Не менялась ото дня ко дню о чем речь
Не менялась ото дня ко дню о чем речь
Один день Ивана Денисовича
В пять часов утра, как всегда, пробило подъём – молотком об рельс у штабного барака. Перерывистый звон слабо прошёл сквозь стёкла, намёрзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать.
Звон утих, а за окном всё так же, как и среди ночи, когда Шухов вставал к параше, была тьма и тьма, да попадало в окно три жёлтых фонаря: два – на зоне, один – внутри лагеря.
И барака что-то не шли отпирать, и не слыхать было, чтобы дневальные брали бочку парашную на палки – выносить.
Шухов никогда не просыпал подъёма, всегда вставал по нему – до развода было часа полтора времени своего, не казённого, и кто знает лагерную жизнь, всегда может подработать: шить кому-нибудь из старой подкладки чехол на рукавички; богатому бригаднику подать сухие валенки прямо на койку, чтоб ему босиком не топтаться вкруг кучи, не выбирать; или пробежать по каптёркам, где кому надо услужить, подмести или поднести что-нибудь; или идти в столовую собирать миски со столов и сносить их горками в посудомойку – тоже накормят, но там охотников много, отбою нет, а главное – если в миске что осталось, не удержишься, начнёшь миски лизать. А Шухову крепко запомнились слова его первого бригадира Кузёмина – старый был лагерный волк, сидел к девятьсот сорок третьему году уже двенадцать лет, и своему пополнению, привезенному с фронта, как-то на голой просеке у костра сказал:
– Здесь, ребята, закон – тайга. Но люди и здесь живут. В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать.
Насчёт кума – это, конечно, он загнул. Те-то себя сберегают. Только береженье их – на чужой крови.
Всегда Шухов по подъёму вставал, а сегодня не встал. Ещё с вечера ему было не по себе, не то знобило, не то ломало. И ночью не угрелся. Сквозь сон чудилось – то вроде совсем заболел, то отходил маленько. Всё не хотелось, чтобы утро.
Но утро пришло своим чередом.
Да и где тут угреешься – на окне наледи намётано, и на стенах вдоль стыка с потолком по всему бараку – здоровый барак! – паутинка белая. Иней.
Шухов не вставал. Он лежал на верху вагонки, с головой накрывшись одеялом и бушлатом, а в телогрейку, в один подвёрнутый рукав, сунув обе ступни вместе. Он не видел, но по звукам всё понимал, что делалось в бараке и в их бригадном углу. Вот, тяжело ступая по коридору, дневальные понесли одну из восьмиведерных параш. Считается инвалид, лёгкая работа, а ну-ка поди вынеси, не пролья! Вот в 75-й бригаде хлопнули об пол связку валенок из сушилки. А вот – и в нашей (и наша была сегодня очередь валенки сушить). Бригадир и помбригадир обуваются молча, а вагонка их скрипит. Помбригадир сейчас в хлеборезку пойдёт, а бригадир – в штабной барак, к нарядчикам.
Да не просто к нарядчикам, как каждый день ходит, – Шухов вспомнил: сегодня судьба решается – хотят их 104-ю бригаду фугануть со строительства мастерских на новый объект «Соцгородок». А Соцгородок тот – поле голое, в увалах снежных, и, прежде чем что там делать, надо ямы копать, столбы ставить и колючую проволоку от себя самих натягивать – чтоб не убежать. А потом строить.
Там, верное дело, месяц погреться негде будет – ни конурки. И костра не разведёшь – чем топить? Вкалывай на совесть – одно спасение.
Бригадир озабочен, уладить идёт. Какую-нибудь другую бригаду, нерасторопную, заместо себя туда толкануть. Конечно, с пустыми руками не договоришься. Полкило сала старшему нарядчику понести. А то и килограмм.
Испыток не убыток, не попробовать ли в санчасти косануть, от работы на денёк освободиться? Ну прямо всё тело разнимает.
И ещё – кто из надзирателей сегодня дежурит?
Дежурит – вспомнил – Полтора Ивана, худой да долгий сержант черноокий. Первый раз глянешь – прямо страшно, а узнали его – из всех дежурняков покладистей: ни в карцер не сажает, ни к начальнику режима не таскает. Так что полежать можно, аж пока в столовую девятый барак.
