На чем поднялся китай
Инновационное преимущество Китая. Почему эта страна так быстро развивается и что с ней будет дальше?
Представляем вашему вниманию некоторые интересные моменты о причинах инновационного роста Китая и его уникальных конкурентных преимуществах из статьи обозревателя Harvard Business Review — Зака Дихтвальда
Долгое время считавшийся глобальным подражателем, Китай теперь является домом для многих самых быстрорастущих стартапов, достигших оценки в 1 миллиард долларов по всему миру. Сегодня эта страна обладает ресурсом, которого нет ни у одной другой: сотни миллионов людей, переживших беспрецедентные изменения и, следовательно способных принимать и адаптироваться к инновациям со скоростью и масштабом, недоступных нигде больше на Земле. Но конкуренцию с китайцами не следует считать игрой с нулевой суммой. Иностранным компаниям не мешало бы поучиться на примере Китая.
Инновации привели к тому производственному чуду, которое развернулось в Китае за последние полвека, в течение которого около 700 миллионов человек были подняты (или поднялись сами) из отчаянной нищеты. Полагаясь на, казалось бы, безграничный запас дешевой рабочей силы, обеспечиваемый сотнями миллионов честолюбивых рабочих, родившихся во время послевоенного бэби-бума, Китай посвятил себя колоссальному инновационному производству, привезенного из других стран. Эти усилия позволили стране, пропустившей Промышленную революцию, освоить самые современные производственные достижения в мире всего за одно-два десятилетия. Китай справедливо заслужил репутацию глобальной фабрики.
Теперь времена меняются. Китайские беби-бумеры сменяются миллениалами, родившимися в рамках китайской политики одного ребенка на семью, которая была официально запущена в 1979 году и была призвана обеспечить рождаемость ниже уровня замещения. Это сработало, но это также создало новую демографическую реальность: в Китае сегодня не хватает людей для его растущего спроса в рабочей силе, чтобы пополнить ряды исчезающих беби-бумеров. По данным Национального бюро статистики, в Китае в 2030 году будет на 81 миллион меньше людей трудоспособного возраста, чем в 2015 году; после 2030 года темпы сокращения населения, по прогнозам, в среднем составят отметку 7,6 миллиона человек в год. Это приведет к глубоким структурным последствиям.
Но может ли Китай внедрять инновации? В последние годы, Запад стабильно производил обилие инноваций, в то время как Китай оставался на задворках глобального инновационного бизнеса. В марте 2014 года в статье Регины М. Абрами, Уильяма К. Кирби и Ф. Уоррена Макфарлана “Почему Китай не может внедрять инновации” была развернуто описана эта ситуация. Аргументы авторов в то время были здравыми и хорошо обоснованными. Но всего два года спустя восемь из 10 компаний, которые достигли оценки в 1 миллиард долларов за самое короткое время, были китайскими и шесть из этих восьми были основаны в тот год, когда эта статья была опубликована.
Чтобы понять, что движет глобальным подъемом китайских компаний, мы должны признать, что Китай теперь имеет в своем распоряжении ресурс, которого нет ни у одной другой страны: огромное население, которое пережило беспрецедентные изменения и, следовательно, развило удивительную склонность к принятию и адаптации инноваций со скоростью и масштабами, не имеющих равных нигде на планете.
Именно этот аспект инновационной экосистемы Китая—его сотни миллионов гипервосприимчивых и гиперадаптивных потребителей делает Китай сегодня настолько конкурентоспособным в глобальном масштабе. В конце концов, инновации должны оцениваться по готовности людей их использовать. А на этом фронте Китаю нет равных.
История Старого Яна и как рост мобильных платежей помог ему
Старый Ян — нищий, живущий в Пекине. Обычно его можно найти рядом со станцией метро на улице Гу Лу в одном из туристических районов города, где он годами жил на мелочь пассажиров. Но жизнь резко изменилась в 2015 году, когда все в Пекине резко перестали носить с собой наличные. В одночасье все китайское население начало скачивать такие приложения, как WeChat Pay и Alipay, и интегрировать мобильные платежи в свою повседневную жизнь.
Для Старого Яна этот технический сбой мог означать катастрофу: его средства к существованию ориентировались на наличные деньги. Но столкнувшись с кризисом, он приспособился. Сначала он наскреб достаточно денег, чтобы купить дешевый смартфон Xiaomi. Затем он напечатал знак, который соответствовал QR — кодам для его счетов WeChat Pay и Alipay. Затем он вернулся на свое место возле станции Гу Лу-стрит, где с табличкой на шее подключил телефон к Wi—Fi метрополитена и… стал ждать.
Старый Ян не просто выжил в новом безналичном мире Китая. Он стал процветать. Сегодня, когда люди хотят дать ему что-то, они больше не лезут в карманы за мелочью. Вместо этого они открывают приложение для мобильных платежей на своих телефонах, сканируют код на табличке Старого Яна и переводят ему несколько юаней. Среднее пожертвование, которое он получает, выросло с одного или двух юаней до трех—пяти юаней — почти на 300%!
Старый Ян, владелец компьютерного магазина или продавец завтраков и сэндвичей-не новаторы. Они не имеют большой “ценности” в системах, которые мы используем для ранжирования глобальной экономики по инновациям. Но что происходит, когда быстрое принятие и адаптация становятся нормальными для более чем 900 миллионов пользователей Интернета в каждой социальной страте? Вы получаете экономическую силу, которая может изменить условия глобальной конкуренции.
История с мобильными платежами особенно поучительна, потому что технология, которая позволяет это делать, появилась в США и Китае почти в одно и то же время. В 2014 году Samsung Pay и Android Pay были запущены в США, а через год-в Китае, а также Alipay и WeChat Pay.
По срокам и технологиям инновации были почти равны, но темпы их внедрения резко различались. В начале 2019 года Apple с большой помпой объявила, что 383 миллиона телефонов по всему миру активировали Apple Pay, но на тот момент только 24% американских владельцев iPhone когда—либо действительно использовали эту технологию. И только в этом году Apple Pay превзошла мобильное приложение Starbucks, используемое только в магазинах Starbucks, как самое популярное приложение для мобильных платежей в Соединенных Штатах.
