Кавказский пленник доказать что романтизм
Урок литературы в 9 классе «Романтическая поэма «Кавказский пленник», её художественное своеобразие и проблематика»
Онлайн-конференция
«Современная профориентация педагогов
и родителей, перспективы рынка труда
и особенности личности подростка»
Свидетельство и скидка на обучение каждому участнику
Тема: «Романтическая поэма «Кавказский пленник», её художественное своеобразие и
образовательная: организовать деятельность учащихся по ознакомлению с лирической поэмой «Кавказский пленник»: определить основную мысль, конфликт поэмы, выявить художественную идею, замысел автора; познакомить с историей создания поэмы; совершенствовать навыки аналитической работы с поэтическим текстом;
развивающая: развивать умение:
познавательная: работы с художественным текстом, составления рассказа по плану, исследовательской работы с текстом статьи;
регулятивная: обнаруживать и находить учебную проблему совместно с учителем, планировать деятельность (совместно с учителем и одноклассниками) для достижения цели;
воспитательная: воспитывать уважительное отношение к русской классической литературе.
Оборудование: учебник, учебное пособие, мультимедийное приложение к учебнику Г.С.
Тип урока: изучение новых знаний и способов деятельности, закрепление изученного.
Методы и формы организации деятельности: самостоятельная работа; фронтальная (Ф), индивидуальная (И).
ІІ. Этап проверки домашнего задания
Анализ стихотворения на тему «Тема поэта и поэзии» по предложенному плану
Этап подготовки к восприятию новых знаний
Определение темы, целей урока
— Определите тему, обозначьте цели.
— Вы познакомитесь с замыслом поэмы; с художественно-изобразительными средствами, с отзывами критиков о характере героя.
2. Проблемные вопросы.
— Мне бы хотелось, чтобы в процессе урока вы смогли ответить на следующие вопросы:
1. Каким предстает перед нами кавказский пленник?
2. В чем заключается основной конфликт поэмы?
3. Какие нравственные проблемы затронул в поэме А.С.Пушкин?
3. Актуализация знаний.
ІV. Этап изучения новых знаний и способов деятельности, закрепления изученного
1. Сообщение информации об истории создания поэмы
— Каково же время написания поэмы, история её создания?
Написано в 1820—1821 гг. Напечатано в 1822 г. Это — первая романтическая поэма Пушкина. Поэт, создавая ее, ставил перед собой несколько задач. Во-первых, создать поэтический образ нового, «романтического героя», переживания которого близки самому автору и в то же время характерны для эпохи. «Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи 19-го века», — писал Пушкин В. П. Горчакову в октябре — ноябре 1822 г. Вторая задача — противопоставить отвергаемой романтиком обыденной, прозаической действительности яркие и впечатляющие картины могучей и дикой природы Кавказа и быта черкесов. Третьей задачей Пушкина было — выработать для этого совершенно нового содержания новый язык и стиль, эмоциональный, романтически приподнятый и в то же время поэтически неясный, «туманный». Пушкин очень много работал над этой небольшой поэмой. В разделе «Из ранних редакций» приведен первый вариант начала поэмы, носившей название «Кавказ». Отвергнув этот вариант, Пушкин начал писать снова, упорно работая над каждым образом, каждым словом и выражением. Дописав поэму в черновике до конца, он трижды переписывал ее собственноручно набело, всякий раз то уничтожая написанное, то вставляя новое, то меняя композицию произведения. Много трудился молодой поэт над образом пленника. Кроме «старости души» и «равнодушия к жизни», ему хотелось воплотить в этом лирическом образе и страстную любовь к свободе, и ненависть к рабству, свойственные ему самому, и его же собственные страдания от неразделенной любви. Такое сочетание делало характер героя неясным и противоречивым. Пушкин сам был им недоволен; он писал в упомянутом письме 1822 г.: «Характер пленника неудачен; доказывает это, что я не гожусь в герои романтического стихотворения». В 1830 г. он повторил то же в неоконченной статье «Опровержение на критики»: «Кавказский пленник» — первый неудачный опыт характера, с которым я насилу сладил». Гораздо более удалось Пушкину описание Кавказа и черкесов. Наблюдательность Пушкина помогла ему создать (правда, в несколько идеализированной форме) верные картины малознакомого читателям быта и природы. Признавая, что эти слишком разросшиеся описания недостаточно мотивированы сюжетно, Пушкин все же был ими доволен: «Черкесы, их обычаи и нравы занимают большую и лучшую часть моей повести; но все это ни с чем не связано и есть истинный hors d’oeuvre» 1 (то же письмо). «Сам не понимаю, каким образом мог я так верно, хотя и слабо, изобразить нравы и природу, виденные мною издали», — писал он позже («Путешествие в Арзрум», черновой текст). В эпилоге к этой лирической поэме Пушкин касается военно-политических вопросов. Несомненно, что поэт-романтик не собирался воспевать завоевательную политику русского правительства. «Пылкий Цицианов», Котляревский, «бич Кавказа» Ермолов, от приближения которого «Восток подъемлет вой», — в них молодой романтик искал живого воплощения того же идеала «романтического героя», который, по его словам, и «ужаса людей и славы был достоин». Романтический стиль, созданный Пушкиным в «Кавказском пленнике», надолго сделался образцом стиля всех романтических поэм. Несмотря на критические высказывания Пушкина по поводу своей поэмы, он все же любил ее. В черновом варианте его письма к Н. И. Гнедичу от 29 апреля 1822 г. читаем: «Вы видите, что отеческая нежность не ослепляет меня насчет „Кавказского пленника“, но, признаюсь, люблю его, сам не зная за что; в нем есть стихи моего сердца. Черкешенка моя мне мила, любовь ее трогает душу». В 1829 г. в «Путешествии в Арзрум» он писал: «Здесь 2 нашел я измаранный список «Кавказского пленника» и, признаюсь, перечел его с большим удовольствием. Все это слабо, молодо, неполно; но многое угадано и выражено верно».