Вагонка затряслась и закачалась. Вставали сразу двое: наверху – сосед Шухова баптист Алёшка, а внизу – Буйновский, капитан второго ранга бывший, кавторанг.
Старики дневальные, вынеся обе параши, забранились, кому идти за кипятком. Бранились привязчиво, как бабы. Электросварщик из 20-й бригады рявкнул:
– Эй, фитили!– и запустил в них валенком. – Помирю!
Валенок глухо стукнулся об столб. Замолчали.
В соседней бригаде чуть буркотел помбригадир:
– Василь Фёдорыч! В продстоле передёрнули, гады: было девятисоток четыре, а стало три только. Кому ж недодать?
Он тихо это сказал, но уж конечно вся та бригада слышала и затаилась: от кого-то вечером кусочек отрежут.
А Шухов лежал и лежал на спрессовавшихся опилках своего матрасика. Хотя бы уж одна сторона брала – или забило бы в ознобе, или ломота прошла. А ни то ни сё.
Пока баптист шептал молитвы, с ветерка вернулся Буйновский и объявил никому, но как бы злорадно:
– Ну, держись, краснофлотцы! Тридцать градусов верных!
И Шухов решился – идти в санчасть.
И тут же чья-то имеющая власть рука сдёрнула с него телогрейку и одеяло. Шухов скинул бушлат с лица, приподнялся. Под ним, равняясь головой с верхней нарой вагонки, стоял худой Татарин.
Значит, дежурил не в очередь он и прокрался тихо.
– Ще-восемьсот пятьдесят четыре! – прочёл Татарин с белой латки на спине чёрного бушлата. – Трое суток кондея с выводом!
И едва только раздался его особый сдавленный голос, как во всём полутёмном бараке, где лампочка горела не каждая, где на полусотне клопяных вагонок спало двести человек, сразу заворочались и стали поспешно одеваться все, кто ещё не встал.
– За что, гражданин начальник? – придавая своему голосу больше жалости, чем испытывал, спросил Шухов.
С выводом на работу – это ещё полкарцера, и горячее дадут, и задумываться некогда. Полный карцер – это когда без вывода.
– По подъёму не встал? Пошли в комендатуру, – пояснил Татарин лениво, потому что и ему, и Шухову, и всем было понятно, за что кондей.
На безволосом мятом лице Татарина ничего не выражалось. Он обернулся, ища второго кого бы, но все уже, кто в полутьме, кто под лампочкой, на первом этаже вагонок и на втором, проталкивали ноги в чёрные ватные брюки с номерами на левом колене или, уже одетые, запахивались и спешили к выходу – переждать Татарина на дворе.
Если б Шухову дали карцер за что другое, где б он заслужил, – не так бы было обидно. То и обидно было, что всегда он вставал из первых. Но отпроситься у Татарина было нельзя, он знал. И, продолжая отпрашиваться просто для порядка, Шухов, как был в ватных брюках, не снятых на ночь (повыше левого колена их тоже был пришит затасканный, погрязневший лоскут, и на нём выведен чёрной, уже поблекшей краской номер Щ-854), надел телогрейку (на ней таких номера было два – на груди один и один на спине), выбрал свои валенки из кучи на полу, шапку надел (с таким же лоскутом и номером спереди) и вышел вслед за Татарином.
Вся 104-я бригада видела, как уводили Шухова, но никто слова не сказал: ни к чему, да и что скажешь? Бригадир бы мог маленько вступиться, да уж его не было. И Шухов тоже никому ни слова не сказал, Татарина не стал дразнить. Приберегут завтрак, догадаются.
Так и вышли вдвоём.
Мороз был со мглой, прихватывающей дыхание. Два больших прожектора били по зоне наперекрест с дальних угловых вышек. Светили фонари зоны и внутренние фонари. Так много их было натыкано, что они совсем засветляли звёзды.
Скрипя валенками по снегу, быстро пробегали зэки по своим делам – кто в уборную, кто в каптёрку, иной – на склад посылок, тот крупу сдавать на индивидуальную кухню. У всех у них голова ушла в плечи, бушлаты запахнуты, и всем им холодно не так от мороза, как от думки, что и день целый на этом морозе пробыть.
