Мантифолия с уксусом что такое

Читальный зал

Наука и жизнь

Русский язык в школе

Русский язык за рубежом

Русская речь

Мир русского слова

Журнал «Грамоты.ру»

Исследования и монографии

Конкурсные публикации

Русская речь

Мантифолия с уксусом

Слово мантифолия мы встречаем в одном из самых известных, самых драматических произведений – в повести «Палата № б». Напомним это место (начало главы VIII):

«Года два тому назад земство расщедрилось и постановило выдавать триста рублей ежегодно в качество пособия на усиление медицинского персонала в городской больнице впредь до открытия земской больницы, и на помощь Андрею Ефимовичу (доктору Рагину. – Б. Ш.) был приглашен городом уездный врач Евгений Фёдорыч Хоботов». Далее в тексте следует описание внешности Хоботова, его образа жизни и привычек – и, наконец, особенностей его речи: «Большой охотник употреблять в разговоре такие слова, как канитель, мантифолия с уксусом, будет тебе тень наводить и т. п.».

Может быть, попробовать обратиться за помощью к Обратному словарю русского языка (М., 1974)? И действительно, здесь как будто намечается путь поиска. Слова мантифолия, правда, здесь тоже нет, но зато есть каприфолия и центифолия, также включающие в себя латинский элемент – folium (лист, лепесток, им. пад. мн. ч. folia), оба они в Толковом словаре под редакцией снабжены пометой «бот[анический]» и определяются соответственно как «вьющийся кустарник, жимолость, козья лоза (лат. сaprifolium – козлиный лист)» и «махровая садовая роза (лат. caprifolia – столепестная)». Это как будто дает нам основания предположить, что и в случае со словом мантифолия мы также имеем дело с ботаническим термином – обозначением растения.

Увы, ботанические словари и справочники такого термина не содержат. Тот же результат от обращения к ученому секретарю Ботанического сада АН СССР: по данным отдела систематики растений, такого ботанического термина нет. Но, может быть, мантифолия – это название лекарственного растения, теперь (а повесть Чехова была опубликована в 1892 году!) в медицине не употребляемого? Фармацевтический факультет I медицинского института, Всесоюзный научно-исследовательский химико-фармацевтический институт АМН СССР дают одинаковый ответ: лекарственного растения с таким названием нет. А один из опрашиваемых ученых-фармацевтов даже усомнился: не ошибка ли у Чехова при переписке или при печатании?

Итак, выясняется, что, казалось бы, логически и лингвистически обоснованный путь поиска завел нас в тупик. Но если мантифолия – не растение, то что же это такое? Ведь контекст (начало главы VIII) не подсказывает толкований этого слова. Остается одно: фронтальный просмотр произведений Чехова (прежде всего – за тот же период) и русских словарей (в том числе и досоветского периода). И уже таким образом находим, что слово мантифолия употреблено Чеховым также в другом произведении, более раннем – в рассказе «Оратор» (1886). Здесь некто Поплавский уговаривает своего приятеля Григория Петровича Запойкина произнести речь на похоронах коллежского асессора Вавилонова: «Блины будут, закуска. на извозчика получишь. Поедем, душа! Разведи там на могиле какую-нибудь мантифолию поцицеронистей, а уж какое спасибо получишь!»

Вот теперь-то становится понятным, почему безрезультатными были наши поиски растения: в основе этого двухсложного слова не латинское folium, а греческое рhо ˉ n ˉ о (звук), и л в мантифолии – результат закономерного фонетического расподобления н – н и н – л (замены одного из двух одинаковых или сходных звуков другим, менее сходным в отношении артикуляции с тем, который остался без изменения). И если при фронтальном просмотре словарей обнаружение статьи Мантифолия в этимологическом словаре русского языка могло показаться неожиданным, то наличие такой статьи у М. Фасмера вполне закономерно: ведь Фасмер родился в 1886 году в Петербурге, учился здесь в гимназии в университете и преподавал в последнем. Иначе говоря, М. Фасмер выступает не только как автор словаря, но и как живой свидетель употребления фиксируемого им слова.