«Кавказский пленник» посвящен Н. Н. Раевскому (сыну героя Отечественной войны 1812 г.), близкому другу молодого поэта, поддержавшему его во время тяжелых событий весны 1820 г., предшествовавших ссылке на юг. «Ты знаешь нашу тесную связь, — писал Пушкин о Н. Раевском своему брату, — и важные услуги, для меня вечно незабвенные…» (письмо от 24 сентября 1820 г.).
Аналитическая работа по анализу поэмы:
Итак, находясь под впечатлением великолепных картин природы, быта горцев, А.С.Пушкин пишет поэму «Кавказский пленник», посвящая её своему другу Н.Раевскому, благодаря хлопотам которого ему, больному было дозволено отправиться на Кавказ и в Крым.
Поэму предваряет посвящение Н.Раевскому, строки из которого я вынесла в эпиграф нашего урока:
— Ты здесь найдешь воспоминанья,
— Быть может милых сердцу дней,
— Мечты знакомые, знакомые страданья,
— И тайный глас души моей.
Как мы видим, задача ставилась чисто реалистическая: создать типический образ разочарованного молодого человека, находящегося в конфликте с обществом.
Мог ли Пушкин опереться на предшествующий художественный опыт в решении этой реалистической задачи?
Как известно, ни классицизм, ни романтизм ещё не решили проблему создания характера литературного героя, характера как совокупности объективных исторических и социальных обстоятельств. Это завоевание критического реализма, принадлежит оно зрелому Пушкину. Но романтизм многое сделал в решении этой проблемы. Романтики, в первую очередь Жуковский, открыли русской поэзии «человеческую душу», дали психологический анализ поступков человека. Пушкин, создавая «Кавказского пленника», творчески использовал художественный опыт романтиков.
2) Комментированное чтение Читать от начала поэмы до слов «Он раб…»
— кто же этот пленник?
(учащиеся читают первый отрывок поэмы «Людей и свет изведал он…»)
— Куда же и зачем бежит этот человек с «увядшим сердцем» и «грозными страданиями»?
Конфликт между сильной, разочарованной личностью и обществом решается так, как решался он романтиками.
Герой покидает свет с целью обрести свободу. Пушкин не рассказывает о том, как жил пленник до того, как петля черкесского аркана сделала его невольником, ни о той среде, к которой он принадлежал. Внимание читателя Пушкин сосредотачивает на переживаниях героя. Этой творческой задаче подчинены художественно-изобразительные средства. Объективное повествование в поэме чередуется с монологами, в которых пленник раскрывает своей «души печальный хлад».
(Учащийся читает отрывок из поэмы «Забудь меня; твоей любви…»)
— Какие эпитеты, обращенные к эмоциям, к настроению, употребляет поэт?
(Неверная жизнь, безумный сон, веселый призрак, печальный хлад и т.д.)
Романтический герой поставлен автором в необычные обстоятельства. Его окружают воинственные люди и «великолепные картины природы», «престолы вечных снегов». Экзотический пейзаж важен и интересен сам по себе.
Но он выполняет в поэме другую функцию: на фоне экзотического пейзажа ярче вырисовывается характер разочарованного, пресыщенного жизнью пленника, который всегда «бури немолчному вою с какой-то радостью внимал».
Но в романтическую поэму Пушкин вносит нечто новое, нарушающее творческие установки романтизма. В экзотические описания Кавказа автор включает чисто реалистические зарисовки природы и быта горцев. Пушкин отступает от традиции романтизма и в обрисовке характера пленника.
— Найти описание природы и быта горцев. Какими предстают горцы в этих эпизодах?
Герою индивидуалисту противопоставлена черкешенка, «дева гор» с кипучим и цельным характером. Её чувства глубоки, её поступки подлинно гуманны.
(Учащийся читает отрывок «На пленника возведим взор»).
Как бы ни сильна её привязанность к пленнику, черкешенка находит в себе нравственные силы и отказывается бежать с любимым человеком: Ты любил другую. Найди её, люби её…
Освободив от плена русского, черкешенка гибнет, при этом гибнет сознательно и безропотно. Почему? Ей нет жизни без пленника. Но она не может жить ещё потому, что её поступок не будет прощен черкесами.
Читателей критиков привела в недоумение драматическая концовка поэмы. Пленник не сделал ни малейшей попытки спасти свою освободительницу, бросившуюся в бурный горный поток.
