И так батюшка читал Придворный Календарь, изредка пожимая плечами и повторяя вполголоса: «Генерал-поручик. Он у меня в роте был сержантом. Обоих российских орденов кавалер. А давно ли мы. » Наконец батюшка швырнул календарь на диван, и погрузился в задумчивость, не предвещавшую ничего доброго. Вдруг он обратился к матушке: «Авдотья Васильевна, а сколько лет Петруше?» — Да вот пошёл семнадцатый годок, — отвечала матушка. — Петруша родился в тот самый год, как окривела тетушка Настасья Герасимовыми когда ещё… — Добро, — прервал батюшка, — пора его в службу. Полно ему бегать по девичьим, да лазить на голубятни. — глава I
Вместо весёлой петербургской жизни ожидала меня скука в стороне глухой и отдалённой. Служба, о которой за минуту думал я с таким восторгом, показалась мне тяжким несчастием. Но спорить было нечего. На другой день поутру подвезена была к крыльцу дорожная кибитка; уложили в неё чемодан, погребец с чайным прибором и узлы с булками и пирогами, последними знаками домашнего баловства. Родители мои благословили меня. Батюшка сказал мне: «Прощай, Пётр. Служи верно, кому присягнёшь; слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду». Матушка в слезах наказывала мне беречь моё здоровье, а Савельичу смотреть за дитятей. Надели на меня заячий тулуп, а сверху лисью шубу. Я сел в кибитку с Савельичем и отправился в дорогу, обливаясь слезами. — глава I
— Иван Игнатьич! — сказала капитанша кривому старичку. — Разбери Прохорова с Устиньей, кто прав, кто виноват. Да обоих и накажи. — глава III
Одна беда: Маша; девка на выданье, а какое у ней приданое? частый гребень, да веник, да алтын денег (прости бог!), с чем в баню сходить. — глава III
… возвращаясь от обедни, она увидела Ивана Игнатьича, который вытаскивал из пушки тряпички, камешки, щепки, бабки и сор всякого рода, запиханный в неё ребятишками. «Что бы значили эти военные приготовления? — думала комендантша; — уж не ждут ли нападения от киргизцев? Но неужто Иван Кузьмич стал бы от меня таить такие пустяки?» — глава VI
Когда вспомню, что это случилось на моём веку, и что ныне дожил я до кроткого царствования императора Александра, не могу не дивиться быстрым успехам просвещения и распространению правил человеколюбия. Молодой человек! если записки мои попадутся в твои рукиу вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений. — глава VI
Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный! — глава XIII; в «Пропущенной главе» сентенция продолжалась так: «Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка».
Гринёв присутствовал при казни Пугачёва, который узнал его в толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мёртвая и окровавленная, показана была народу. — глава XIV
О повести [ править ]
XIX век [ править ]
1830-е [ править ]
… очаровательное создание, его побочный ребёнок, особенно очаровало меня в нём его полная простота, утончённость вкуса, столь редкие в настоящее время, столь трудно достижимые в наш век, век фатовства и пылких увлечений, рядящийся в пёстрые тряпки и валяющийся в мерзости нечистот… [3]
Повесть Пушкина так здесь прославилась, что Барант, не шутя, предлагал автору, при мне, перевести её на французский с его помощию, но как он выразит оригинальность этого слога, этой эпохи, этих характеров старорусских и этой девичьей русской прелести — кои набросаны во всей повести? Главная прелесть в рассказе, а рассказ перерассказать на другом языке — трудно. [3]
Слог его повести Капитанская Дочка простотою, естественностию, выразительностию и правильностию показывает, какую пользу он принёс бы русскому языку, если б жил долее. [3]
1840-е [ править ]
… это произведение лучше других он выносил — и в нём можно было видеть переход к какому-то ещё новому, дальнейшему развитию Пушкина, если бы жестокая судьба русской поэзии не присудила иначе.