Следовательно, мантифолия – это «патетическая речь», с явной авторской иронией. Эта ирония по отношению к витиеватости речи (и слога вообще) чрезвычайно характерна для Чехова, который высоко ставил сдержанность языка художественной литературы. «В каждой напыщенной речи ему виделась ложь», – свидетельствует (в кн.: О Чехове. М., 1967). Это не значит, что Чехов не ценил ораторского искусства, напротив, в 1893 году он написал специальную заметку «Хорошая новость» – о наметившемся интересе к «истинному красноречию», противопоставляемому им «неуместной цветистости», «пошлому краснобайству» (см. об этом подробнее в сборнике «Русские писатели о языке». Л., 1954).

Теперь можно подвести итоги. Лексикографические источники свидетельствуют о том, что жаргонно-семинаристское по происхождению слово мантифолия – при общей его иронической окраске – выступало в двух различных значениях: «случай, казус» и «патетическая (витиеватая) речь». Оба эти значения слова мантифолии нашли отражение в произведениях Чехова: первое – в тексте повести «Палата № 6», второе – в тексте рассказа «Оратор».

Но почему же мантифолия с уксусом? Выражения со словом уксус в употреблении Чехова, по-видимому, служили для подчеркнутой отрицательной оценки чего-либо. Так, говоря о самокритичности Чехова при оценке своих произведений (дребедень, ерундишка и т. п.), в книге «О Чехове» приводит и такую чеховскую самооценку – канифоль с уксусом (с. 36). Можно думать, что такая – индивидуальная – особенность словоупотребления Чехова семантически базируется на ассоциативной связи значений слов уксус («жидкость с резким кислым вкусом») и кислый (разговорно-оценочное «выражающий неудовольствие»).

Впервые опубликовано в журнале «Русская речь» (1983, № 1)

Текущий рейтинг:

Источник

Мантифолия с уксусом

Слово мантифолия мы встречаем в одном из самых известных, самых драматических произведений А. П. Чехова – в повести «Палата № 6». Напомним это место (начало главы VIII):

«Года два тому назад земство расщедрилось и постановило выдавать триста рублей ежегодно в качество пособия на усиление медицинского персонала в городской больнице впредь до открытия земской больницы, и на помощь Андрею Ефимовичу (доктору Рагину. – Б. Ш. ) был приглашен городом уездный врач Евгений Фёдорыч Хоботов». Далее в тексте следует описание внешности Хоботова, его образа жизни и привычек – и, наконец, особенностей его речи: «Большой охотник употреблять в разговоре такие слова, как канитель, мантифолия с уксусом, будет тебе тень наводить и т. п.».

Увы, ботанические словари и справочники такого термина не содержат. Тот же результат от обращения к ученому секретарю Ботанического сада АН СССР: по данным отдела систематики растений, такого ботанического термина нет. Но, может быть, мантифолия – это название лекарственного растения, теперь (а повесть Чехова была опубликована в 1892 году!) в медицине не употребляемого? Фармацевтический факультет I медицинского института, Всесоюзный научно-исследовательский химико-фармацевтический институт АМН СССР дают одинаковый ответ: лекарственного растения с таким названием нет. А один из опрашиваемых ученых-фармацевтов даже усомнился: не ошибка ли у Чехова при переписке или при печатании?

Итак, выясняется, что, казалось бы, логически и лингвистически обоснованный путь поиска завел нас в тупик. Но если мантифолия – не растение, то что же это такое? Ведь контекст (начало главы VIII) не подсказывает толкований этого слова. Остается одно: фронтальный просмотр произведений Чехова (прежде всего – за тот же период) и русских словарей (в том числе и досоветского периода). И уже таким образом находим, что слово мантифолия употреблено Чеховым также в другом произведении, более раннем – в рассказе «Оратор» (1886). Здесь некто Поплавский уговаривает своего приятеля Григория Петровича Запойкина произнести речь на похоронах коллежского асессора Вавилонова: «Блины будут, закуска. на извозчика получишь. Поедем, душа! Разведи там на могиле какую-нибудь мантифолию поцицеронистей, а уж какое спасибо получишь!»