Совсем по-другому обстоят дела в Китае, где WeChat Pay завоевал 84% рынка среди пользователей смартфонов. Такое проникновение объясняет, почему в 2018 году WeChat Pay совершал 1,2 миллиарда транзакций в день, в то время как Apple Pay-один миллиард в месяц. И именно поэтому в 2019 году общие валовые расходы в Китае через мобильные приложения (347 трлн юаней, или примерно 54 трлн долларов) были в 551 раз больше, чем общие расходы в США (98 млрд долларов).
Итак, в случае мобильных платежей, какая страна или компания была более инновационной?
Молодой Китай
Жизненный опыт сформировал уникальное отношение Китая к внедрению инноваций в последние годы, и этот опыт не похож ни на какой другой. Чтобы понять, насколько это отличается, рассмотрим то, что я называю Индексом прожитых изменений, который использует пожизненный ВВП на душу населения для отслеживания того, сколько экономических изменений пережили люди. Как показывает выставка “Индекс изменений в жизни”, жить в Китае с 1990 года, в широком смысле, означает жить в стране, которая движется быстрее и меняется быстрее, чем любая другая страна на планете.
Американские миллениалы пережили драматические, изменяющие жизнь перемены с 1990 года. Сначала появился интернет. Потом сотовые. Затем смартфоны, социальные сети, приложения для знакомств, мобильный банкинг, электромобили, большие данные, CRISPR и многое другое. С 1990 года американцы наблюдали рост ВВП на душу населения в США примерно в 2,7 раза, что звучит впечатляюще, пока вы не поймете, что кто—то, родившийся в Китае в 1990 году, видел рост ВВП на душу населения в 32 раза! В 1990 году ВВП Китая составлял менее 2% от общемирового. К 2019 году его доля выросла почти до 19%.
Рассмотрим некоторые особенности. Всего за три года, с 2011 по 2013 год, Китай использовал больше бетона, чем Соединенные Штаты за весь 20-й век. В 1990 году сельское население Китая имело один холодильник на 100 домашних хозяйств; сегодня это число составляет 96. В 1990 году в Китае было всего 5,5 миллиона автомобилей на дорогах; сегодня у него 270 миллионов, из которых 3,4 миллиона на электродвигателях, что составляет 47% мирового парка таких автомобилей. В 1990 году три четверти населения страны составляли сельские жители; сегодня почти две трети населения-городские, это более полумиллиарда человек.
Порт Шанхая в 1989 году (слева) и сегодня.
Индийский контрпример
Возможно, несправедливо сравнивать Соединенные Штаты и Китай. Большинство наблюдателей списывают высокие темпы внедрения мобильных платежей в Китае как “скачок”-то есть модернизацию состоявшуюся недавно и так быстро, что страна смогла пропустить некоторые из громоздких этапов технологического развития, которые пришлось пережить Соединенным Штатам. Подумайте о том, что Google называет рынком “следующего миллиарда пользователей”, где пользователи Интернета перепрыгивают через дорогие настольные компьютеры или ноутбуки и впервые выходят в Интернет с помощью дешевых смартфонов. Индия, “другой” Китай в Азии, является частью этого рынка. Так что давайте на мгновение сравним его с Китаем.
Обе страны созрели для сравнения. Они были основаны как современные государства почти одновременно—Индия в 1947 году и Китайская Народная Республика в 1949 году. Еще в 1992 году обе имели ВВП на душу населения около 350 долларов. Обе имеют исключительно большое население. Индия по составу населения моложе Китая, что говорит о большей открытости к новым технологиям. Обе страны уделяют одинаковое внимание образованию и STEM.
Однако при более тщательном изучении этих данных обнаружатся большие различия. Только половина населения Индии пользуется Интернетом, и многие индийцы сопротивляются идее сканирования QR-кодов для оплаты покупок. В результате только около 100 миллионов человек в Индии пользуются мобильными платежными приложениями по сравнению с примерно 850 миллионами в Китае-даже несмотря на то, что Google в рамках своей инициативы Next Billion Users initiative вместе с другими организациями вложила огромные средства в улучшение инфраструктуры Индии. Это экстраординарная разница, и ее нельзя объяснить скачками. В обеих странах мобильные платежи и QR-коды явно быстрее, проще, безопаснее и дешевле наличных. И все же невероятное неравенство во внедрении инноваций сохраняется.
Чем это объясняется? За последние три десятилетия ВВП на душу населения в Индии вырос примерно линейным образом, с чуть более 350 до более чем 2000 долларов, в то время как в Китае он вырос почти экспоненциально, с чуть менее 350 до более чем 10 000 долларов. Это несоответствие помогает объяснить, почему многие китайцы будут сканировать QR-код, но многие индийцы не будут. Дело здесь не в том, что какая-то одна культура лучше справляется с инновациями, а в том, что определенные экосистемы развития естественным образом создают различные отношения к изменениям, принятию и новизне. Больше, чем любое другое население мира, китайцам в последние годы пришлось приспосабливаться к радикальным переменам—и они узнали, что инновационные технологии могут быть ключом к их выживанию.
Китайское чудо: Кремль не понял, что богатеть должен народ, а не олигархи
За 40 лет Пекин в своей уникальной борьбе с бедностью обогнал Россию навсегда
В конце 2018 года в Китае отметили 40-летие политики «реформ и открытости». Итоги сорокалетия ошеломляющие, явившие миру феномен китайского великого скачка к мировому лидерству.
Как все начиналось
18−22 декабря 1978 года в Пекине прошел, как казалось многим, обычный пленум ЦК Компартии Китая. Третий пленум одиннадцатого созыва, вроде бы рутинное партийное мероприятие на фоне серых будней находившейся в сложной ситуации стране. Как вспоминают советские дипломаты, работавшие в то время в КНР и по долгу службы отслеживавшие все мало-мальски значимые события в стране пребывания, никто в посольстве СССР и в МИДе поначалу не понял исторического значения произошедшего. Лишь спустя месяцы в Кремле осознали всю глубину перемен, на которые решился названный позже «архитектором китайских реформ» Дэн Сяопин и его сподвижники. А произошло с точки зрения Москвы страшное: поправ основы теории социализма, Китай решил внедрять элементы капитализма в экономику Поднебесной, сохраняя при этом в неприкосновенности политический и идеологический базис социалистического государства. В теории это формулировалось так: отказ от «продолжения революции при диктатуре пролетариата» и «классовой борьбы» как главной задачи, перенесение центра тяжести партийной работы на осуществление модернизации. Впоследствии эта линия была названа политикой «реформ и открытости» и строительством «социализма с китайской спецификой».