Мысль о романе, который бы поведал простую, безыскусственную повесть прямо русской жизни, занимала его в последнее время неотступно. Он бросил стихи единственно затем, чтобы не увлечься ничем по сторонам и быть проще в описаньях, и самую прозу упростил он до того, что даже не нашли никакого достоинства в первых повестях его. Пушкин был этому рад и написал «Капитанскую дочь», решительно лучшее русское произведенье в повествовательном роде. Сравнительно с «Капитанской дочкой» все наши романы и повести кажутся приторной размазнёй. Чистота и безыскусственность взошли в ней на такую высокую степень, что сама действительность кажется перед нею искусственной и карикатурной. В первый раз выступили истинно русские характеры: простой комендант крепости, капитанша, поручик; сама крепость с единственною пушкой, бестолковщина времени и простое величие простых людей — всё не только самая правда, но ещё как бы лучше её. Так оно и быть должно: на то и призванье поэта, чтобы из нас же взять нас и нас же возвратить нам в очищенном и лучшем виде. [3]
В «Капитанской дочке» история пугачёвского бунта или подробности о нём как-то живее, нежели в самой истории. В этой повести коротко знакомишься с положением России в эту странную и страшную годину. Сам Пугачёв обрисован метко и впечатлительно. Его видишь, его слышишь. Может быть, в некоторых чертах автор несколько идеализировал его. В его — странно сказать, а иначе сказать нельзя — простодушии, которое в нём по временам оказывается, в его искренности относительно Гринёва, пред которым он готов не выдаваться за Петра III, есть что-то напоминающее очерк Дмитрия Самозванца, начертанный тем же Пушкиным. Но если некоторые подробности встречаешь с недоумением, то основа целого и басня, на ней изложенная, верны. Скажем опять: если оно было и не так, то могло так быть. От крепости Белогорской вплоть до Царского Села картина сжатая, но полная и мастерски воспроизведенная. Императрица Екатерина так же удачно и верно схвачена кистью мастера, как и комендантша Василиса Егоровна. А что за прелесть Мария! Как бы ни было, она принадлежит русской былине о Пугачёве. Она воплотилась с нею и отсвечивается на ней отрадным и светлым оттенком. Она другая Татьяна того же поэта. [3]
Виссарион Белинский [ править ]
О, таких повестей ещё никто не писал у нас, и только один Гоголь умеет писать повести, ещё более действительные, более конкретные, более творческие, похвала, выше которой у нас нет похвал! [3]
Самая лучшая его повесть, «Капитанская дочка», при всех её огромных достоинствах, не может идти ни в какое сравнение с его поэмами и драмами. Это не больше, как превосходное беллетрическое произведение с поэтическими и даже художественными частностями.
Лучшая повесть Пушкина — «Капитанская дочка» далеко не сравнится ни с одною из лучших повестей Гоголя, даже в его «Вечерах на хуторе». В «Капитанской дочке» мало творчества и нет художественно очерченных характеров, вместо которых есть мастерские очерки и силуэты. А между тем повести Пушкина стоят ещё гораздо выше всех повестей предшествовавших Гоголю писателей, нежели сколько повести Гоголя стоят выше повестей Пушкина.
1850-е [ править ]
… картинную сценическую сторону любопытной эпохи схватил он и представил мастерски в «Капитанской дочке»; сия повесть, пусть и побочная, но всё-таки родная сестра «Евгению Онегину»: одного отца дети, и во многом сходны между собою. [3]
Я читал «Капитанскую дочку», и увы! должен сознаться, что теперь уже проза Пушкина стара — не слогом, но манерой изложения. Теперь справедливо в новом направлении интерес подробностей чувства заменяет интерес самих событий. Повести Пушкина голы как-то. [3]
Сжатое и только по наружности сухое изложение, принятое им в истории, нашло как будто дополнение в образцовом его романе, имеющем теплоту и прелесть исторических записок. [3]
… «Капитанская дочка» и «Дубровский» — повести в полном смысле слова превосходные; но укажите, в чём отразилось их влияние? где школа писателей, которых было бы можно назвать последователями Пушкина как прозаика? А литературные произведения бывают одолжены значением не только своему художественному достоинству, но также (или даже ещё более) своему влиянию на развитие общества или, по крайней мере, литературы. [3]
По особенной природе своего гения, Пушкин был поэт мгновения. В прозаических повестях своих Пушкин как бы превозмогает эту особенность своей природы и пробует вести связный рассказ от начала до конца; но дарование его падает под этим усилием. «Капитанская Дочка» составляет блистательное исключение из повествовательной прозы Пушкина. «Капитанская Дочка» несравненно более знакомит нас с эпохою, местами и характером лиц и событий, нежели самая история пугачёвского бунта, написанная Пушкиным. После «Бориса Годунова» повесть эта явилась новым доказательством способности Пушкина воссоздать быт прошедших времён. Но и здесь главное достоинство всё же заключается не в развитии целого, а в подробностях и отдельных положениях. В рассказе нельзя не заметить той же самой сухости, которою страдают все прозаические опыты Пушкина. Изображения либо слишком мелки, либо слишком суммарны, слишком общи. И здесь также мы не замечаем тех сильных очертаний, которые дают вам живого человека, или изображают многосложную связь явлений жизни и быта. [3]
1860-е [ править ]
Он, барич, Пугачёва угадал и в пугачёвскую душу проник, да ещё тогда, когда никто ни во что не проникал.