Вот теперь-то становится понятным, почему безрезультатными были наши поиски растения: в основе этого двухсложного слова не латинское folium, а греческое рhоnо (звук), и л в мантифолии – результат закономерного фонетического расподобления н – н и н – л (замены одного из двух одинаковых или сходных звуков другим, менее сходным в отношении артикуляции с тем, который остался без изменения). И если при фронтальном просмотре словарей обнаружение статьи Мантифолия в этимологическом словаре русского языка могло показаться неожиданным, то наличие такой статьи у М. Фасмера вполне закономерно: ведь Фасмер родился в 1886 году в Петербурге, учился здесь в гимназии в университете и преподавал в последнем. Иначе говоря, М. Фасмер выступает не только как автор словаря, но и как живой свидетель употребления фиксируемого им слова.

Следовательно, мантифолия – это «патетическая речь», с явной авторской иронией. Эта ирония по отношению к витиеватости речи (и слога вообще) чрезвычайно характерна для Чехова, который высоко ставил сдержанность языка художественной литературы. «В каждой напыщенной речи ему виделась ложь», – свидетельствует К. И. Чуковский (в кн.: О Чехове. М., 1967). Это не значит, что Чехов не ценил ораторского искусства, напротив, в 1893 году он написал специальную заметку «Хорошая новость» – о наметившемся интересе к «истинному красноречию», противопоставляемому им «неуместной цветистости», «пошлому краснобайству» (см. об этом подробнее в сборнике «Русские писатели о языке». Л., 1954).

Теперь можно подвести итоги. Лексикографические источники свидетельствуют о том, что жаргонно-семинаристское по происхождению слово мантифолия – при общей его иронической окраске – выступало в двух различных значениях: «случай, казус» и «патетическая (витиеватая) речь». Оба эти значения слова мантифолии нашли отражение в произведениях Чехова: первое – в тексте повести «Палата № 6», второе – в тексте рассказа «Оратор».

Впервые опубликовано в журнале «Русская речь» (1983, № 1)

Тэги: А.П.Чехов, слова и речь в произведениях Чехова, происхождение слова `мантифолия`

Прокомментируйте!

Выскажите Ваше мнение:

Вакансии для учителей

Источник

Читальный зал

Наука и жизнь

Русский язык в школе

Русский язык за рубежом

Русская речь

Мир русского слова

Журнал «Грамоты.ру»

Исследования и монографии

Конкурсные публикации

Труды Бориса Самойловича Шварцкопфа

Мантифолия с уксусом

Слово мантифолия мы встречаем в одном из самых известных, самых драматических произведений – в повести «Палата № б». Напомним это место (начало главы VIII):

«Года два тому назад земство расщедрилось и постановило выдавать триста рублей ежегодно в качество пособия на усиление медицинского персонала в городской больнице впредь до открытия земской больницы, и на помощь Андрею Ефимовичу (доктору Рагину. – Б. Ш.) был приглашен городом уездный врач Евгений Фёдорыч Хоботов». Далее в тексте следует описание внешности Хоботова, его образа жизни и привычек – и, наконец, особенностей его речи: «Большой охотник употреблять в разговоре такие слова, как канитель, мантифолия с уксусом, будет тебе тень наводить и т. п.».

Может быть, попробовать обратиться за помощью к Обратному словарю русского языка (М., 1974)? И действительно, здесь как будто намечается путь поиска. Слова мантифолия, правда, здесь тоже нет, но зато есть каприфолия и центифолия, также включающие в себя латинский элемент – folium (лист, лепесток, им. пад. мн. ч. folia), оба они в Толковом словаре под редакцией снабжены пометой «бот[анический]» и определяются соответственно как «вьющийся кустарник, жимолость, козья лоза (лат. сaprifolium – козлиный лист)» и «махровая садовая роза (лат. caprifolia – столепестная)». Это как будто дает нам основания предположить, что и в случае со словом мантифолия мы также имеем дело с ботаническим термином – обозначением растения.

Увы, ботанические словари и справочники такого термина не содержат. Тот же результат от обращения к ученому секретарю Ботанического сада АН СССР: по данным отдела систематики растений, такого ботанического термина нет. Но, может быть, мантифолия – это название лекарственного растения, теперь (а повесть Чехова была опубликована в 1892 году!) в медицине не употребляемого? Фармацевтический факультет I медицинского института, Всесоюзный научно-исследовательский химико-фармацевтический институт АМН СССР дают одинаковый ответ: лекарственного растения с таким названием нет. А один из опрашиваемых ученых-фармацевтов даже усомнился: не ошибка ли у Чехова при переписке или при печатании?