Основой для практической разработки реформаторских идей Дэн Сяопина стал утвержденный в середине 70-х годов курс «четырех модернизаций», преобразования в четырех областях: сельском хозяйстве, промышленности, армии, науке и технике. Это, так сказать, материальное содержание реформы. А идейное заключалось в «четырех основных принципах»: социалистический путь развития, демократическую диктатуру народа, руководство компартии, марксизм-ленинизм и идеи Мао Цзэдуна. Пару слов о «Великом кормчем». Его деятельность получила партийную оценку, которая закреплена в документах: больше положительную, чем отрицательную. И точка. Несмотря на разрушительные эксперименты, устроенные Мао, Китай не занялся посыпанием себя пеплом и разрушением памятников. Вместо копания в собственной недавней печальной истории страна бурно устремилась в будущее.
«Преимущества социалистического строя выражаются, в конечном счёте, как раз в том, что производительные силы при нём развиваются более быстрыми, более высокими, чем при капитализме, темпами, а на базе их развития непрерывно улучшается материальная и культурная жизнь народа. Социализм призван покончить с бедностью», — заявил Дэн. Легко сказать, но как это сделать?
На III Пленуме ЦК КПК было определено, что начальный этап реформ продлится до середины 21 века, когда страна войдет в ряд развитых держав и полностью покончит с бедностью. Эти планы ныне выполнены и перевыполнены.
Главной задачей политики модернизации КНР Дэн считал подъем производительных сил через учет материальных интересов разных слоев общества. А на практике китайское руководство начало с того, что от «народных коммун» в деревне перешли к семейному подряду, работающим на селе было отдано главное средство производства- земля. На смену уравниловки пришло распределение по труду. Были разрешены разные формы собственности, включая частную. Главнейшей движущей силой реформ стала наука и технический прогресс. Начали создаваться особые экономические зоны, куда буквально хлынул иностранный капитал, неся за собой современные технологии и методы управления. Пекин отошел от чрезмерной централизации власти, делегируя полномочия на места и укрепляя демократические социалистические институты самоуправления. Неслыханное ранее новшество.
Капитализм в одной отдельно взятой провинции
За этими сухими формулировками — личное мужество Дэн Сяопина и его сподвижников, решившихся нарушить тоталитарные традиции, пойти против социалистических догм, рискуя не только жизнями, но и стабильностью в гигантской стране, находившейся в экономической разрухе, раздираемой социальными противоречиями.
«Не важно, какого цвета кот — чёрный он или белый. Хороший кот такой, который ловит мышей», — так по-простому Дэн объяснил китайцам новый поворот китайского развития. Фраза стала крылатой, превратившись в символ самых успешных за всю историю человечества реформ.
Политика «открытости» была призвана включить КНР в процесс глобализации, привлечь зарубежные капиталы, использовать достижения науки и техники, управленческий опыт с тем, чтобы, для начала избежать социально экономической катастрофы, которая грозила стране в результате экспериментов типа Большого скачка и Культурной революции и далее вывести страну на путь стабильного развития. И Китай начал бурно развиваться.
Идея Дэн Сяопина заключалась в том, чтобы, не меняя резко экономический уклад и тем более социально-политический строй, открыть ворота для вхождения страны в рыночную экономику и международное разделение труда. Для этого на территории Китая выделялись специальные районы, специальные экономические зоны (близкие к морским торговым путям) в которых вводился специальный режим хозяйствования. Он включал различные льготы для инвесторов: освобождение от налогов, разрешение на вывоз капитала, особый юридически статус предприятий и прочее.
Фактически в СЭЗ вводился рыночный капитализм, но под контролем Госсовета и КПК, а также местных властей. СЭЗ стали драйверами экономического роста Китая, площадкой для обкатки экономических моделей, источниками иностранных инвестиций и технологий.
Шэнчжень — витрина китайского экономического чуда. Показатели развития этой СЭЗ поразительны. Годовой товарооборот с 18 млн. юаней увеличился до полумиллиарда. ВВП — 1,2 трлн. юаней в год. Но и другие зоны — пример фантастического роста. Товарооборот Хайнаня рос темпами 16,8% в год и за 25 лет (с 1988 года, с момента образования) увеличился в 49 раз, объём финансовых доходов — в 50 раз, объём чистых доходов горожан — в 11 раз, объем чистых доходов сельских жителей — в 7 раз. Так на практике реализовывались идеи архитектора китайских реформ и его соратников. Кстати, одну из СЭС создавал и развивал глава комитета Коммунистической партии Китая провинции Гуандун Си Чжунсюнь. Реформаторские усилия Си произвели неизгладимое впечатление на его сына Си Цзинпина, нынешнего лидера КНР.
И что теперь
В 1978 году внешнеторговый оборот Китая составлял 35,5 млрд. юаней. За 39 лет этот показатель вырос в 782 раза, достигнув в 2017 году 27,79 трлн. юаней. Китай стал крупнейшим в мире поставщиком и потребителем товаров и услуг. Уже сейчас Китай больше покупает, чем продает (импорт — 15,33 трлн. юаней в 2017, экспорта — 12,46 трлн. юаней). При этом КНР взяла курс на еще большее потребление. В 2018 году в Шанхае прошла грандиозная мировая выставка, посвященная исключительно импорту.
В Китае создана самая мощная в мире промышленность, которая производит почти четверть мирового объема. 6 из десяти крупнейших в мире компаний — китайские.
Самая крупная и самая эффективная мировая строительная индустрия — китайская. Китай создал гигантскую инфраструктуру и продолжает ее развивать, причем, не только внутри страны, а и за рубежом в рамках глобальной инициативы «Один пояс — один путь». В КНР построена самая протяженная в мире сеть высокоскоростных железных дорог. По протяженности автодорог КНР уступает лишь США.