Этот негероический поступок снижал образ романтического героя.
Пройдет несколько лет, и Пушкин устами цыгана – старика вынесет решительный приговор герою-индивидуалисту, который «для себя лишь хочет воли».
Этап подведения итогов
— Вернемся к вопросам, предложенным в начале урока, и подведем итог нашей работе.
(Учащиеся отвечают на вопросы)
— Итак, прошло много десятилетий, как написана поэма, а мы все так же восхищаемся великолепием Кавказских гор, гостеприимством горских народов, и все так же злободневны и важны для нас, живущих в 21 веке, те нравственные проблемы, которые затронул А.С. Пушкин в «Кавказском пленнике», и также порочны и чужды нам эгоистические черты человеческого характера.
VI. Этап информации о домашнем задании
Подготовить (письменно) ответ на вопрос «Нравственно – философское звучание пушкинской прозы и драматургии («Повести Белкина», «Маленькие трагедии»)»
Манн Ю. В. Динамика русского романтизма.
«Кавказский пленник»
«Самое полное цветение
русского романтизма»
(Южные поэмы Пушкина)
Изучение поэтики пушкинской романтической поэмы мы постараемся построить на двух группах проблем. С одной стороны — структура конфликта, или коллизии (эти понятия мы употребляем как синонимические); с другой — художественное повествование, особенности жанра и т. д. Разумеется, обе стороны тесно связаны; глубоко понять природу романтического конфликта можно, лишь приняв во внимание и то, как он выражается с повествовательной и жанровой стороны. Но всего сразу не скажешь. Перейти к жанру и повествованию мы сможем лишь после того, как опишем основные компоненты романтического конфликта, пути его видоизменения.
И еще одно предварительное замечание, уже непосредственно относящееся к теме этой главы.
В русской романтической поэме второй половины 20-х — начала 30-х годов (раньше и полнее, чем в любом другом жанровом направлении русского романтизма) сложилась более или менее устойчивая структура конфликта. Она сложилась под влиянием южных поэм Пушкина, после их появления. Не забудем, что «Кавказский пленник» тремя годами упредил «Чернеца» И. И. Козлова и «Войнаровского» К. Ф. Рылеева, что стремительный взлет массовой романтической поэмы произошел тогда, когда для Пушкина это был уже вчерашний день. Десятки поэтов устремились в край, открытый гением Пушкина, отыскивая и осваивая новые поэтические сокровища. В результате компонентам поэтики романтической поэмы — и прежде всего ее конфликту — была придана замечательная устойчивость и резкость очертаний.
По отношению к Пушкину это была уже новая художественная фаза, развивающая и (как это часто бывает в таких случаях) упрощающая многие достижения великого первооткрывателя. Однако понять предшествующее мы сможем лишь на фоне последующего. Поэтому предварительно и очень схематично опишем романтическую коллизию, как она сложилась уже после южных поэм Пушкина. Главный ее признак — особое положение центрального персонажа, будь то Чернец Козлова, Войнаровский Рылеева JIеолин А. Ф. Вельтмана(«Беглец»), Владимир А. И. Подолинского («Борский») и многие, многие другие. Особое положение центрального персонажа закреплялось рядом более или менее устойчивых моментов — описательных, сюжетных и композиционных.
Прежде всего — описанием внешности, составленным обычно из следующих четырех элементов: чела, волос, глаз (взгляда), смеха (улыбки). Чело высокое, бледное, изборожденное морщинами, нахмуренное. Волосы чаще всего черные, контрастирующие с бледностью чела, падающие волна ми на плечи. Взгляд гордый, проницательный; улыбка — язвительная.
Часто первому появлению персонажа и описанию его внешности предшествовал распространенный авторский вопрос (ср. в «Войнаровском»: «Но кто украдкою из дому, В тумане раннею порой, Идет по берегу крутому С винтовкой длинной за спиной; В полукафтанье, и шапке черной. » и т. д.). Разумеется, такой прием был знаком и предшествующей литературе, но в романтической поэме назначение его прежде всего в том, чтобы подготовить к встрече с центральным персонажем как с героем необычным, поставив его на особое место. Далее, характерно было описание отчуждения центрального персонажа от других персонажей; его резкое расхождение с ними, доходившее до самых крайних форм — бегства или изгнания из родного края, преступления и т. д.
Особая роль в романтической коллизии отводилась изображению любви. Любовь для главного героя — высочайшая реальность, вхождение в область высших идеальных ценностей (ср. у Козлова в «Чернеце»: «О как мы с нею жизнь делили! Как, утесненные судьбой, Найдя в себе весь мир земной, Друг друга пламенно любили!»). Именно поэтому гибель возлюбленной или отвергнутая любовь переживаются героем особенно остро и часто служат началом его отчуждения, бегства, причиною преступления и т. д.
Все эти компоненты конфликта служили особой постановке центрального персонажа. Мало констатировать превосходство его над другими, надо учесть еще характер этого превосходства. Центральный персонаж отличают от других не какие-либо моральные качества, данные статично, не сила, не храбрость, не мужество сами по себе, но некая эволюция, способность пережить отмеченный выше процесс отчуждения.