А Татарин в своей старой шинели с замусленными голубыми петлицами шёл ровно, и мороз как будто совсем его не брал.
Иван Денисович как идеальный офисный работник
Если бы я задумал описать жизнь героя моего времени, простого офисного работника, поступил бы как Солженицын. Рассказ «Один день Ивана Денисовича» — одно из лучших произведений на русском языке. Автор описывает в мельчайших подробностях, обстоятельно и не торопясь, один день, от подъёма в 5 утра и до отбоя в 10 вечера, заключённого ГУЛАГа. Каждый его день похож на предыдущий. И следующий день, скорее всего, будет точно таким же. Поэтому описывать всю его жизнь смысла не имеет. Достаточно повторить описание предыдущего дня.
Например, жизнь крестьянина подчинена годовому циклу: работа весной, работа осенью, работа зимой и работа летом отличаются. Там сеем, здесь жнём. Всё зависит и от погоды, и от изменений климата, и ещё от множества вещей. Один день не похож на другой, и разве что в годовых циклах есть повторение. Чтобы описать жизнь крестьянина, нужно описывать целый год его жизни, иначе ничего не опишешь. Цикл современного городского жителя, как и цикл заключённого ГУЛАГа, не зависит от погоды и времени года. Чтобы описать жизнь современного офисного работника, достаточно описать один его день. Который, как под копирку, похож на все предыдущие и все последующие дни.
В тексте представлена моя личная точка зрения. Я говорю исключительно от своего имени и не от лица моего работодателя, компании Microsft.
С чего начинается день заключённого? С термометра.
«Они прошли мимо другого столба, где в затишке, чтоб не показывал слишком низко, весь обмётанный инеем, висел термометр. Шухов с надеждой покосился на его молочно-белую трубочку: если б он показал сорок один, не должны бы выгонять на работу. Только никак сегодня не натягивало на сорок».
Точно так же и современный офисный сотрудник с утра пораньше вглядывается в индикатор на «Яндексе», раздумывая, сколько времени займёт сегодня толкание в бесконечных пробках в его новом кредитном автомобиле. Правда, даже если индикатор покажет десять баллов, а новости расскажут о неожиданном снегопаде в декабре, вряд ли кто-то разрешит не приезжать на работу.
Поэтому утро большинства офисных работников, как и заключённых ГУЛАГа, начинается рано: чтобы успеть до пробок. Когда-то один мой знакомый, переехавший из Питера в Москву, именно пробками объяснял «московский трудоголизм» — обыкновение приходить на работу пораньше и уходить попозже. К счастью, жители маленьких городов, жалующиеся на пробки не меньше москвичей, в полной мере этой беды не знают. Помню, как однажды экскурсовод во Владимире на вопрос большого руководителя Microsoft, которому мы показывали русскую старину, почему она, такая талантливая, работает в провинции и не переезжает в Москву, ответила:
— Здесь я работаю, чтобы жить. А в Москве я буду вынуждена жить, чтобы работать.
Так и офисные клерки подчиняют свою жизнь ритму города и офиса. Ещё один мой знакомый, когда офис перешёл в режим опенспейс, без выделенных рабочих мест, специально приезжал на работу к семи утра, чтобы занять самый удобный стол у окошка, шёл в фитнес, чтобы потом уже начать работу вместе со всеми. Встречал я и на офисной парковке коллег, которые приезжали на работу к 6 утра, чтобы избежать пробок и занять козырное место в тёплом гараже, и потом «добирали» пару часов сна прямо в машине. Прямо как в ГУЛАГе.
«Шухов никогда не просыпал подъёма, всегда вставал по нему — до развода было часа полтора времени своего, не казённого, и кто знает лагерную жизнь, всегда может подработать: шить кому-нибудь из старой подкладки чехол на рукавички; богатому бригаднику подать сухие валенки прямо на койку, чтоб ему босиком не топтаться вкруг кучи, не выбирать; или пробежать по каптёркам, где кому надо услужить, подмести или поднести что-нибудь; или идти в столовую собирать миски со столов и сносить их горками в посудомойку — тоже накормят, но там охотников много, отбою нет, а главное — если в миске что осталось, не удержишься, начнёшь миски лизать».