Китай из аграрной страны превратился в лидера научно-технического прогресса. В КНР созданы самые мощные и быстродействующие компьютеры, не поддающиеся перехвату квантовые системы связи. Китайская программа освоения космоса сравнима с американской и российской, включает строительство орбитальной обитаемой станции, лунные экспедиции, полеты к далеким планетам.
Но это все глобальная экономика, показывающая ведущую роль Китая, как драйвера мирового экономического развития. А что получает от этого почти полутора миллиардное население страны?
До начала реформ 250 миллионов жителей КНР были не в состоянии прокормить и одеть себя. Но уже через 25 лет после исторического пленума декабря 1978 года число китайцев за чертой бедности сократилось с 25 до 3 процентов населения. Появилось 250 миллионов человек, способных приобретать товары длительного пользования, средний класс.
Если в 1978 году ВВП КНР на душу населения составлял 381 юань, 2/3 от ВВП на душу населения Индии, то в 2017 году этот показатель в Китае вырос до 59 тыс. 660 юаней ($ 8800). За 40 лет претворения в жизнь политики реформ и открытости более 700 млн. китайцев вышли из нищеты.
Стремительный рост экономики Китая позволил стране добиться выдающихся результатов в энергетике, транспортном сообщении, телекоммуникациях, науке, образовании, культуре, здравоохранении и инфраструктурном строительстве.
Ныне Китай движется к новой цели — построению общества средней зажиточности. По некоторым данным, в 2016 году средняя заработная плата китайца превысила российский показатель. По числу долларовых миллиардеров КНР намного превосходит Россию и уступает лишь США. Примечательно, что большинство крупнейших состояний сделано «с нуля», по большей части в области новых технологий и IT. Китайцы больше всех в мире покупают автомашин, электромобилей, компьютеров, телефонов, бытовой техники.
Практически любой китаец может позволить себе поездку по стране. Билет на скоростные поезда, которые курсируют между крупнейшими городами и регионами, стоит в среднем 500 юаней (5 тыс. рублей). 120 млн китайцев ежегодно отправляются в турпоездки за рубеж, где они тратят 100 млрд долларов в год.
Перечисление китайских достижений в различных сферах жизни заняло бы слишком много места и не доставило бы удовольствия ностальгирующей по временам СССР российской публике. На собрании, посвященном 40-летию политики реформ и открытости, председатель КНР Си Цзиньпин назвал произошедшие перемены «великой революцией в истории китайской нации». «Успехи, достигнутые за 40 лет, не упали с неба, не были дарованы по чьей-то милости, это заслуга всей партии, всего многонационального народа нашей страны, который отдал им силы, ум и мужество. За несколько десятилетий мы прошли путь индустриализации, на который у других развитых стран ушло несколько столетий. В руках китайского народа невозможное стало возможным. Мы всемерно гордимся китайским народом, сотворившим самое настоящее чудо».
Об авторе: Михаил Морозов — зам. главного редактора газеты «Труд».
Материалы по теме «Китай сегодня» создаются при поддержке крупнейшего издания Китайской Народной Республики Газеты Жэньминь жибао он-лайн и с участием информационного партнера АО КБ «Солидарность».
Читайте новости «Свободной Прессы» в Google.News и Яндекс.Новостях, а так же подписывайтесь на наши каналы в Яндекс.Дзен, Telegram и MediaMetrics.
У водителя даже домашние тапочки могут стать причиной смертельного ДТП
300 лучших вирусологов Поднебесной бьются над главным вопросом десятилетия
В чем смысл исторической резолюции 6 пленума ЦК КПК?
70 лет КНР. В чем секрет «китайского чуда» и станет ли Россия «придатком Китая»?
1 октября исполняется 70 лет со дня образования Китайской Народной Республики. Сегодня это одна из самых мощных экономик мира, к тому же сосед России, общая граница с которым у нас составляет более 4209 км. К тому же сегодня Россия возлагает большие надежды на экономическое и политическое сотрудничество с Китаем. Несколько оно оправданно, в интервью Znak.com размышляет директор Центра комплексного китаеведения и региональных проектов МГИМО, главный редактор журнала «Сравнительная политика», доктор политических наук Алексей Воскресенский.
«Научное развитие — стержень политики коммунистического Китая»
— Китайская народная республика — единственная страна, которая смогла построить капитализм под знаменами коммунизма. Многие экономисты левого толка в России приводят это как пример упущенной возможности для России. А в чем слабые места такой модели?
— Экономисты левого толка в России уверены, что такая модель дает максимальное преимущество именно благодаря централизации. Но если поговорить с самими китайцами, то они скажут, что делали то, что делают во всем развитом мире: децентрализовали экономическую сферу жизни до такой степени, пока это не привело к успеху. Китайцы проводили структурные реформы. Но делали это аккуратно и писали об этом только после того, как каждая проведенная мера доказывала свою успешность. Соответственно главный вопрос дискуссии, почему реформы в Китае стали успешными, это вопрос децентрализации. Сегодня экономика в Китае децентрализована существенно больше, чем в России.
Да, действительно в Китае авторитарная власть. Но именно она и предоставила китайцам возможность реформировать экономику. Последние аналогичные бурные реформы, нацеленные на децентрализацию экономики, были, пожалуй, только в конце XIX века, правда, на других условиях и с существенным участием Запада. То есть государство в Китае играло не роль централизующей силы, а лишь направляющую стратегическую роль. Второй экономикой мира Китай смог стать именно благодаря умелой экономической децентрализации.
— Экономика Китая падает. Например, национальная статистическая служба Китая сообщила, что в августе темпы роста промышленного производства Китая замедлились до минимума за 17 лет. На ваш взгляд, это начала заката эпохи «китайского чуда» или временные неудачи?
— Модель, которая привела к успеху экономических реформ в КНР, базировалась на исключительных внешних условиях. Это распад биполярной системы, исчезновение с мировой арены Советского Союза, появление полицентричного мира и получение неограниченного доступа на мировые рынки. И за счет этого Китай смог стать сборочным цехом мира. Китай, производя продукцию на основе дешевой рабочей силы, получил возможность продавать ее по всему свету, в том числе и прежде всего в богатых западных странах.