1880-е [ править ]
«Капитанская дочка» была написана между делом, среди работ над пугачёвщиной, но в ней больше истории, чем в «Истории пугачёвского бунта», которая кажется длинным объяснительным примечанием к роману. [3]
— Василий Ключевский, речь на торжественном собрании Московского университета в день открытия памятника Пушкину, 6 июня 1880
Весь этот рассказ «Капитанская дочка» чудо искусства. Не подпишись под ним Пушкин и действительно можно подумать, что это в самом деле написал какой-то старинный человек, бывший очевидцем и героем описанных событий, до того рассказ наивен и безыскусствен, так, что в этом чуде искусства как бы исчезло искусство, утратилось, дошло до естества… [3]
… перед вами развёртывается картина жизни не каких-либо идеальных и эксцентрических личностей, а самых заурядных людей; вы переноситесь в обыденную массовую жизнь восемнадцатого века и видите, как эта жизнь текла день за день со всеми своими мелкими будничными интересами. Этим и отличаются исторические романы Пушкина от всех последующих изображений жизни восемнадцатого века, в которых жизнь, отстоящая от нас не более как на сто или полтораста лет, рисуется перед нами в каком-то мифическом волшебном тумане, причём изображаемым личностям придаются необыкновенно титанические размеры… [3]
XX век [ править ]
Благоразумные высказывания, моральные сентенции Гринёва, его осуждение Пугачёва нельзя считать высказываниями самого Пушкина именно потому, что Гринёв, осмыслен писателем как своеобразный литератор-дворянин, человек, добрый и в то же время связанный многими традициями, человек, точно характеризованный и тем самым отделённый от автора… [3]
Замечательно, что сочувствие крестьянской революции не вытекало непосредственно из системы политического мышления Пушкина, который был либеральным последователем Монтескье, Вольтера, Бенжамена Констана и Сталь и сам неоднократно высказывался за умеренную конституцию английского типа. Но с его программными взглядами боролись глубокое историческое чутьё и инстинкт художника, проникавшие в истинный смысл «судьбы народа». [6]
Действительность «Капитанской дочки» была совершенно конкретной крепостнической действительностью, понимаемой, правда, как преходящая форма процесса исторического развития, со всеми его уродствами и противоречиями. Роман Пушкина не уводил читателей от «искусственности» и «карикатурности» этой действительности, а звал на борьбу за скорейшее её переустройство. [1]
Самозванцы у Пушкина не только цари, они — артисты, и в этом повороте ему особенно дóроги. Самозванщина берёт начало в поэзии и развивается по её законам. У него самозванщина живёт, как искусство, — не чужим отражением, но своим умом и огнём.