Основу для образования такого конфликта составили, повторяем, южные поэмы Пушкина. Однако это была такая широкая основа, что ее богатое содержание лишь в известной мере смогло быть усвоено и развито последующей русской романтической поэмой. «Кавказский пленник»
«Если мы представим себе поступательный ход повествования в эпической поэме в виде прямой линии, то в лирической (читай: романтической. — Ю. М.) поэме оно замыкается в круг, в центре которого — личность героя» 1
В «Кавказском пленнике» (1822), содержащем первый набросок романтического героя, или, как говорил Пушкин, «героя романтического стихотворения» (письмо В. П. Горчакову, октябрь — ноябрь 1822), уже чувствуется намерение подчеркнуть особое положение этого персонажа.
Детали портрета пленника скупы, но определенны: среди них — упоминание «высокого чела» («. и на челе его высоком не изменялось ничего»), знаменательное для всей романтической «физиогномики» и спустя десятилетие отозвавшееся почти буквальной — и хорошо известной реминисценцией в «Демоне» Лермонтова. Знаменателен также параллелизм душевного состояния пленника и бури:
А пленник, с горной вышины,
Один, за тучей громовою,
И бури немощному вою
С какой-то радостью внимал.
Б. В. Томашевским отмечена вольнолюбивая семантика этого параллелизма; буря и в романтической поэтике и раньше привычно воплощала «представление о гражданских потрясениях» 2 «один», выше черкесов, выше всех других людей (как в байроновском «Корсаре» Конрад, стоящий на горе, в сцене приближения к нему вестников), выше «аула», выше даже разбушевавшейся природной стихии, «тучи громовой».
В том же духе и (ставшие привычными в романтической литературе) знаки внутренней силы центрального персонажа, оказывающего почти гипнотическое действие на других и внушающего уважение даже врагам.
Беспечной смелости его
Черкесы грозные дивились,
Щадили иск его младой
Своей добычею гордились.
Подробно разработано в поэме и отчуждение центрального персонажа: мы видим различные стадии этого процесса, узнаем некоторые конкретные эпизоды и моменты его жизни:
. Охолодев к мечтам и к лире.
Значит, пленник прежде увлекался литературой, поэзией; может быть, и сам был поэтом. («Лира» обычно выступала как перифраз поэзии, чаще всего — поэтического творчества.) «Невольник чести беспощадной, Вблизи видал он свой конец, На поединках твердый, хладный, Встречая гибельный свинец». Значит, ведя бурную светскую жизнь, он участвовал в дуэлях, проявляя незаурядную храбрость и не раз ставя на карту свою жизнь.
— как родные места, как близкие и товарищи. Отчуждение пленника не ограничилось недовольством, хандрой и вылилось в такой резкий шаг, как разрыв с окружающими, бегство в чужие края.
Герой поэмы — именно беглец, странник. Кстати, как отметил Томашевский, он «захвачен черкесом не в бою, а во время путешествия. Он не офицер, а путник.
Отступник света, друг природы,
Покинул он родной предел.
И в край далекий полетел
Это существенно потому, что Пушкин явно желал придать герою свои собственные черты» 3 воинской дисциплины). А это, в свою очередь, формирует весь конфликт поэмы, в котором отчуждение главного героя последовательно доводится до самой резкой формы — до разрыва и бегства.
Чем, однако, вызван этот шаг? Мы подошли к важнейшему моменту конфликта и пушкинской поэмы и романтического произведения вообще — к мотивировке отчуждения.
Она содержится уже в начале поэмы в краткой предыстории героя. Собственно, здесь развернут целый спектр мотивов, данных с различной степенью яркости и неуловимо переходящих один в другой.
«увядшем сердце», о «бурной жизни» в прошлом. Низость и пустота окружающих людей? Безусловно: отчуждение пленника носит явную социально-обличительную окраску — он изведал «людей и свет», «в сердцах людей нашед измену», он был жертвой «давно презренной суеты, и неприязни двуязычной, и простодушной клеветы. » Постепенно, однако, из круга мотивов с наибольшей яркостью выступают два: жажда свободы и переживание любви.
То, что «свобода» действительно была важнейшим побудительным мотивом бегства центрального персонажа, подчеркивается особым авторским отступлением, строфически отделенным от предшествующего текста и исполняющим функцию объективирования психологического переживания. Это переживание — переживание «свободы»— освещено явно со стороны, с точки зрения повествователя, уясняющего соотношение двух субъектов: героя и свободы — свободы, материализовавшейся в лицо, в полноправного участника человеческой драмы: Свобода! он одной тебя
Еще искал в пустынном мире.
С волненьем песни он внимал,
Одушевленные тобою,
Твой гордый идол обнимая.
Но постепенно свобода как побудительный мотив отступничества и бегства вытесняется другим мотивом. Еще в предыстории центрального персонажа (в начале первой части поэмы) глухо упоминалось о «безумном сне» любви. Потом, после упоминания о вспыхнувшем чувстве черкешенки к пленнику, осторожно, в форме предположения, вводится мотив прежней любви героя: «Быть может, сон любви забытой боялся он воспоминать». И также свидетельством повествователя, со стороны, подтверждается, что причина всему «первоначальная любовь», как перед тем подтверждалось, что вес объяснялось жаждой свободы.