Но эта ситуация подходит к концу. Поэтому, когда мы говорим о замедлении экономического роста, мы должны понимать, что та модель, на основе которой успешно работала китайская экономика до последнего времени, сошла на нет. Для дальнейшего необходима новая модель. И Китай уже этим занимается. До конца она еще не разработана по той причине, что Китай не может полностью опираться на внутренний спрос из-за большого сегмента бедного населения. Китай, с одной стороны, пытается создать возможности для усиления внутреннего спроса, а с другой стороны, продолжает внешнюю расширительную экономическую политику. Сможет ли он это сделать, вопрос риторический. Яркий пример, почему эта политика себя исчерпала — это торговая война с США.
Но главное преимущество Китая заключается в том, что у него здоровая и сильная экономика. Это положение взято за основу американской администрацией. То есть ему уже не нужен торговый профицит, а значит, его можно сократить. И это хорошо понимает китайское руководство. Поэтому в целом в вопросе о торговой войне и тарифах обе стороны ищут компромиссы. Не нужно думать, что Китай пойдет до конца, будет воевать и так далее. Нет, будут вестись переговоры по всем важным торгово-экономическим позициям, чтобы обеспечить присутствие Китая в максимально благоприятной и выгодной для него форме на американском высококонкурентном рынке.
— Как вы оцениваете возможность смены политического режима в Китае? Если идеология в некотором смысле является формальностью, тогда что может заставлять китайцев жить в условиях однопартийной системы и отсутствия демократии?
— Современный китайский режим нельзя ставить в один ряд ни с советской моделью, ни с той политико-экономической программой, которую сегодня предлагает КПРФ. Китайская модель десоветизирована, максимально точно учитывает внешнюю конъюнктуру и новые внутриполитические условия Китая. Тоталитарная модель политического управления периода правления Мао Цзэдуна давно уже была трансформирована в модель высококонкурентного просвещенного авторитаризма. Еще когда существовал Советский Союз, в решениях Коммунистической партии Китая было записано, что современная эпоха — это эпоха мира и развития. Несмотря на то что сегодня ситуация в мире усложнилась в высшей степени, это положение не было дезавуировано. Китайцы все равно полагают, что продолжается эпоха новых возможностей, в том числе и для совместного успешного экономического развития.
Да, сегодня у китайского политического режима есть внутренние сложности, внутри партии существуют разные взгляды по поводу темпов развития и характера дальнейших преобразований, но самое главное — экономическая политика успешна. Произошли колоссальные изменения, которые повлияли на положение народа в лучшую сторону. И во всех решениях съездов коммунистической партии Китая это записано. И не просто записано, а подтверждено конкретными делами. Сегодня китайское население обладает невиданными возможностями для развития по сравнению с прошлым. Китайские компании совершенно спокойно идут и в Европу, и в Африку. Есть сложности в США, но опять же не со всеми компаниями. Почему Китай смог достигнуть таких успехов? Потому что за этим стоят научные разработки. В материалах XVIII съезда КПК главный тезис — это развитие на основе науки, научное развитие — стержень политики коммунистического Китая.
«В России сегодня многие не понимают, как устроена китайская экономика. Даже на уровне министра»
— Поворот на Восток связан не только с кризисными явлениями в мировой экономике, с обострением отношений с Западом, с санкциями и так далее. Это связано с тем, что страны Востока в целом осуществили экономический прорыв и стали догонять по уровню жизни развитые западные страны. А некоторые даже и превзошли, — к примеру, Сингапур, который не зря называют азиатской Швейцарией. На Востоке, и особенно в Восточной Азии, есть огромный рынок для российской продукции, и это необязательно нефть, газ, металлы и другие ресурсы, но и высокотехнологичная продукция.
Следующий мотив поворота на Восток связан с тем, что целесообразно было бы присмотреться к тем экономическим моделям, которые реализуют эти страны. Они действительно сумели на протяжении одного поколения поднять уровень жизни без всяких насильственных мобилизаций, больших скачков, прорывов и так далее. И сегодня представители восточных стран уже не чувствуют себя ущербными по сравнению с жителями западных стран, как это было еще 70 лет тому назад.
— Не слишком ли однобокий этот поворот? Основной интерес Китая к России сосредоточен в сырьевом секторе: нефть, минеральное топливо, древесина. А что еще мы можем предложить нашим восточным партнерам? Не ставит ли себя Россия тем самым в положение сырьевого придатка?
— Реализовать эту политику — это наша задача и задача тех условий, которые существуют в нашей политике. Вероятно, она нереализуема в том варианте, как это изначально задумывалось. Если идет в основном торговля ресурсами, то, конечно, теряется смысл делать что-то сложное. Легче продавать нефть и перераспределять ресурсы. Конечно, сложившаяся ситуация таит в себе опасность для российско-китайских отношений. В России поставлена задача к 2024 году нарастить двусторонний внешнеторговый оборот до 200 млрд долларов в год. Но возникает вопрос, за счет чего он будет достигнут за такое короткое время?
Но этот вопрос шире, чем отношения с Китаем. Когда начинался конфликт с Западом, наши политики говорили, что мы разработаем альтернативную внешнюю политику, чтобы уйти от доминирования Запада. Если поворот на Восток — это и есть альтернативная политика, которая также ставит Россию в зависимость от других стран, тогда возникает вопрос к нашему экспертному сообществу. Выходит, либо их советы неправильные, либо управленческая элита не принимает их советы.
Самое главное отличие российской модели от китайской в том, что там государство активно помогает бизнесу, с точки зрения создания условий. Еще при Цзян Цзэмине был введен принцип «трех представительств»: если ты успешный бизнесмен, то совершенно ясно, что ты патриот, потому что ты работаешь на благо родины. И эти люди стали вступать в партию и поддерживать ее политику. В России это не так. У государства к предпринимательству очень много претензий.
Что мы можем предложить китайцам взамен? Вопрос в том, что сегодня предлагать, кроме того, что само появляется в природе, особого смысла нет. Если сравнить законодательство в области инноваций разных стран, то в той же Америке изобретатель получает материальную выгоду от достижений своего труда. И китайцы сейчас делают ровно то же самое, они максимально переняли у США методы привлечения талантливых людей и поощрения их работы. Молодые специалисты, прежде всего китайцы, которые получили образование в высококлассных зарубежных университетах и опыт в иностранных фирмах, едут работать в Китай. Потому что там им создают такие условия, которые они никогда не получат в России. И, конечно, там нет тех вещей, которые сегодня есть, например, в российской образовательной системе, — это ярмо отчетов, формализация и так далее. Ты учи и будь на мировом уровне — вот все, что от тебя требуется. Есть масса показателей, которые позволяют измерить такую активность. Зачем огород городить?