По-видимому, узнав в романе отлично знакомые вальтерскоттовские мотивы, современники (за исключением нескольких писателей пушкинского круга) автоматически приняли его за рядовое подражание, за очередной русский исторический роман в «Скоттском духе», которым в середине тридцатых годов уже никого нельзя было удивить. [8]
О персонажах [ править ]
Савельич чудо! Это лице самое трагическое, т. е. которого больше всех жаль в Повести. Пугачёв чудесен; он нарисован мастерски. Швабрин набросан прекрасно, но только набросан; для зубов читателя трудно пережевать его переход из гвардии офицера в сообщники Пугачёва. По выражению Иосифа Прекрасного, Швабрин слишком умён и тонок, чтобы поверить возможности успеха Пугачёва, и недовольно страстен, чтобы из любви к Маше решиться на такое дело. Маша так долго в его власти, а он не пользуется этими минутами. Покаместь Швабрин для меня имеет много нравственно-чудесного; может быть как прочту в 3-й раз лучше пойму. [3]
Литературные параллели [ править ]
… в сцене свидания Марии Ивановны с императрицей Екатериной II, есть тоже подражание Вальтеру Скотту. Дочь капитана Миронова поставлена в одинаковое положение с героиней «Эдинбургской Темницы». [9]
Нет ни одной мелочи, которая отзывалась бы подражанием В. Скотту. Зато весь роман свидетельствует о том, что Пушкин, наведенный В. Скоттом на мысль воссоздать в художественных образах и картинах нашу старину, шёл совершенно самостоятельно. — комментарий Д. П. Якубовича («Капитанская дочка» и романы Вальтер Скотта): «Черняев в панегирике утверждал её исконно-русское величие путём полнейшего игнорирования западных связей».
Помощный разбойник. Он же в прошлом помощный зверь. Герой оказывает разбойнику услугу, разбойник его потом спасает. Тема старая, живучая, потому что она позволяет развязывать сюжет, сюжетные затруднения. К Пушкину она могла скорей всего попасть от Вальтер Скотта из «Роб Роя». Само строение повести, — она будто бы не написана, а только издана Пушкиным, который разделил её на главы и снабдил её эпиграфами, — весь этот приём вальтер-скоттовский. Сама «Капитанская дочка» со временем эстетизируется. Её положения теряют (очень быстро) свою установку. Они становятся чисто эстетическим материалом. Возникает оренбургская степь Пушкина. Эстетизированный материал, в самом начале заключающий в себе чисто формальные моменты, окаменевает сам. Но вещь действительно потеряла своё первоначальное значение. Она отделилась от задания. Для читателя исторический материал, поставленный рядом с эстетическим, создал другое произведение, не то, которое хотел писать Пушкин. История удавшегося памфлета обычно и есть история его использования не для первоначального употребления. — о Скотте, вероятно, неоригинально
«Русский бунт, бессмысленный и беспощадный» [ править ]
Пушкину нужно было дать бунт жестоким и бессмысленным, поэтому он сделал белогорскую идиллию и разгрузил крепость от реального материала. В ней нет ничего, кроме снега и Гринёва.
В новом варианте декларация Гринёва утрачивала свою прежнюю остроту и претенциозность. Без навязчивой проекции в будущее, без прозрачных ассоциаций Пугачёва и пугачёвцев с «людьми, которые замышляют у нас невозможные перевороты» (намёк этот мог относиться и к Радищеву, и к декабристам, и к тому и другим вместе), скептическая сентенция о «русском бунте» превратилась в простую констатацию горестных впечатлений Гринёва от событий и уроков крестьянской войны, живым свидетелем которой он оказался в 1773-1774 гг.
Самозванец несколько задумался и сказал вполголоса: «Бог весть. Улица моя тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят моею головою».
– То-то! – сказал я Пугачёву. – Не лучше ли тебе отстать от них самому, заблаговременно, да прибегнуть к милосердию государыни?
Пугачёв горько усмехнулся. «Нет, – отвечал он, – поздно мне каяться. Для меня не будет помилования. Буду продолжать, как начал. Как знать? Авось и удастся! Гришка Отрепьев ведь поцарствовал же над Москвою».
– Слушай, – сказал Пугачёв с каким-то диким вдохновением. – Расскажу тебе сказку, которую в ребячестве мне рассказывала старая калмычка. Однажды орёл спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живёшь ты на белом свете триста лет, а я всего-на-всё только тридцать три года? – Оттого, батюшка, отвечал ему ворон, что ты пьёшь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной. Орёл подумал: давай попробуем и мы питаться тем же. Хорошо. Полетели орёл да ворон. Вот завидели палую лошадь, спустились и сели. Ворон стал клевать да похваливать. Орёл клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон, чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст! – Какова калмыцкая сказка?
– Затейлива, – отвечал я ему. – Но жить убийством и разбоем значит, по мне, клевать мертвечину.