Нет, я не знал любви взаимной,
Любил один, страдал один;
И гасну я, как пламень дымный,
Забытый средь пустых долин.
— мотив неразделенной любви.
«вышелушить» из художественного целого мотив отвергнутой любви в чистом виде объясняется его неприятием новой романтической концепции любви. Это нужно объяснить специально.
Романтическое переживание любви — то есть то новое, что прокламировано на исходе ХУШ века европейским романтизмом и противопоставлено им культу любви античному (но с опорой на средневековые куртуазные традиции), — коротко говоря, заключалось в крайнем повышении ее идеального значения. Это характеризовало все направления и разновидности романтизма, от иенских романтиков до «озерной школы», от Новалиса до Байрона.
Мало сказать, что любимая женщина возвеличивается — она обожествляется, так как представляет в глазах поэта высшие субстанциональные силы бытия. У Новалиса в «Гимнах к ночи» направленная в потустороннее любовь к умершей невесте сливается с любовью к Богу. В дневнике Новалиса есть многоговорящая запись «Христос и Софья» (имя его возлюбленной). И другая запись «Жизнь превращается в одно любовное свидание» 10 «Молясь, мы всходим к небесам, в любви же — небо сходит к нам» (Байрон. «Гяур»),
Возможен, считает Погодин, и другой путь — приглушение мотива «любви» и пользу мотива «свободы». Чрезвычайно показательна экспериментальная редактура, которой подверг критик страницы пушкинской поэмы.
Пушкин «мог бы также затмить совершенно первую любовь и вместе с нею окаменить сердце пленника к подобным чувствам и в будущем: тогда сохранилось бы по крайней мере единство в его характере, и свобода была бы его основою. Для сего стоило бы только переделать несколько разговоров пленника с черкешенкою. Признание в первой неудачной любви может служить в сем случае причиною невозможности отвечать на любовь черкешенки:
Несчастный друг! зачем не прежде
В объятиях подруги страстной
Как тяжко мыслить о другой!
Также и следующих:
Я вижу образ вечно милой и пр.
На душу сирую мою.
Предыдущие же:
Когда так медленно, так нежно
Ты пьешь лобзания мои и пр. —
Многие стихи показывают, что это и была цель Пушкина; например, о пленнике в то время, каком потерял свободу, сказано:
Свершилось. целью упованья
Не зрит он в мире ничего.
Или при описании равнодушия его к ласкам черкешенки:
Есть в критике Погодина еще один момент, может быть, самый важный с точки зрения поэтики романтических поэм Пушкина. Погодин ловит автора «Кавказского пленника» еще на одном «противоречии»: «друг природы», «отступник света», герой поэмы никак не может подружиться с нею.
Это так, однако мы не вправе даже утверждать, что именно сюда стремился пленник, что именно среди черкесов маячил ему «веселый призрак свободы». Цель его бегства поэма определяет очень общо («край далекий», то есть Кавказ), не расшифровывая ее и не внося необходимых пояснений. Во всяком случае, обстоятельства, в которых он оказался, черкесский плен — это не обычная для романтического конфликта, свободно выбранная персонажем ситуация скитальчества, бегства, а особая, навязанная ему ситуация, — назовем ее вторичной ситуацией. И она привнесла с собой дополнительные значения. Пленник говорит черкешенке:
«Не плачь: и я гоним судьбою,
И муки сердца испытал.
Нет, я не знал любви взаимной,
И гасну я, как пламень дымный,
Забытый средь пустых долин;
Умру вдали брегов желанных;
Мне будет гробом эта степь;
Заржавит тягостная цепь. »
«Муки сердца», «любил один», «страдал один» — это бедствия прежней жизни. Но они незаметно переливаются в бедствия настоящие, и зачин этой ламентации — «гоним судьбою» — кажется равно принадлежащим и прошлому, и настоящему, и будущему. Благодаря этому сегодняшнее положение пленника воспринимается как некое продолжение прежней ситуации, даже как ее углубление, доведение до последней степени страданий и мук. Словно перед нами все тот же, только неуклонно прогрессирующий процесс отчуждения центрального персонажа — «отступника света», жертвы клеветы и преследований. Эти преследования теперь воплотились в «тягостную цепь». Кто ее, однако, надел на пленника — свои или чужие? Кажется, что и свои помогли, и чужие действовали, как свои.
В приведенном монологе-исповеди пленника многое покажется неожиданным, если забыть об изменении ситуации. Пленник называет себя изгнанником («. на костях моих изгнанных»), в то время как он ведь сам оставил родину. Сравним реальный смысл этого эпитета в посвящении к поэме: «тебе я посвятил изгнанной лиры пенье»; поэт, в отличие от своего героя, не был свободен в выборе, хотя формально он не сослан, а лишь переведен на службу в Попечительный комитет о колонистах Южной России. Но эпитет «изгнанный» оправдан в устах пленника в более общем смысле: терпящий одно бедствие за другим, гонимый роком («. и я гоним судьбою»).
Затем: «вдали брегов желанных». Тут все переворачивается: край, который он оставил, кажется ему теперь, пленнику, «рабу», желанным. Не новая ли это эманация «веселого призрака свободы», чья привлекательность сохранена (до поры до времени) дальностью расстояния и теми препятствиями, которые надо преодолеть?