— Российские чиновники любят ставить Китай в пример россиянам. Причем нередко делают это с неким с менторством, подчеркивая свое отношение к россиянам, как у ущербным и отсталым. Например, несколько месяцев назад министр экономического развития страны Максим Орешкин во время Второго Столыпинского форума выступил с призывом пожертвовать настоящим ради «светлого» будущего, приведя в пример Китай. Цитирую, как именно он понимает экономическую политику Китая: «Это осознанная политика — жертвовать настоящим, чтобы ВВП рос. Поэтому экономический рост, хотя все думают, что это что-то приятное, на самом деле, болезненный процесс. Спортсмены говорят: no pain, no gain (нет боли — нет успеха). То же самое касается экономики». Насколько адекватны такие представления о Китае и насколько китайская модель применима в России?
— Китайцы подготовили новую когорту экономистов, которые адекватно понимают, как функционирует мировая экономика. Что касается наших экономистов, то, насколько я могу судить по их заявлениям, они больше руководствуются политическими соображениями. Успех китайцев не в том, что они применили централизацию, провозгласили прорыв или очередную мобилизацию, а в том, что они децентрализовали и раскрепостили экономическую жизнь до такой степени, которой ранее в Китае не было. И у нас такой децентрализации не было и тем более нет сейчас. Даже в 90-е годы цены отпустили, все стали торговать без особых ограничений, а наша «шоковая терапия» просто легализовала уже де-факто существующую ситуацию. Поэтому сегодня не китайцы едут к нам за товаром, а наши предприниматели едут в Китай за товаром и потом здесь его продают.
Теперь по зарплате. Китайцы занимаются диверсификацией экономики. Приведу пример. В одном из городов Италии еще в конце 1980-х годов было принято решение закрыть завод по производству мопедов. Просто потому, что эти модели уже прошли разные модификации и осовременивать их далее уже было нельзя. Но разбирать этот завод и утилизовать его было дорого. Тогда китайцы предложили итальянцам продать им завод. Те продали, китайцы разобрали по винтику и перевезли к себе в страну. Наши экономисты спрашивают: а зачем вы это сделали? Китайцы отвечают, что хотя это и устаревшие модели, но мы за счет этого можем насытить спрос, создать новые рабочие места, и вообще в некоторых городах люди все еще на велосипедах ездят, а пересядут на мопеды. Такая политика прошла несколько этапов. Но сегодня китайцы в основном уже передвигаются на электромопедах, а на юге есть города, где с двигателями внутреннего сгорания только приезжающие извне такси, все остальное электрифицировано, а между городами идут высокоскоростные поезда.
Сегодня зарплаты в Китае стали значительно выше. Особенно на Юге, где они в некоторых отраслях экономики почти достигли среднемирового уровня. Это, кстати, стало одной из причин, почему США ввели торговые пошлины. Китайцы стали отдавать производство своей продукции в бедные северные вьетнамские провинции, то есть их себестоимость стала вновь стоить копейки. Тут-то Трамп и его коллеги и сказали, что Китай уж стал развитой и сильной экономикой, зачем ему еще дополнительные деньги от продажи такого рода товаров, и ввели на них дополнительные тарифы, если они поставлялись на американский рынок.
Что касается непосредственно заявления Орешкина, то в Китае никто не собирается жертвовать настоящим, чтобы ВВП рос, надрывать сегодняшнее поколение во имя мифического будущего, которое в таком случае может и не наступить. Но задача достигнуть уровня «сяокан» — среднего уровня зажиточности по мировым стандартам — поставлена. И мне почему-то кажется, что она будет выполнена в срок. Потому что никто из китайцев не считает жизнь болезненным процессом, а экономику — нуждающейся в упражнениях мазохистского типа по примеру «нету боли, нет успеха». Главное — планомерно двигаться вперед, пусть понемногу, но вперед, через неизбежные трудности, но вперед, без шараханий и шапкозакидательства. Продуманно, без надрыва пупка, на основе научных разработок и научных рекомендаций. Но для этого китайцы сначала подготовили когорту высококлассных экономистов и применяли в масштабах всей страны только то, что уже оправдало себя в специальных экономических зонах.
Поэтому в России сегодня многие не понимают, как устроена китайская экономика. Даже на уровне министра. Вообще сложилась уникальная ситуация: в правительстве сегодня нет настоящих китаеведов, которые бы могли адекватно доводить до сведения чиновников, что происходит в Китае. А, например, в царской России были особые совещания по Китаю, все чиновники собирались под председательством императора. Китай для России имеет колоссальное значение со всех точек зрения. Разве сегодня его значение меньше, чем в XIX веке?
— Считается, что если будет построен газопровод «Сила Сибири», то Китай станет одним из крупнейших покупателей российского газа после запуска, заменив России Европу. Однако, например, партнер и старший аналитик консалтинговой компании RusEnergy Михаил Крутихин считает перспективы данного проекта призрачными. По его словам, для китайских чиновников этот проект лишь запасной вариант, а для России он может окупиться лишь к 2048 году при успешной реализации. Насколько серьезны такие опасения? И не выходит ли тогда так, что не столько Китаю нужна Россия, сколько России — Китай?
— Торговля энергоресурсами — это достаточно высокотехнологическая отрасль, поскольку связана с развитием сопутствующих отраслей. Поэтому не стоит полагать, что мы просто перегоняем наши природные ресурсы в Китай. Другое дело — насколько велика доля продуктов нефтепереработки в нашем энергетическом экспорте в Китай. Что касается китайцев, то обеспеченность энергоресурсами для них важна. Но они диверсифицируют свои источники поставок — и с Ближнего Востока, и из Центральной Азии. Поэтому политика в целом правильная, если она экономически просчитана, но мы должны хорошо понимать, что она будет ограничена по времени.