Пугачёв посмотрел на меня с удивлением и ничего не отвечал. Оба мы замолчали, погрузясь каждый в свои размышления. Татарин затянул унылую песню; Савельич, дремля, качался на облучке. Кибитка летела по гладкому зимнему пути… Вдруг увидел я деревушку на крутом берегу Яика, с частоколом и с колокольней, – и через четверть часа въехали мы в Белогорскую крепость.
А. С. Пушкин. Капитанская дочка.
В школе читал Капитанскую дочку. Запомнилась она мне тем, что я из неё вообще ничего не запомнил! Но первое время память была свежее, на уроке обсуждали мы калмыцкую сказку.
Искренне не понимал я, почему все вокруг так считают, имел на этот счёт своё мнение.
Прошли годы, и частично моё мнение насчёт оригинального понимания изменилось. В определённой степени нужно рисковать, никто не будет жить вечно. Подобно тому, как я рассуждал: 267 лет поклевать мертвечину, а потом уже думать, что делать в последние 33 года 🙂
Не так проста калмыцкая сказка. Дословно учит одному, но верно описывает и другие возможности.
Не зря ворона называют мудрым. Именно первоначальное стремление к мудрости (знаниям) позволяет ворону не поддаться сиюминутным наслаждениям, «напиться живой крови» здесь и сейчас.
Это позволяет ему пережить первого орла. А дальше — больше. Второй, третий, четвёртый и так далее орлы пролетают мимо мудрого ворона. Каждый из них родился и умер, молодой, горячий, глупый. А мудрый ворон живёт и с каждым прожитым орлом становится ещё мудрее.
Мне близок образ мудрого ворона, и не важно, что ради этого придётся пожертвовать сиюминутными удовольствиями живой крови.
Подумайте, чей образ вам ближе?
Соответствует ли ваше поведение близкому вам образу?
Да. Клюв прекрасен и размах крыла велик. А в целом,так красив и так опасен. Боятся все мой леденящий крик. Но чем достойнее меня орёл вопрос неясен.
Свой взор вдаль неба устремив О жизни размышлял стервятник старый. Он наблюдал,утробу падалью набив. Как два орла кружили над добычей парой.
Зверёк для двух пожалуй маловат. Чтоб разделить его им перспектива шатка. Обоим надо выкормить своих орлят. Кому быть сытым пусть решает схватка.
В небесной вышине недолго бой продлился. Один повержен,к земле камнем полетел. Недолго победитель по спирали покружился. Схватив добычу восвояси улетел.
Орёл в степи израненный лежит. Взлететь нет сил. Свой час последний молча ожидает. К нему на всех парах стервятник тут спешит С вопросом,что давно задать мечтает.
Он шею выгнув птицу гордую спросил: -Тут рядом,видишь,туша догнивает? Чего ты не поешь,не наберёшься сил? Чтобы взлететь тебе их не хватает.
Орёл на солнце с грустью посмотрел И для ответа с духом он собрался. -Стервятник! Быть тобой не мой удел! Орлом я был,орлом я и остался!
Мой долгий век в охоте и полёте длится. Я не ропщу,коль здесь мне суждено остаться. Поверь! Мне лучше свежей крови раз напиться Чем всю жизнь мерзкой падалью питаться.
Да. Клюв прекрасен и размах крыла велик! А в целом,так красив и так опасен. К нему стервятник уважением проник. И почему достойнее орёл вопрос стал ясен.
Смысл и роль сказки про орла и ворона (по роману Пушкина «Капитанская дочка»)
Удивительная повесть Пушкина «Капитанская дочка» — одна из самых увлекательных, остросюжетных и неожиданно светлых книг в русской литературе. Если у вас сложилось впечатление об этой великой литературе, как о тяжеловесной и устрашающей, то именно пушкинская проза легко развеет его. И в то же время, вещь эта удивительно глубокая и философская – если вам будет угодно копнуть ее метафизический смысл. Пушкин читателя не насилует «проклятыми вопросами», ни к чему не принуждает и, как говорят сегодня, «не грузит». Но всегда дает простор для размышлений. Как? Ну, например, в «Капитанской дочке» огромный смысл несут в себе фольклорные вставки – сны, песни, пословицы, а также калмыцкая сказка о вороне.