Миски лизать, конечно, сейчас никому не приходится, но еда в жизни офисного работника — почти так же единственная радость рабочего дня. В ГУЛАГе так же.
«Перед столовой сегодня — случай такой дивный — толпа не густилась, очереди не было. Заходи».
Любимая тема для обсуждений офисных работников — в какой столовой кормят лучше. В той, что поближе, или в той, что подальше. Первая рядом, а ко второй надо идти по непогоде. Но там вкуснее. А в этой встречали даже гусеницу в салате! Причём, по рассказам коллег из дальнего корпуса, там считают ровно наоборот: своя столовая хуже, а дальняя, наша, лучше. Несмотря на гусениц.
«Баланда не менялась ото дня ко дню, зависело – какой овощ на зиму заготовят. В летошнем году заготовили одну солёную морковку – так и прошла баланда на чистой моркошке с сентября до июня. А нонче – капуста чёрная. Самое сытное время лагернику – июнь: всякий овощ конча-ется и заменяют крупой. Самое худое время – июль: крапиву в котёл секут».
Работа
Работать обычный офисный работник не любит. Работа для него — считать дни от понедельника до пятницы, чтобы предаться праздности в выходные. Во время рабочего дня лучше всего максимум времени посвятить перекурам, кофе с коллегами и обеду. Это самые светлые моменты дня. В это время можно помечтать об отпуске, который почти как свобода для заключённого. Но работать приходится. Вопрос — как?
«Работа — она как палка, конца в ней два: для людей делаешь — качество дай, для начальника делаешь — дай показуху. А иначе б давно все подохли, дело известное».
Поэтому каждый и выбирает: за дело болеть или метрики делать. И здесь тоже прямая аналогия с рассказом Солженицына.
«От процентовки больше зависит, чем от самой работы. Который бригадир умный — тот не так на работу, как на процентовку налегает».
Впрочем, хороший начальник может и увлечь работой, и тогда забудет офисный работник и про перекуры, и про чай с кофе. И начнёт работать, не глядя на часы.
«Такова природа человека, что иногда даже горькая проклятая работа делается им с каким-то непонятным лихим азартом. Проработав два года и сам руками, я на себе испытал это».
Поговорим и о начальстве. Здесь тоже обнаружим много похожего.
Начальство
Начальник — третий самый главный вопрос офисного работника (после еды и отпуска).
«Бригадир в лагере — это всё: хороший бригадир тебе жизнь вторую даст, плохой бригадир в деревянный бушлат загонит».
У хорошего начальника все работают, все увлечены трудом и добиваются больших целей. Но где их взять столько — хороших начальников?
«Везде его бригадир застоит, грудь стальная у бригадира. Зато шевельнёт бровью или пальцем покажет — беги, делай. Кого хошь в лагере обманывай, только Андрей Прокофьича не обманывай. И будешь жив».
Поэтому и говорят всё время, что «приходят люди в компанию, а уходят — от начальника».
Коллеги
Больше всего времени зэк проводит с другими заключёнными, а офисный работник — с коллегами. Едят вместе, ходят на перекуры вместе, работают вместе. Зэки, правда, ещё и спят вместе. Впрочем, некоторые офисные работники — тоже. Чувство локтя — это очень важно, и грамотное руководство это очень хорошо использует, вводя коллективную ответственность, когда премия, например, зависит не от индивидуальных результатов, а от общих достижений команды.
«На то придумана — бригада. Да не такая бригада, как на воле, где Иван Иванычу отдельно зарплата и Петру Петровичу отдельно зарплата. В лагере бригада —это такое устройство, чтоб не начальство зэков понукало, а зэки друг друга. Тут так: или всем дополнительное, или все подыхайте. Ты не работаешь, гад, а я из-за тебя голодным сидеть буду? Нет, вкалывай, падло! А ещё подожмёт такой момент, как сейчас, тем боле не рассидишься. Волен не волен, а скачи да прыгай, поворачивайся. Если через два часа обогревалки себе не сделаем —пропадём тут все на хрен».
Поэтому так много в корпорациях говорят о командном духе, общих больших целях. Правда, не всегда это помогает, и очень часто возникают склоки и интриги.