При этом китайцы не только ищут поставки энергоресурсов в других странах, но и активно занимаются внедрением альтернативных источников энергии. Постепенно Китай будет менее зависим от углеводородов. И с этой точки зрения, справедливо говорить, к сожалению, что Китай больше нужен России, чем наоборот. Многие страны существуют за счет того, что просто покупают сырую нефть, а потом ее перерабатывают и продают. Вот нам над чем надо думать. Над диверсификацией продуктов производства в нефтяной отрасли. Что касается других товаров, то сегодня наша торговля машиностроительными изделиями с Китаем упала до 1%. Даже в 1990-х годах было 6%. То есть в этом направлении наши перспективы, увы, уже слабы. Впрочем, наши эксперты по Китаю об этом писали еще десятилетие назад.
«Нужно подписать пограничный договор, который навечно закроет проблему территориальных претензий»
— На высшем уровне декларируется дружба и долгосрочное сотрудничество России и Китая. Однако на социальном сохраняется подозрительность и даже отторжение. Один из факторов, осложняющих отношение россиян к Китаю, — это незаконная и по сути варварская вырубка тайги в Сибири. Понятно, что это происходит из-за попустительства российских чиновников. И все же насколько эта проблема серьезна и несет ли официальный Пекин за нее ответственность?
— Дальнейшее форсирование «добрых» отношений с Китаем может привести к перекосам. Варварская вырубка тайги — это проявление таких перекосов. Если посмотреть сайты приграничных областей с Китаем, то там полно случаев, когда китайцы вывозят запрещенные товары. Это и вытяжка из струи кабарги, и оленьи рога, и многое другое. Но это же наша система позволяет им это делать. И здесь складывается парадоксальная ситуация: почему действует такая жесткая система в отношении российских предпринимателей, но одновременно она же позволяет заниматься незаконной деятельностью иностранным? Что касается ответственности Пекина, то сначала давайте спросим с наших чиновников, а потом уже будем предъявлять претензии китайским.
— С точки зрения геополитики, а к геополитике в Кремле относятся серьезно, на Дальнем Востоке происходит демографическая экспансия со стороны Китая. По крайней мере, такие представления преобладали еще лет 10–15 тому назад. А что сегодня происходит и стоит ли опасаться России, что рано или поздно дальневосточные территории России окажутся заселены этносом, который вовсе не собирается ассимилироваться?
— Неправильно утверждать, что китайцы не ассимилируются. Они принимают культуру и правила жизни другой страны, но только если им предлагается продуманная политика и она действительно делает жизнь китайца комфортной. В России уже есть смешанные браки китайцев и русских. Но, конечно, в целом китайская диаспора компактна и сильно этнически ориентирована. Китайцы до пятого поколения помнят, кто они и откуда. Такой тяги к корням нет почти ни у какого другого этноса.
Этот вопрос еще усугубляется и тем, что у нас общая сухопутная граница самой большой в мире протяженности. В Китае до сих пор существуют теории о несправедливых территориальных договорах с Россией, говорят о эпохе унижения и позора далекого прошлого, как о настоящем. Отсюда и возник в советское время конфликт с Китаем. Это конечно теперь не официальная позиция китайского государства, как это было раньше. Но, с другой стороны, она и не препятствует таким взглядам. Они есть в среде националистически настроенного китайского населения. Есть, кстати, и у нас подобные настроения, только прямо противоположные по отношению к китайцам и их истории. И понятно, что если экономическая ситуация в Китае будет ухудшаться, то и подобного рода теории в Китае будут оживляться и распространяться шире, чем сегодня. Поэтому нам никакие экономические кризисы в Китае невыгодны, потому что тогда мы получим существенно больше проблем, чем при развитии отношений с уверенным и благополучным соседом. Другое дело, что такие отношения нужно прогнозировать и выстраивать их на основе разумной политики взаимовыгодного партнерства.
Сегодня нет оснований говорить, что сейчас на Дальнем Востоке России существует крупная замкнутая китайская диаспора. Часть китайцев оседает в России, появляются смешанные браки, молодежь поступает в российские вузы. И это нормально. Притом что в некоторых странах успешно ассимилированные китайцы уже занимают руководящие политические и государственные посты. Другое дело, как происходит ассимиляция и какие проблемы она может породить, если такая политика будет проводится непродуманно. Я думаю, чтобы не было больше спекуляций по вопросу разного рода исторических несправедливостей, нужно подписать пограничный договор, который навечно закроет проблему территориальных претензий. Тогда будет понятно, что и российская сторона, и китайская достигли компромисса и полного взаимопонимания в этом вопросе.
И здесь нужно поднять еще один вопрос — это вопрос инвестирования в Россию со стороны китайских бизнесменов. Многим китайцам и хотелось бы вкладываться в российскую экономику, но возникают политические сложности. Националистически настроенная власть будет думать, что это идут инвестиции в те территории, которые когда-то были заселены их предками. И я, кстати, сам знаю таких людей в Китае, которые помнят, что их родичи жили на территории России. Есть люди в Китае, которые до сих пор полагают, что XIX век — это век унижения и позора для китайцев.
Хотя государство, которое существовало в то время, было маньчжуро-китайским и управлялось династией маньчжурских императоров. Кстати, именно политика маньчжурской династии и маньчжуро-китайского правительства того времени и породила китайское национально-освободительное и революционное движение, которое привело к образованию республиканского Китая. Упрощая, можно сказать, что именно политика маньчжурской династии в конечном счете и привела к насильственному открытию Китая Западом, затем к падению этой династии, образованию республиканского Китая, периоду нестабильности, за которым последовала японская агрессия. А потом, уже после гражданской войны и новой смены политического режима, к появлению территориальных претензий Мао Цзэдуна к Советскому Союзу, когда он использовал историю как инструмент полного разрыва с советской моделью.
Поэтому, подчеркну, необходим такой договор, о котором я сказал выше. И он в том числе может открыть путь китайским инвестициям в нашу страну, в том числе и в ее сибирские и дальневосточные регионы, минимизировав административно-политические риски и сняв навсегда в том числе и опасения той части нашего населения и политиков, у которых предубеждения в отношении Китая и его политики на российском направлении продолжают существовать и сегодня. Кстати, наличие такого договора позволит и нашей исторической науке, не оглядываясь на прошлые концепции и прецеденты исторической памяти, посмотреть более объективно на это прошлое, возможно, совместно с китайцами.