Итак, выясняется, что, казалось бы, логически и лингвистически обоснованный путь поиска завел нас в тупик. Но если мантифолия – не растение, то что же это такое? Ведь контекст (начало главы VIII) не подсказывает толкований этого слова. Остается одно: фронтальный просмотр произведений Чехова (прежде всего – за тот же период) и русских словарей (в том числе и досоветского периода). И уже таким образом находим, что слово мантифолия употреблено Чеховым также в другом произведении, более раннем – в рассказе «Оратор» (1886). Здесь некто Поплавский уговаривает своего приятеля Григория Петровича Запойкина произнести речь на похоронах коллежского асессора Вавилонова: «Блины будут, закуска. на извозчика получишь. Поедем, душа! Разведи там на могиле какую-нибудь мантифолию поцицеронистей, а уж какое спасибо получишь!»

Вот теперь-то становится понятным, почему безрезультатными были наши поиски растения: в основе этого двухсложного слова не латинское folium, а греческое рhо ˉ n ˉ о (звук), и л в мантифолии – результат закономерного фонетического расподобления н – н и н – л (замены одного из двух одинаковых или сходных звуков другим, менее сходным в отношении артикуляции с тем, который остался без изменения). И если при фронтальном просмотре словарей обнаружение статьи Мантифолия в этимологическом словаре русского языка могло показаться неожиданным, то наличие такой статьи у М. Фасмера вполне закономерно: ведь Фасмер родился в 1886 году в Петербурге, учился здесь в гимназии в университете и преподавал в последнем. Иначе говоря, М. Фасмер выступает не только как автор словаря, но и как живой свидетель употребления фиксируемого им слова.

Следовательно, мантифолия – это «патетическая речь», с явной авторской иронией. Эта ирония по отношению к витиеватости речи (и слога вообще) чрезвычайно характерна для Чехова, который высоко ставил сдержанность языка художественной литературы. «В каждой напыщенной речи ему виделась ложь», – свидетельствует (в кн.: О Чехове. М., 1967). Это не значит, что Чехов не ценил ораторского искусства, напротив, в 1893 году он написал специальную заметку «Хорошая новость» – о наметившемся интересе к «истинному красноречию», противопоставляемому им «неуместной цветистости», «пошлому краснобайству» (см. об этом подробнее в сборнике «Русские писатели о языке». Л., 1954).

Теперь можно подвести итоги. Лексикографические источники свидетельствуют о том, что жаргонно-семинаристское по происхождению слово мантифолия – при общей его иронической окраске – выступало в двух различных значениях: «случай, казус» и «патетическая (витиеватая) речь». Оба эти значения слова мантифолии нашли отражение в произведениях Чехова: первое – в тексте повести «Палата № 6», второе – в тексте рассказа «Оратор».

Но почему же мантифолия с уксусом? Выражения со словом уксус в употреблении Чехова, по-видимому, служили для подчеркнутой отрицательной оценки чего-либо. Так, говоря о самокритичности Чехова при оценке своих произведений (дребедень, ерундишка и т. п.), в книге «О Чехове» приводит и такую чеховскую самооценку – канифоль с уксусом (с. 36). Можно думать, что такая – индивидуальная – особенность словоупотребления Чехова семантически базируется на ассоциативной связи значений слов уксус («жидкость с резким кислым вкусом») и кислый (разговорно-оценочное «выражающий неудовольствие»).

Впервые опубликовано в журнале «Русская речь» (1983, № 1)

Текущий рейтинг:

Источник

Мантифолия с уксусом что такое

Это очень сложное место, и смысловых потерь здесь не избежать.

