк в Бруклине.] в выходные дни.
Сейчас то время казалось далеким, почти нереальным.
Глядя на Марка, Сьюзен не могла заставить себя отделаться от омерзительного ощущения гадливости.
— Ты знала, что он жил на улице?
Николь покачала головой, не в состоянии говорить.
Однажды утром, два года назад, ее муж сказал, что уезжает и что больше не будет жить «вот так», у него нет больше сил. Она все сделала, чтобы удержать Марка, но иногда все — не значит достаточно. С тех пор Николь не знала о нем ничего.
— Я дала ему успокоительное и антибиотики, — пояснила Сьюзен, собирая вещи.
Николь проводила ее до двери.
— Зайду завтра утром, — пообещала Сьюзен, — но…
Она остановилась на середине фразы, ужаснувшись тому, что сейчас собиралась сказать: «…не отпускай его в таком состоянии, иначе… он умрет».
— Что будем делать? — спросил Эрик. — С твоим мужем?
Со стаканом виски в руке адвокат мерил шагами кухню.
Николь смотрела на него со смешанным чувством усталости и отвращения.
Что она целый год делала с этим типом? Как она позволила ему войти в ее жизнь? Почему привязалась к нему?
— Уходи, пожалуйста, — прошептала она.
Эрик покачал головой:
— И речи не может быть, я не могу оставить тебя в такой момент.
Он застыл, сраженный ее словами. Понадобились секунды для того, чтобы он смог придумать себе оправдание.
— У меня не было времени… — начал было он, но ему не удалось закончить фразу.
— Уходи, — просто повторила Николь.
— Ну, если ты действительно этого хочешь… Но я тебе позвоню завтра, — добавил он, исчезая.
Николь почувствовала облегчение, освободившись от Эрика. Она вернулась в гостиную, выключила все лампы и тихо придвинула кресло к дивану, чтобы быть как можно ближе к Марку.
Комната была освещена только оранжевым пламенем пылающих в камине дров, теперь здесь царило полное спокойствие.
Изнуренная, растерянная Николь положила свою руку на руку мужа и закрыла глаза. Они были так счастливы в этом доме! Они были без ума от радости, когда однажды отыскали его. Это был типичный городской особняк, построенный в конце XIX века, с фасадом, облицованным коричневым песчаником, и красивым садом. Они приобрели его десять лет назад, как раз перед рождением ребенка, которого хотели воспитывать вдали от суеты Манхэттена.
На книжных полках несколько фотографий в рамках напоминали о счастливых днях. На одной из них — мужчина и женщина, рука об руку: понимающие взгляды, нежные жесты. Романтические каникулы на Гавайях и полная приключений поездка на мотоцикле по Гран-каньону. Затем — снимок ультразвукового исследования, а несколькими месяцами позже — круглая мордашка младенца, празднующего свое первое Рождество. На последних фото ребенок — уже маленькая девочка, потерявшая свои первые зубки. Она гордо позирует перед жирафами в зоопарке Бронкса, [Бронкс — район Нью-Йорка.] поправляет шапочку под снегами Монтаны [Монтана — штат на северо-западе США.] и подносит к объективу своих двух рыбок-клоунов Эрнесто и Капучино.
Аромат счастливых дней исчез безвозвратно…
Марк закашлялся во сне. Николь вздрогнула. Тот, кто спал на диване, не имел ничего общего с человеком, за которого она выходила замуж. Сейчас только многочисленные дипломы и награды, покрывающие стены словно трофеи, свидетельствовали о том, что Марк был когда-то известным молодым психологом. В качестве специалиста по психологической реабилитации в стрессовых ситуациях ФАА [ФАА — Федеральное Авиационное Агентство.] и ФБР вызывали его в случае авиакатастроф и захвата заложников. После 11 сентября он работал на месте катастрофы в кабинетах психологической реабилитации, оказывая помощь семьям жертв, а также служащим Всемирного торгового центра, выжившим после трагедии. Ведь трагедия ни для кого не проходит бесследно. Часть нашего существа навсегда остается заложником криков, пламени и крови. Вы не умираете, но чувствуете себя запятнанным, снедаемым чувством вины, пожираемым глухой тревогой. Вас пронзает вопрос, на который никогда не будет ответа: «Почему выжили вы, именно вы, а не они? Вы, а не ваш ребенок, ваша жена, ваши родители…»
С годами Марк стал модным психоаналитиком и начал часто появляться на телеэкранах. Эта неожиданная популярность вынесла их, его и Николь, на передний край массмедийной сцены. Престижный «Вэнити фэр» [«Вэнити фэр» (Vanity Fair) — журнал, издается в Нью-Йорке с 1983 г. Тираж свыше 1 миллиона экземпляров.] в номере, посвященном самым известным супружеским парам Нью-Йорка, напечатал о них 4-страничную статью, снабдив ее вдобавок гламурными снимками. Нечто вроде посвящения в высшее общество.
Но волшебная сказка на глянцевой бумаге вскоре разлетелась в мелкие клочки. В марте, после полудня, Лейла, их пятилетняя дочь исчезла в торговом центре округа Ориндж, [Ориндж — один из крупнейших округов в США, расположен в Южной Калифорнии.] на юге Лос-Анджелеса. В последний раз девочку видели разглядывающей игрушки в витрине Дисней-магазина. Ее няня, студентка из Австралии, оставила ребенка всего на несколько минут и отправилась примерить джинсы в соседний бутик Diesel, где проходила распродажа.
Сколько времени прошло с тех пор, как она заметила исчезновение Лейлы? «Не более пяти минут», — заверяла няня следователей.
Одним словом — вечность.
За пять минут может случиться многое.
Известно, что первые часы с момента пропажи ребенка являются решающими. Именно тогда существует наибольшая вероятность найти его живым. После сорока восьми часов шансы катастрофически снижаются.
Шел проливной дождь в тот день, 23 марта. Хотя исчезновение произошло среди белого дня, в людном месте, следователям так и не удалось собрать достоверные свидетельские показания. Просмотр записей видеонаблюдения, допрос няни, виноватой в безответственности, но не в похищении ребенка, ничего не дали.