«Кто арестанту главный враг? Другой арестант. Если б зэки друг с другом не сучились, не имело б над ними силы начальство».
Но для этого нужно, чтобы люди общее дело и общие интересы ставили выше своих частных, а этому мешают и разница культур, и желание получить местечко получше за счёт другого.
«Цезарь богатый, два раза в месяц посылки, всем сунул, кому надо, —и придурком работает в конторе, помощником нормировщика».
Вечер
Наконец рабочий день закончен. Если работал, а не чаи гонял на перекурах, рабочий день пройдёт незаметно.
«Диво дивное: вот время за работой идёт! Сколь раз Шухов замечал: дни в лагере катятся — не оглянешься».
Вот чем жизнь современного офисного работника действительно радикально отличается от жизни заключённого ГУЛАГа, так это повальным и даже нездоровым увлечением спортом, всеми вот этими пилатесами, кроссфитами, велосипедами, марафонами и другими загадочными и непонятными нормальному человеку вещами.
«Есть же бездельники — на стадионе доброй волей наперегонки бегают. Вот так бы их погонять, чертей, после целого дня рабочего, со спиной, ещё не разогнутой, в рукавицах мокрых, в валенках стоптанных — да по холоду».
Итак, ночь не за горами. Надо посмотреть ещё пару серий любимого сериала, в Facebook потупить часок-другой — и можно спать.
«Засыпал Шухов вполне удоволенный. На дню у него выдалось сегодня много удач: в карцер не посадили, на Соцгородок бригаду не выгнали, в обед он закосил кашу, бригадир хорошо закрыл процентовку, стену Шухов клал весело, с ножёвкой на шмоне не попался, подработал вечером у Цезаря и табачку купил. И не заболел, перемогся. Прошёл день, ничем не омрачённый, почти счастливый».
Итого
Мы посмотрели на один день заключённого ГУЛАГа и один день офисного работника. Один вроде бы в тюрьме, другой — вроде бы на свободе. Но так ли уж сильно отличаются их жизни? И там и там бесконечная череда дней, где один день ничем не отличается от другого. И там и там мысли о еде, начальстве, коллегах и свободе (или отпуске). Только в одном случае человек знает, что он в тюрьме, в другом — тешит себя иллюзией, что он свободен.
Иван Денисович Шухов — идеальный офисный работник. Спокойный, взвешенный, лояльный начальству, трудолюбивый и компетентный, умеющий и любящий работать. И ещё — полностью смирившийся со своей долей.
«Шухов молча смотрел в потолок. Уж сам он не знал, хотел он воли или нет. Поначалу-то очень хотел и каждый вечер считал, сколько дней от сроку прошло, сколько осталось. А потом надоело. А потом проясняться стало, что домой таких не пускают, гонят в ссылку. И где ему будет житуха лучше —тут ли, там — неведомо».
Фотография на обложке: pan demin / Shutterstock
Лагерный мир в изображении А. И. Солженицына (по повести “Один день Ивана Денисовича”)
Известность А. И. Солженицыну, прошедшему ГУЛАГ, принесла повесть “Один день Ивана Денисовича”. Автор, назвавший это произведение рассказом, выбрал для описания обычный, даже, можно сказать, благополучный лагерный день. Повесть Солженицына привлекала внимание своей беспощадной правдой, которую так тщательно скрывали от советских людей.
Уже с первых двух фраз мы окунаемся в тяжелую жизнь заключенных: день лагерников начинается в пять часов утра, спят они в ледяном помещении: “В пять часов утра, как всегда, пробило подъем – молотком
Самое сытное в этой баланде – мелкая, костлявая рыбешка.
Прием пищи для лагерников – процесс очень важный. Тут хоть “крыша гори – спешить не надо”. Потрясает до глубины души сцена, когда Шухов ест свою жалкую порцию хлеба: “Тогда достал хлебушек в белой тряпице и, держа ее в запазушке, чтобы ни крошка мимо той тряпицы не упала, стал мало-помалу откусывать и жевать”.
И вспоминая, как раньше, до лагерей, он был расточителен к еде, Шухов думает: “Есть надо, чтоб думка была на одной еде, вот как сейчас эти кусочки малые откусываешь, языком их мнешь и щеками подсасываешь – и такой тебе духовитый этот хлеб черный сырой”.