Во­первых, здесь важна изощренная, витиеватая манера выражаться. Последняя часть – обрывок поговорки «наводить тень на ясный день»,т.е. намеренно вносить в дело неясность. По смыслу поговорка близка к слову «канитель» (намеренное затягивание, запутывание дела). Кстати: поговорка у Чехова приведена не полностью, оборвана на середине – это придает фразе небрежность и подчеркнутую разговорность, которую хорошо бы передать в переводе.
«Мантифолия с уксусом» – выражение непонятное даже для русского человека, это неологизм / окказионализм, изобретение самого доктора (доктора Чехова). Но, поскольку оно попадает в окружение «канители» и «тень наводить» (сходных по смыслу), оно тоже прочитывается как что­то вроде «неприятного затягивания, проволочки» – уж по крайней мере, чего­то раздражающего. Оттенок неприятности передается словом «уксус». Комический эффект выражения основан на столкновении слова очень прозаического и конкретного (уксус) и слова, которое обозначает черт знает что и к тому же предполагает какие­то иноязычные прототипы, хотя определить их невозможно. Это просто чувствуется – и не только мной. 100%. (Ю. Я. сказала то же самое).
Во­вторых, и это очень важно, речь Евгения Федорыча социально окрашена. Он – разночинец, т.е. выходец из недворянских классов (из мелкого чиновничества, духовенства). «Потомок» тургеневского Базарова; тот ведь, кстати, доктором был. Очень узнаваемый типаж – что называется, с «родословной». Разночинцы вошли в русскую литературу именно с романом Тургенева. Если огрублять, это люди образованные (очень важно!), зарабатывают интеллектуальным трудом (слово «интеллигенция» в современном значении примерно тогда же появилось – говорят, Боборыкин придумалJ), во главу угла ставят профессионализм, практику, пользу – в противоположность дворянскому прекраснодушию (слово «аристократ» в устах Е.Ф. звучит как ругательство), в противоположность любви к музыке, поэзии и прочим бесполезным вещам (в 60­е в журналах серьезно обсуждался вопрос: что выше – Пушкин или сапоги?). Потому что какая может быть поэзия, когда народ бедствует? Именно на этой волне, кстати, формировался институт земства, о котором речь шла выше.
Все эти выражения – на первый взгляд, случайные – передают некую деловитость. Разночинец – прежде всего, человек дела, действия. Другое дело, что Чехов уже не в 60­е писал, и изменилось все уже с того времени – и он с этой «узнаваемостью» уже играет – там ведь все наизнанку вывернуто.
Думаю, деловистость тоже можно как­то по­шведски передать. Но с учетом того, что у Чехова это выражено ненавязчиво, в закамуфлированной форме – это ведь только я уже все так жирно прописываю.
Опять же, сочетание пословицы и слова «иностранного» происхождения – пусть и неясного. Демократичность – и приобщенность образованию. Этот тезис может показаться неубедительным и комичным, но знакомство с иностранным языком в России 19, да и 20 века – синоним образованности или светскости (в случае с аристокритией). Кстати, Зощенко потом будет намеренно пользоваться таким приемом: вкладывать в уста своих недалеких, необразованных персонажей заимствованные слова, часто исковерканные (герой стремится показать свою образованность, которой на самом деле нет).
Мне кажется, это тот случай, где смысловые потери неизбежны. Но стилистику – разговорность, пословичность, комический эффект, столкновение прозаизма с заимствованным и в то же время придуманным словом – наверно, можно передать. Другое дело, что для шведского читателя за этим не будет стоять социальной реальности. Впрочем, я могу ошибаться.

…знаете, М., я все про эту мантифолию думаю – над своими конверторами сидючи. это, конечно, может быть французский, и тогда пейоративных коннотаций только добавляется, потому как язык – «классово чуждый». но может ведь оказаться и латынь – как язык профессии (опять же, к вопросу о разночинской самоидентификации).
так что не знаю я, хотя Чехов­то знал, конечно ))

Ниже приводится собственно текст статьи:

Мантифолия с уксусом

Источник

Текст книги «Знаем ли мы русский язык. «

Автор книги: Мария Аксенова

Жанр: Языкознание, Наука и Образование

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Каждый из нас ежедневно озабочен тем, чтобы пополнить продуктовый запас или денежный, но мало кто печётся о пополнении своего словарного запаса. А зря! Ведь он самый надёжный – его не истратишь, не потеряешь, не проиграешь…

И в первую очередь словарный запас пополняют синонимы.