— «тягостная цепь». Вполне реальный атрибут черкесского плена, многократно обыгранный, сливается с исключительно популярной в декабристской и гражданской поэзии символикой угнетения, несвободы. Звук цепей сопровождает пленника на всем протяжении действия: «Загремели вдруг его закованные ноги. Все, все сказал ужасный звук»; «в горах, окованный, у стада. », «оставь же мне мои железы», «он, вспыхнув, загремит цепями», «но цепь невольника тяжка», «цепь распалась и гремит», «стремнины, где влачил оковы. » Говорит этот «звук» далеко не только о рабстве у черкесов 25 :
Один окрест аула бродит.
Вотше свободы жаждет он.
Он, вспыхнув, загремит цепями,
Ночной аулов разоритель,
Рабов отважный избавитель.
Если вычесть местные — этнографические и бытовые — детали, то не прежние ли это (только многократно усиленные) переживания центрального персонажа? И не так ли жаждет он поскорее оставить «ужасный край», как прежде — «родной предел»?
Интересна в связи с этим функция в поэме казаков, от которых пленник ждет избавления. Казаки фигурируют преимущественно как освободители рабов и носители свободы, вольности. «Вольности» казаков Пушкин придает повышенное значение (ему было бы жаль, если бы цензура «переменила стих «простите вольные станицы» 26 «вольности» черкесов, порою весьма неприглядной (в чем мы убедимся ниже), казацкая вольность дана недифференцированно, без своих теневых сторон, Это как бы ближайшая к заточенному пленнику освободительная стихия, сулящая ему только свободу (на встрече его с казаками — «окликались на курганах сторожевые казаки» — и обрывается повествование) и оттесняющая на задний план, увы, более сложный, менее пленительный образ далекой родины.
Как видно из всего сказанного, в «Кавказском пленнике» тонко совмещены два смысла понятия «свобода»: свобода как освобождение от черкесского плена и возвращение на родину и свобода как то идеальное состояние, к которому герой стремился еще на родине и которого он жаждет, естественно, и сейчас. Первое неуловимо сливается со вторым, конкретное значение — с идеальным. Это не могло не вызвать сложного характера восприятия поэмы.
Томашевский писал по поводу рецензии Погодина; «Хотя он везде понимает это слово (слово «свобода». — Ю. М.) как освобождение из плена, но, может быть, это уловка, и он отдает себе отчет в том, что речь идет о свободе политической» 28 «уловка», и двусмысленность Погодина коренится в двойственности ситуации самой поэмы.
Обратимся, однако, ко второму «участнику» ситуации, к «сынам Кавказа», черкесам. Возможность слияния центрального персонажа с его новым окружением, с черкесами была заведомо исключена. Исключена дважды — характером ситуации (он — «пленник», «раб», едва ли к тому же стремившийся сюда, в гнездо «воинственного разбоя») и некоторыми особенностями самого окружения. Остановимся на втором моменте.
Свобода в данном случае новее не имела смысла абсолютного достоинства. Наоборот, ее смысл конкретен и ограничен. Свобода— вовсе неоднозначное понятие, но, по крайней мере, понятие двузначное, составленное из контрастных качеств.
«вольности» в применении к «сынам Кавказа» образовала в русской литературе того времени своего рода традицию — художественную и публицистическую. В послании «К Воейкову» (1814) Жуковского, в картине кавказской жизни, которую в качестве фона Пушкин включил в свою поэму (о самом значении фона мы скажем потом), обитатели этого сурового края — одновременно дети «свободы» и разбойники, убийцы. Воля и хищничество завязаны в один узел в стихотворении Грибоедова «Хищники на Чегеме»(1825), где столкновение контрастных понятий передано столкновением точек зрения: поэтическая речь от лица жителей гор воспевает «вольный край», борьбу с завоевателями, справедливый дележ трофеев, а заголовок стихотворения, от лица повествователя, вносит ограничительную оценку («хищники» — определение, многократно возникавшее, как мы знаем, и в «Кавказском пленнике»).
Из этих фактов видно, что традиция изображения кавказской вольницы была совсем не идеализирующей, значительно более трезвой, чем — в те же годы — вольницы новгородской, понимаемой, как правило, в одном, определенном смысле. В «Отрывках о Кавказе» есть любопытное описание политического управления горцев, в частности «джамагата», то есть, по объяснению автора, «народного собрания»: «Большинство известных храбростию в роду дает некоторое право на уважение иным семействам из страха канлы 33 » 34 Это совсем не новгородское народовластие и новгородское вече (как они представлялись, скажем, декабристам) с волеизъявлением большинства и с моральным авторитетом достойнейших.
Но благодаря такому подходу к кавказской вольнице, более автономной от субъективного идеала писателя, она оказалась в русле важнейшего направления романтической мысли. Двузначность горской свободы отвечала глубоким устремлениям романтического мышления к диалектике. Поскольку «вольность», «свобода» мыслились неизбежно сопряженными с «хищничеством», «невежеством», «жестокостью», как добро и зло, как свет и тень, как плюс и минус, то сам «образ Кавказа» стал наглядным воплощением той единой цепи, два конца которой «сходятся, удаляясь друг от друга». Сама эта формула принадлежит более поздним годам (мы берем ее из лермонтовского «Вадима», начало 1830-х годов), но в ее духе развивались романтические мышление и поэтика с первых шагов своего возникновения.