Смысл и роль сказки про орла и ворона (по роману Пушкина «Капитанская дочка»)
Повесть Александра Сергеевича Пушкина «Капитанская дочка» никогда не перестанет удивлять читателей: настолько интересны характеры героев, описанные события, в основе которых лежат реальные исторические факты. Гений Пушкина поистине велик: в повести каждая деталь несет огромную смысловую нагрузку. Интересны в этом отношении эпиграфы, которые автор подбирает к главам. Некоторые из эпиграфов словно призваны объяснять содержание главы. Другие носят явно сатирический характер. Однако большинство эпиграфов направлено на то, чтобы как можно полнее раскрыть характер героев. Ту же функцию выполняет и включенная в повествование калмыцкая сказка, которую рассказывает Пугачев Гриневу.
«С диким вдохновением» предводитель казаков рассказывает сказочную историю:
Однажды орел спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живешь ты на белом свете триста лет, а я всего-навсего только тридцать три года? — Оттого, батюшка, отвечал ему ворон, что ты пьешь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной. Орел подумал: давай попробуем и мы питаться тем же. Хорошо. Полетели орел да ворон. Вот завидели палую лошадь; спустились и сели. Ворон стал клевать да похваливать. Орел клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон; чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст!
Пугачев, конечно, ассоциирует себя с орлом. Однако Гринев также не признает в себе ворона. Для него «жить разбоем», подобно Пугачеву, как раз и есть «клевать мертвечину». Таким образом, мы видим, что каждый из героев хотя и сопоставляет себя с одним и тем же сказочным персонажем, но имеет свои представления о том, кто есть «орел», и твердые убеждения в правильности выбранного ими пути.
Емельян Пугачев как личность вызывает огромный интерес. Безусловно, он человек неординарный. Его образ в «Капитанской дочке» — героический и величавый. Зная нужды и горести всей «черни бедной», к каждой из её групп Пугачев обращался с особыми лозунгами и указами. Казаков он жаловал не только рекой Яик со всеми её угодьями и богатствами, но и тем, в чем нуждались казаки: хлебом, порохом, свинцом, деньгами, «старой верой» и казацкими вольностями. Обращаясь к крестьянам, Пугачев жаловал их землями и угодьями, волей, освобождал от власти помещиков, которых призывал истреблять, от каких бы то ни было обязанностей по отношению к государству, обещал им вольную казацкую жизнь. Он обладает способностью вести за собой людей — в рядах его войск не только беглые каторжники, но и простые крестьяне. Пугачев изображен как человек, не лишенный благородства и даже доброты, достаточно вспомнить, как он поступил по отношению к Петру Гриневу и Маше Мироновой. Он не без уважения относится к выбору Гринева, к его убеждениям. Пугачев способен ответить добром на добро, помня о даренном Гриневым заячьем тулупе, он делает Петру ответное добро, гораздо большее по значению.
Однако все это не оправдывает совершенных Емельяном Пугачевым злодеяний. Его жизненная философия — подобно орлу, раз напиться крови, а дальше, будь что будет — приводит к тому, что он следует этим убеждениям практически в буквальном смысле. Пугачевым и его войском было пролито немало неповинной крови таких людей, как капитан Миронов. Во имя чего? Во имя свободы, которую они обещали «черни»? Вряд ли. Будь это так, Пугачев бы имел определенную программу дальнейших действий, но само будущее представлялось ему и его соратникам как-то туманно в виде казацкого государства, где все были бы казаками, где не стало бы ни налогов, ни рекрутчины. Ложь, убийства, порок — это то, что сопровождает бунт Пугачева. Здесь сравнение с орлом уже неуместно, это скорее, говоря словами сказки, «клевать мертвечину».
На мой взгляд, Пугачев не способен оценить объективно свои действия. Погрязнув в убийстве, грабежах и разбоях, которыми сопровождался бунт, предводитель казаков приобрел искаженное представление о подлинном героизме, который совершается человеком во имя какой-либо цели. Обладая беспримерным мужеством, Пугачев тем не менее не выглядит радетелем за народное благо, а следовательно, его героизму грош цена. Провозглашая высокие идеи, Пугачев на самом деле приносит много горя не только «верхушке», против которой он выступал, но в большей степени простым людям, оказавшимся в поле его «деятельности».