Жизнь лагеря, воссозданная Солженицыным в этом рассказе, организована таким образом, чтобы подавить человеческую индивидуальность. Неслучайно первоначальное авторское название произведения – “Щ-854” – отсылало читателя к роману Е. И Замятина “Мы”, где граждане единого тоталитарного государства не имели имен, а обозначались обезличивающими их номерами.
Солженицын, сам прошедший ужасы лагерей, скрупулезно, со знанием дела, час за часом рассказывает об одном дне зека, от пяти часов утра до самого отбоя.
От пытливого взгляда писателя не ускользает ни одна деталь: какую баланду едят заключенные, во что они одеваются и обуваются, на какие уловки идут ночью, чтобы не замерзнуть (“Он лежал на верху вагонки, с головой накрывшись одеялом и бушлатом, а в телогрейку, в один подвернутый рукав, сунув обе ступни вместе”), что курят и как курят.
Нам очень больно за Шухова. Это человек – крестьянин, он умел и любил работать на земле. Когда началась Великая Отечественная война, он воевал с немцами, попал в плен.
А потом был обвинен, как тысячи советских людей, в сотрудничестве с немцами, и попал в лагерь.
Но лагерники, несмотря на все усилия начальников, остаются людьми. Они не только не превращаются в послушные “винтики” жестокого государственного аппарата, но даже оказываются способными на скрытые формы сопротивления. Вспомним, как Иван Денисович выливает зимой на дорожку, по которой ходит начальство, воду или таинственные убийства предателей – “стукачей”.
Сам герой рассказа, Иван Денисович, живя в страшных лагерных условиях, не озлобился, не ожесточился душой. Но лагерная жизнь все-таки накладывает свой ужасный отпечаток. Людей доводят здесь до такого состояния, что все их интересы сводятся к минимуму: к мыслям о том, как бы более или менее сытно поесть.
Вот и бежит несчастный Шухов в посылочную, дабы занять место для богатого Цезаря. А вдруг и ему, Шухову, что-нибудь перепадет! Шухов чувствует себя счастливым, по-настоящему счастливым человеком, когда ему достается лишняя порция овсянки.
Поняв, что сейчас ему предложат вторую порцию, несчастный Шухов спешит съесть свою кашу.
Интересы заключенных вращаются только вокруг еды, постепенно они становятся ограниченными людьми. Но, видимо, по-другому и нельзя было выжить в тех условиях.
Related posts:
Практическое задание.
Задание №1. Вспомните номер Ивана Денисовича.
Вот этой минуты горше нет… Какой?
………… не менялась ото дня ко дню. О чем речь?
В каких случаях заключенные не выходят на работу?
И в ………… отлёжу нет. Где?
Человек дороже золота. В чем парадоксальность этих слов?
Дума арестантская – и та несвободная. Почему?
Какие правила, унижающие человеческое достоинство, существуют в каторжном лагере?
Задание №2. Лагерная философия. Выпишите из текста следующие законы, по которым живут в лагере.
1. Законы спасения от смерти:
4. Законы самосохранения:
Дополнения Шухова (народная философия):
· Всякую вещь и труд всякий жалеет он, чтоб зря не гинули.
· Кто работу крепко тянет, тот над соседями тоже вроде бригадира становится.
· Кто два дела руками знает, тот еще и десять подхватит.
· Легкие деньги – они и не весят ничего… За что не доплатишь, того не доносишь.
· Что упало, что кануло – тому отзыва нет.
· Запасливый лучше богатого.
· Если человек просит – отчего не пособить?
· Переживем все, даст Бог кончится!
Задание №4. Дайте краткую характеристикуИвану Денисовичу Шухову.
1. Ссылка на текст рассказа «Один день Ивана Денисовича»:
3. Ссылка на краткое содержание рассказа «Один день Ивана Денисовича»: https://obrazovaka.ru/books/solzhenicyn/odin-den-ivana-denisovicha
4. Ссылки на анализ рассказа «Один день Ивана Денисовича»: https://www.literaturus.ru/p/blog-page_67.html
Сфотографируйте свои работы и отправьте на электронную почту с указанием группы, фамилии, имени: zarema.ignatova.20@mail.ru
Убедительная просьба, если есть возможность, выполните задания в электронном виде, например, в программе Word!