— В сентябре в России прошли самые крупные военные учения года — «Центр-2019». В России бытует мнение, что Китай сможет стать противовесом в потенциальных конфликтах России с западными странами. Но насколько такая точка зрения оправданна? Например, официальный представитель Минобороны КНР Жэнь Гоцян подчеркнул, что «Отношения стратегического партнерства и сотрудничества Китая и России в новую эпоху придерживаются принципов неприсоединения к блокам и неконфликтности, они не направлены против третьих стран». То есть, грубо говоря, дружба дружбой, но мы не собираемся умирать за вас, если что.
— Китайцы извлекли опыт из прошлого. У нас был военный союз, и он не уберег Россию и Китай от конфликтов на границе. При этом я не совсем понимаю, зачем нам-то нужен военный союз с Китаем? Мы ожидаем, что на нас нападет Бельгия, Польша, Латвия или какие-то еще европейские страны? Хорошо, пусть речь идет даже о Соединенных Штатах. Кто-то всерьез может полагать, что они пошлют армию, чтобы завоевывать Сибирь, а потом выгонят оттуда местное население и будут ее осваивать в своих интересах? Это странные страшилки, которые транслируются определенной части общества, настроенной ностальгически к своему прошлому и агрессивно к внешнему миру. Причем и в Китае среди некоторой части общества есть такие настроения. Но все это пройденный этап для наших стран. Одну гонку вооружений Советский Союз уже не вынес. Не вынесет Россия и новую, если она будет. Причем надо помнить, что гонка вооружений — это еще и изъятие жизненных ресурсов у населения. Кому сегодня это в России нужно?
— Исторически сложилось, что коллективный Запад обладает притяжением для российского человека, если куда-то и мигрировать, то именно туда. Может ли Китай стать местом притяжения для россиян, ищущих где применить свои таланты и силы? Например, в фильме «Облачный атлас» цивилизацией будущего показан именно Китай, не западные страны.
— «Облачный атлас», если я не ошибаюсь, рисует не конкретно Китай, а Восточную Азию в целом. Это такая полицентричная политико-экономическая и социо-культурная система, которая дает человеку развиваться свободно. Собственно, эта концептуальная часть фильма как раз отражает идею полицетричной и гуманистической Азии как нового центра благоприятного мирового развития. А на Западе сейчас под воздействием политики Дональда Трампа во многих странах как раз сложились жесткие идеократические системы популистского типа, которые требуют, чтобы их копировал весь мир. В каком-то смысле этот фильм предугадывает будущее. Сегодня действительно на Востоке появляются страны, которые совмещают децентрализацию в экономике и терпимость к дискуссиям между разными религиозными конфессиями и разными политическими течениями таким образом, что их политика становится не только успешной, но и действительно гармоничной.
Но я бы не сказал, что Китай уже полностью достиг такого состояния. Несмотря на то что там есть другие партии, там все равно, по сути, полуторапартийная система при доминировании одной партии и авторитарный режим. Но меритократическая основа этого режима существенно выше, чем в прошлом. Это уже не то государство, которое было даже 40 лет тому назад, а тем более при Мао Цзэдуне. Реформы оказали существенное влияние на все сферы жизни китайского общества. Особенно на юге страны. Там есть города, которые были построены с нуля только за время реформ. Там в некоторых городах полностью электрифицированы средства индивидуального передвижения, достигнуто гармоничное слияние природы и архитектуры, созданы новые средства высокоскоростного транспорта между городами. Наши обывательские представления о Китае сильно устарели, и они не полностью раскрывают то, что сделали китайцы за время реформ. Поэтому, я думаю, и реформы будут двигаться дальше, при сохранении политической стабильности, конечно.
— Как вы видите развитие российско-китайских отношений в ближайшее десятилетие?
— Мне кажется, что мы стоим перед каким-то новым этапом содержательного развития наших отношений. Мне хочется верить, что в мире возобладает идея, что по отдельности невозможно решать глобальные проблемы. И эта линия найдет свое истинное воплощение и в равноправных российско-китайских отношениях, что подразумевает полную деидеологизацию отношений и совместное экономическое развитие на равноправной основе. Хотя теоретически действительно возможно, что весь мир будет развиваться, а Россия и Китай архаизироваться, примкнут друг к другу и отгородятся от всего мира штыками. Но мы видим, что Китай медленно, но все же модифицирует все те компоненты своего развития, к которым у международного сообщества есть претензии или которые вызывают недоверие или опасения других цивилизаций.
Это в первую очередь касается прав человека. Если Китай не сможет консенсусным путем решить свои внутриполитические проблемы с национальными меньшинствами, особенно с такими крупными, как уйгуры, и вообще с мусульманами в целом, или с тибетцами, или же как-то примириться с историческим прошлым, касающимся территориального разъединения этноса по идеологическим мотивам, — речь идет о Тайване, то как он сможет позиционировать себя в качестве глобального государства действительного мирового уровня? Позиционировать себя защитником справедливости развивающегося мира, к голосу которого должная прислушиваться мировая общественность?
Но в целом я смотрю оптимистически на процессы развития и мировой трансформации Китая. Конечно, этот период нахождения нового мирового баланса, связанного с подъемом Китая, — кстати, и не только Китая, но и других государств — Индии, России — сложен не только для мира и «старых» великих держав, но и для ищущих свое новое место в мировой системе. Вообще говоря, понятие мировой державы давно уже в процессе переосмысления, поскольку мир в целом становится более справедливым и более равноправным. Навязывание своей политики «большими ребятами» в условиях размывания их ответственности за поддержание мира и стабильности особенно негативно сказывается как раз на «малых державах». У них-то возможностей для благоприятного и суверенного развития гораздо меньше, чем у больших.
Мне хочется верить, что такие периоды пустых мобилизаций и бесплодных больших скачков, кампаний по уничтожению воробьев, отмены экзаменов и гонений на знания и опыт, призывов к другим, а не к себе, поднатужиться и помучиться ради будущего ни у нас, ни в Китае больше не повторятся. И тогда мы будем уверены в благоприятном и успешном развитии наших отношений.