Таким образом, включенная в художественную ткань калмыцкая сказка является одним из источников к пониманию характеров персонажей, их различной жизненной позиции, которая диктует героям определенную линию поведения.
Читаемое в разделе:
Ранее опубликованные в разделе:
Новые материалы раздела:
О чём говорится в сказке, рассказанной Пугачёвым
В кибитке на зимней дороге, ведущей в Белогорскую крепость, происходит разговор, в котором приоткрывается будущая судьба и истинные мысли предводителя Крестьянской войны. На вопрос Гринева о смысле и цели восстания, Пугачёв признаёт, что оно обречено на поражение. Он не верит в преданность своих людей, знает, что они предадут его в удобный момент для спасения своих жизней.
На предложение сдаться властям, разбойник, точно маленькому ребёнку, рассказывает Гриневу сказку о вороне и орле. Смысл её в том, что орёл, желая жить 300 лет, просит у ворона совета. Ворон предлагает орлу не убивать, а есть падаль, как это делает он.
Сюжет сказки и всего произведения
Повесть «Капитанская дочка» стала итогом большого пушкинского изыскания по истории пугачёвского бунта. Он написал не только внушительное историческое исследование «История Пугачева» — вполне официальное, в котором он безусловно осуждает бунтовщика, другого и быть не могло. Пушкин, как дворянин, мог лишь ужасаться стихии народного восстания и презирать ее. Рассказывают, когда ему показали кресло архиепископа, в котором сиживал Пугачев, думая, что это такой царский трон, Пушкин смеялся с презрением и брезгливостью над глупостью бунтовщика и кровопийцы.
К тому же, за историю пугачевского восстания поэт взялся, как известно, после восстания декабристов. Наверняка это было неспроста – он явно хотел исследовать тему русского бунта. Что ж, исследовал и вынес свой вердикт: «русский бунт, бессмысленный и беспощадный». И он не лгал, не подлизывался к царю – он искренне верил в то, что все бунтовщики прокляты. Таков был Пушкин-дворянин…
Но если Пушкин-гражданин Пугачева осудил и проклял, посмеялся над ним, то Пушкин-поэт, Пушкин-творец его… понял. Понял и простил. Именно это мы видим в великой «Капитанской дочке».
Сюжет этой повести невероятен: юный дворянин Гринев случайно встречает Пугачева еще до того, как тот стал «царем Петром третьим», дарит ему свой заячий тулупчик, а потом вновь сталкивается с ним во время захвата Оренбургской крепости, уже как пленный. Пугачев, как бы страшен он ни был, с Гриневым ведет себя любезно, милосердно и… благодарно. Он помогает Гриневу спасти свою невесту и отпускает восвояси. А по дороге рассказывает ему калмыцкую сказку про орла и ворона.
Орел спросил у ворона, отчего тот живет 300 лет, а он, орел, 30. Ворон ответил – от того, что питается мертвечиной, орел же питается свежей кровью. Попробовал и орел питаться падалью, чтобы подольше прожить: клюнул раз, клюнул два, и так тошно ему стало, что решил – лучше 30 лет питаться свежей кровью, чем 300 лет падалью. Так в чем же смысл этой сказки?
Кто такой Пугачёв, описанный Пушкиным в «Капитанской дочке»
Зловещий и загадочный персонаж Емельян Пугачёв – реальная историческая личность. Этот донской казак стал предводителем Крестьянской войны в 70-х годах XVIII века. Он объявил себя Петром III и при поддержке казаков, недовольных существующей властью, поднял восстание. Некоторые города принимали мятежников с хлебом и солью, другие защищались из последних сил от вторжения бунтовщиков. Так, город Оренбург пережил изнурительную осаду, длившуюся полгода.
В чём смысл калмыцкой сказки Пугачёва ясно тем, кто знает о пугачевском бунте
В октябре 1773 года пугачевское войско, к которому присоединились татары, башкиры и калмыки, подошло к Оренбургу. Действие 11 главы повести «Капитанская дочка», в которой описан разговор Гурьева с Пугачёвым, разворачивается в ту страшную зиму оренбургской осады.