Не менялась ото дня ко дню о чем речь
Игорь Олегович Родин
«А. И. Солженицын. «Один день Ивана Денисовича»: Краткое изложение, анализ текста, литературная критика, сочинения
Краткие биографические сведения
Солженицын Александр Исаевич
1918.11.12. – родился в Кисловодске. Отец – офицер, участник похода в Пруссию в 1914 году, погиб в результате несчастного случая за шесть месяцев до рождения сына. Вместе с матерью Солженицын переехал в 1924 году в Ростов-на-Дону, где прошли его детство и юность. Там он окончил среднюю школу.
1941— окончил физико-математический факультет Ростовского университета. Одновременно учился на заочном отделении прославленного МИФЛИ (Московского института философии, литературы и истории) и курсах английского языка. В том же году был призван в армию.
1942 – окончил артиллерийское училище в Костроме и был назначен командиром батареи, которую выводил из окружения и с которой прошел от Орла до Восточной Пруссии. Был награжден двумя орденами, получил звание капитана.
1946 – Солженицын арестован за критику Сталина в частной переписке с другом юности, отправлен в Москву и осужден на 8 лет заключения. После Лубянской и Бутырской тюрем переведен в лагерь на Калужской заставе, затем провел четыре года в Марфине под Москвой, где работал в акустической лаборатории «шарашки».
1949—1953 – работал на общих работах в лагерях Казахстана (Экибастузе и Кенгире). В тюрьме пишет поэму «Дороженька», пьесу «Пир победителей», вынашивает замысел романа «Август четырнадцатого». Полностью отбыв восьмилетнее заключение, Солженицын был отправлен на «вечное поселение» в аул Кок-Терек на юге Казахстана (провел там три года). Пишет пьесу «Республика труда» (1954).
1955 – Солженицыну разрешено пребывание в Ташкентской онкологической больнице для лечения развившегося рака. Его чудом излечивает доктор Дунаева, о которой он затем расскажет в «Раковом корпусе» (выведя ее под именем Донцовой). В следующем году писатель был реабилитирован, что позволило ему перебраться в Россию, во Владимирскую область, о чем он напишет в рассказе «Матренин двор». Работает учителем физики на станции Торфопродукт недалеко от Рязани, некоторое время спустя переезжает в Рязань, приступает к работе над романом «В круге первом». Тогда же пишет повесть «Один день Ивана Денисовича», сценарий «Знают истину танки».
В пору «оттепели» (начало 60-х гг.), благодаря поддержке А. Т. Твардовского и разрешению Н. С. Хрущева, удается опубликовать «Один день Ивана Денисовича» в «Новом мире» (1962), а затем там же – рассказы «Матренин двор», «Случай на станции Кочетовка», «Для пользы дела», «Захар-Калита» (последний рассказ, опубликованный на родине до эмиграции, 1966) и др. Писатель обретает широкую известность. Повесть «Один день Ивана Денисовича» была выдвинута на соискание Ленинской премии (премия так и не была присуждена). За публикацией книги последовало принятие автора в Союз писателей СССР.
С окончанием «оттепели» за Солженицыным была установлена слежка, которая привела к изъятию у него органами КГБ части архива, в том числе романа «В круге первом», лагерных поэм и пьесы «Пир победителей».
1968 – завершается работа над романом «В круге первом» (седьмой вариант, опубликован лишь в 1991 г.).
1967 – писатель обратился к делегатам IV съезда писателей СССР с открытым письмом, в котором рассказал о преследованиях и выступил с требованием отменить цензуру.
Распространявшиеся в рукописях романы «В круге первом» и «Раковый корпус» были напечатаны на Западе и принесли автору мировую известность. Затем там же были опубликованы пьесы «Свеча на ветру» и «Олень и шалашовка» (позже названная «Республика труда»).
1969 – Солженицын исключен из Союза писателей, лишен прописки в Рязани, в связи с чем был вынужден поселиться на даче у известного музыканта М. Ростроповича и его жены, певицы Г. Вишневской.