Причем это развитие осуществлялось в свойственном романтизму аспекте необычного, яркого: вольность (свобода) сопрягалась не с морально низким и мелочным (скажем, с пошлостью), но с жестокостью. Выдерживался масштаб экстраординарности — как добра, так и зла.
Достаточной мотивировкой для введения кавказских сцен служит Пушкину уже нейтральная реплика, что их видит пленник («Кругом обводит слабый взор. И видит. »). Иногда фиксируется заинтересованность пленника, но не превышающая степени «любопытства» («. вперял он любопытный взор»). Лишь дважды ремарки приобретают оценочную окраску: первый раз активную и положительную, когда открываются достоинства черкесской вольницы («Любил их жизни простоту, Гостеприимство, жажду брани. »); второй раз — сдержанную, отрицательную, когда обнаруживается другая сторона дикой жизни («Но русский равнодушно зрел Сии кровавые забавы»).
Психологическая мотивировка (и соответствующая окраска) кав- казских сцен экстенсивна: это живая восприимчивость к впечатлениям бытия, интерес к иному этнографическому и культурному миру (естественно в этом контексте и географически-региональное обозначение пленника: «но европейца все вниманье народ сей чудный привлекал»; на жизнь «Востока» он смотрит как представитель европейского уклада). Поскольку кавказские сцены даются в пределах столь широкой эмоции, уместно их нескованное, граничащее с автономией развитие: «любопытство» пленника словно подхлестывает нравоописательную музу поэта.
«деидеализируются» в смысле освобождения непосредственно от идеала центрального персонажа и автора, Такая зависимость дана ограниченно и опосредствованно. «Дикого народа нравы» пробуждают в пленнике живое любопытство, сочувствие к одним его сторонам, равнодушие к другим — но вовсе не переживание идеала «свободы» во всем напряжении и высокости этого понятия. Это соответствует и специфике описанной в поэме ситуации — вторичной ситуации, и манере обрисовки окружения, черкесов с их неабсолютной, но относительной, весьма противоречивой «вольностью».
Еще несколько моментов нужно подчеркнуть в конфликте «Кавказского пленника», вставшего в сущности во главу угла всей типологии конфликта русской романтической поэмы (и всей ее поэтики вообще).
Пушкин писал о простоте плана своей поэмы и о тех возможностях усложнения, которыми он пренебрег: «Черкес, пленивший моего русского, мог быть любовником молодой избавительницы моего героя — вот вам и сцены ревности, и отчаянья прерванных свиданий и проч. Мать, отец и брат могли бы иметь каждый свою роль, свой характер — всем этим я пренебрег» (черновик письма к Н. И. Гнедичу от 29 апреля 1822).
Отказ от развития названных «ролей» — это отказ от драматических осложнений и противодействия центральному персонажу со стороны других персонажей. Но даже если бы Пушкин и не «пренебрег» этими возможностями, то все равно пленник не имел бы настоящих антагонистов: «сцены ревности» и «проч.» не были бы направлены против устремлений пленника, не любившего черкешенку, хотя все это, возможно, осложнило бы его освобождение. Коллизия развивается так, что главные душевные устремления героя все время прикованы к некоему центру, расположенному вне действия поэмы, и поэтому появление в ней настоящих его антагонистов заведомо исключено.
Сложно связаны и два главных персонажа. Они лишь отчасти объединены единством психологической ситуации (поскольку черкешенка любит, а пленник или не любит или позволяет себя любить). Еще больше объединены они самим подобием, сопряжением духов- ного развития.
«Кавказским пленником» уже предуказана двугеройность некоторых последующих произведений русского романтизма (например, поэм Баратынского). Однако сходство обеих эволюции в пушкинской поэме неполное. Применительно к черкешенке невозможна сложная мотивировка процесса отчуждения, какую мы встретим у пленника, так как «дева гор» принадлежит к иной, менее сложной среде, лишенной напряженных коллизий европейского культурного мира. Героиня поэмы повторяет эволюцию пленника на ином, менее «идеологическом» уровне (ничего не теряющем, однако, в своей глубине и в человечности связанных с ним переживаний), что создает еще дополнительное контрапунктное соотношение ее с центральным персонажем. И когда Пушкин говорил (в письме к В. П. Горчакову, октябрь — ноябрь 1822), что «поэму приличнее было бы назвать Черкешенкою — я об этом не подумал», — то эту фразу нужно брать вместе стой сослагательной интонацией, с которой она дана. Приличнее было бы назвать, по ведь не назвал, — как не отказался и от заявленной (в том же письме) цели изобразить «отличительные черты» «молодежи 19-го века» — цели, для которой предназначен был пленник, но не черкешенка.