1970 – Солженицыну по инициативе французского писателя Ф. Мориака была присуждена Нобелевская премия, которую он лично получить не смог (Нобелевская лекция была опубликована за рубежом). В ответ на присуждение премии в СССР усилилась враждебная кампания против писателя. КГБ обнаруживает в тайнике и конфискует рукописные экземпляры романа «Архипелаг ГУЛАГ», над которым писатель работал десять лет (1958—1968). Роман представляет собой «опыт художественного исследования» организованного насилия над людьми. Книга строится на основе документов, воспоминаний бывших заключенных и лично пережитого автором и показывает суды, процессы, аресты, репрессии, этапы, ссылки, пребывание в каторжных лагерях, разбросанных по стране. Солженицын принимает решение издать роман за рубежом. В 1973— 1975 годах книга публикуется в Париже в издательстве Н. Струве.
В ответ на это разворачивается бешеная травля писателя в прессе (статьи в «Литературной газете», «Правде» и др.). Кампания была завершена новым арестом Солженицына, заключением в Лефортовскую тюрьму, лишением советского гражданства и высылкой 13 февраля 1974 года из России в Западную Германию.
1974—1976 – после недолгого пребывания во Франкфурте-на-Майне в ФРГ Солженицын переселяется в Швейцарию, где собирает материал для очередной книги, эпопеи «Красное колесо». Одновременно писатель продолжает публицистическую деятельность. Он выпускает сборник «Из-под глыб», где помещает статьи «Образованщина», «О раскаянии и покаянии» и «На возврате дыхания и сознания». Тогда же пишет «Письмо вождям Советского Союза» (1974), где вновь говорит о терроре и лжи и размышляет о будущем России.
1975 – писатель издает автобиографическую книгу «Бодался теленок с дубом», где прослеживает свою судьбу от начала литературной деятельности до второго ареста.
1976 – Солженицын переселяется в США (Кавендиш, штат Вермонт), где живет до 1994 года. Изучает различные русские архивы, имеющиеся в американских университетах, собирая дополнительный материал для десятитомного романа «Красное колесо».
Демократические преобразования в России позволили поставить вопрос о возвращении Солженицыну советского гражданства (с этим требованием выступила Л. Чуковская). Оно было удовлетворено, и в 1988 году гражданство ему возвратили. Было также отменено (1989) исключение Солженицына из Союза писателей. Генпрокуратура в 1991 году принесла ему публичные извинения. Началась широкая публикация произведений писателя в советских журналах («В круге первом», «Раковый корпус», «Архипелаг ГУЛАГ», «Красное колесо»), выпущено собрание сочинений.
1990 – в газетах опубликовано новое публицистическое произведение Солженицына «Как нам обустроить Россию», в котором писатель намечал ряд существенных, с его точки зрения, мер по преобразованию экономики, культуры и духовного климата страны.
1994 – Солженицын возвратился на родину. Вел литературную и общественную деятельность.
2008, август – скончался в Москве.
В пять часов утра зэк Иван Денисович Шухов слышит, как бьют подъем. Он никогда не просыпал подъема, потому что время до завтрака считается личным временем заключенного, и можно за эти полтора часа переделать какие-то дела, «услужить» кому-то, т. е. подработать (подать сухие валенки на койку богатому бригаднику, подмести в каптерке и т. д.). Но сегодня Шухову нездоровится, и он даже задумывается, не сходить ли в санчасть (обычно он не обращается за медицинской помощью, следуя зэковской заповеди «в лагере погибает, кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто… ходит стучать».
Пока он лежал и раздумывал, дежурный надзиратель Татарин незаметно подкрался к нему и определил ему «трое суток кондея с выводом». Вообще-то Шухову повезло, потому что «с выводом на работу – это еще полкарцера, и горячее дадут, и задумываться некогда. Полный карцер – это когда без вывода». Иван Денисович поспешно собирается и идет с надзирателем в штабной барак, но выясняется, что Татарин просто решил заставить его вымыть пол в каптерке. Сначала в этом помещении мыл пол специальный зэк, которого даже и на работу не выводили, но поскольку этот зэк имел доступ в кабинеты майора, начальника режима, кума, то он слышал такое, чего и сами надзиратели не знали. Вот он и решил, что мыть пол в надзирательской ему не по чину. С тех пор и стали назначать на мытье полов проштрафившихся работяг.