Возвращаясь, в заключение, к характеру пленника, подчеркнем еще раз необычайную широту составляющих его психологических моментов. Особенность его изображения и том, что эти моменты не примирены, не объяснены посредствующими звеньями. Намечены некие важные пункты (см. выше о «любви» и «свободе» как побудительных мотивах), соединять которые предоставлено читателю. Оставлены незаполненными огромные смысловые пространства, — но не безжизненные пространства, а уходящие вдаль и неудержимо увлекающие фантазию читателя. «Осталось, в сущности, только амплуа героев, на которые нагружается разнообразный материал» 40 «материала». В действительности в нем ничего нет такого, что не совмещалось бы, не поддавалось бы психологическому объединению.
Само же объединение упомянутых моментов осуществлялось Пушкиным вполне в зоне романтизма (романтическое переживание любви и жажда свободы), но при очень свободном, непримиренном и нарочито непроясненном их взаимодействии (отношение пленника к далекой возлюбленной и «черкешенке»,то есть различные оттенки и градации любовного чувства). Последнее обстоятельство и порождало главные трудности и диссонансы критического восприятия.
Если вчитаться в пушкинские — очень строгие — отзывы об его поэме, то видишь отчетливый лейтмотив: пленник неудачен не сам по себе, но по его отношению к жанру (то есть к романтической поэме): «характер главного лица. приличен более роману, нежели поэме» (письмо к Н. И. Гнедичу от 29 апреля 1822); «Характер пленника неудачен; доказывает это, что я не гожусь в герои романтического стихотворения» (письмо В. П. Горчакову, октябрь — ноябрь 1822); «как человек — он поступил очень благоразумно — но в герое поэмы не благоразумия требуется» (там же). («Благоразумие» пленника, не бросившегося в реку за черкешенкой, с характерологической точки зрения то же самое, что неидеальные движения его любовного чувства.)
«Кавказский пленник» в зеркале пародий
«Калмыцкий пленник» начинается со сцены отъезда героя из столицы, очевидно, не без влияния первых строк «Евгения Онегина», уже известного пародистам: «Этьен, и бледный и печальный, Расставшись с Питером, летит. Бубенчик, будто стон прощальный, Протяжно в слух ему звенит». При этом персонаж расстается со столицей надолго, если не навсегда, он прощается с нею, бежит — иначе говоря, его поступок носит характер разрыва, бегства, которые обычно в романтическом произведении (начиная с «Кавказского пленника») венчают процесс отчуждения.
Чуть позже сообщается и о мотивах отчуждения — это, как и у пушкинского героя, несчастная любовь («Но, ах! узнал уже любовь, любовь несчастную»), хотя остается неясным, была ли то холодность «девы молодой» или какие-то внешние препятствия.
А впереди маячат новые треволнения в незнакомом крае, «в пустой, далекой стороне» и, как подсказывает название, калмыцкий плен. Большего, правда, узнать нам не дано: произведение, занимающее две малоформатные странички, обрывается на полуслове, что, возможно (как указал Жирмунский), служит пародией на фрагментарность и незаконченность романтического повествования.
Другое же произведение — «Московский пленник» — являет собою более полную картину травестирования элементов романтической коллизии.
Начальные строки, в параллель к пушкинскому тексту («В ауле, на своих порогах, Черкесы праздные сидят. »), переносят нас в среду «естественного народа», — на сей раз это карточные игроки:
Друзья веселые сидят;
Как пчелы лакомые в ульях,
Они жужжат, они шумят.
О чаше светлой и раздольной,
О даме пик, о двойке треф,
О красоте московских дев.
Воспоминают их напев
Но вот появляется еще один игрок с незнакомцем (как черкес с русским пленником).
«Вот калужанин! — он сказал —
Недавно я его узнал;
Ему наскучила Калуга,
».
Значит, вводится такой сюжетный ход, как бегство (из Калуги в Москву!), и указывается (пока очень бегло и приблизительно) мотив последнего — «наскучила» родина.
И тут претерпевает изменение сама ситуация — бегство и освобож- дение оборачиваются узничеством и рабством:
Узнал, узнал Калуги житель,
В какую он попал обитель!
Бежать из этого притона;
Но не успел, но не успел
Себя избавить от урона.
А вместе с тем преображается облик родного края — из нена- вистного он становится желанным: «Прощай, Калуга, край родной! О матери, отце, невесте Он позабыл в сем страшном месте!» (ср. аналогичное преображение у пушкинского пленника: «Умру вдали брегов желанных; Мне будет гробом эта степь. » и т. д.).
«пленника» девушка — на сейраз это «московская дева», представшая » характерной сцене «ночного посещения» при лунном свете, — в сцене, предваряемой авторскими вопросами: «Но что при отблеске луны, Среди всеобщей тишины На мостовой вдали мелькает. » (ср. у Пушкина: «Но кто, в сиянии луны, Среди глубокой тишины, Идет, украдкою ступая?»). Любовь девушки позволяет расширить спектр мотивов разочарования центрального персонажа, который не может испытать ответное чувство, так как «Он все для жизни потерял, И чужд он радостей и счастья, И чужд он даже сладострастья». Но затем этот спектр сужается до одного, ведущего мотива (как и в «Кавказском пленнике») — любви к другой женщине:
Оставь меня, моя краса!
Я не могу тобой плениться.
Я там на родине святой (!)
Оставил милую подругу.