Синонимы – слова, близкие по значению, но различные по звучанию. Именно они помогают нам говорить образно и нескучно, избегать однообразия и передавать множество оттенков наших чувств.

Корней Иванович Чуковский, человек с чувством юмора, писал: «Многие думают, что девушки бывают только красивые. Между тем они бывают миловидные, хорошенькие, пригожие, недурные собой и мало ли какие ещё».

Скажем, понятие о большом количестве чего-либо передаётся словом «много», и, к сожалению, чаще всего только им мы и ограничиваемся. Но давайте попытаемся разнообразить нашу речь.

Денег может быть «много», а может – «прорва» или, как говорила булгаковская Аннушка, столько, что «куры не клюют». Если мы скажем – не «деньги», а «деньжищи», то тоже понятно: человек, их имеющий, ни в чём не нуждается.

«Море огней», «лес рук», «бездна чувств», «тьма людей», «тучи комаров», «рой мыслей»… Оказывается, слову «много» легко найти замену – стоит только постараться.

Умение выбрать точный синоним – огромное достоинство говорящего.

Можно есть пищу, а можно её вкушать! Можно усваивать знания, а можно их впитывать. Можно радоваться, а можно ликовать! Можно сердиться, а можно негодовать! Как говорится, почувствуйте разницу!

Гениальные писатели её чувствовали всегда. Так, например, встречаем у Чехова: «Доктора пригласить, а фельдшера позвать».

«Умолять», «ходатайствовать», «клянчить»… Конечно, все три глагола легко заменить универсальным «просить». Но это значит упростить нашу речь, сделать её менее образной.

Впрочем, синонимами не стоит злоупотреблять. Когда они ничего не добавляют к сказанному, то кажутся простым нагромождением и только засоряют речь. В одном ряду синонимы уместны лишь тогда, когда усиливают друг друга.

Глава третья
Откуда берутся слова?

Помните Настасью Ивановну из «Театрального романа» Михаила Булгакова? Старушка ужасалась, узнав, что Максудов написал новую пьесу. «Разве уж и пьес не стало? – ласково-укоризненно спрашивала она. – Начнёшь играть – в двадцать лет не переиграешь! Зачем же вам тревожиться сочинять?»

Точно так многих сегодня отпугивает всё новое, что появляется в русском языке. Зачем же тревожиться и изобретать слова, когда тех, что есть, хватит не на одну жизнь!

И тем не менее новые слова в языке постоянно появляются. Филологи называют их неологизмами.

Самые смелые творцы новых слов – дети. Кто из нас не читал книжку Корнея Чуковского «От двух до пяти»! Кто не восторгался точностью и меткостью детских неологизмов! «Мы так купались! Такую брызгань подняли!» «Брызгань»! Хорошо словцо! И в самом деле, если есть «темень», то может быть и «брызгань»!

А как вам нравится «Мадонна с мадонёнком»? Почему бы и нет? Олениха с оленёнком, мать с ребёнком, а Мадонна с мадонёнком…

У каждого слова есть свой автор. Но, увы, большинство авторов так и останутся неизвестными! Однако в некоторых случаях авторство установлено.

Кажется, что такие дивные слова, как «влюблённость», «трогательность», существовали тысячу лет. Ан нет! Им чуть более двухсот! И появились они в русском языке благодаря писателю и историку Николаю Михайловичу Карамзину. Он же родитель таких нужных сегодня и важных слов, как «благотворительность», «вольнодумство», «достопримечательность», «ответственность»… и многих других.

Чуть старше, но по меркам языка ещё тоже очень молодые, романтические слова «созвездие» и «полнолуние». Счастьем их произносить мы обязаны Михаилу Васильевичу Ломоносову.

Если бы не Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, русский язык был бы беднее без такого меткого слова, как «головотяпство».

Хлёсткое, бьющее наотмашь слово «бездарь» первым употребил Игорь Северянин.

Мы часто чувствуем себя «изнемождёнными» только из-за Велимира Хлебникова. Он придумал это слово!

Глагол «стушеваться» вошёл в литературный язык благодаря Фёдору Михайловичу Достоевскому.

Ну а планов «громадьё» мы строим с подачи Владимира Маяковского.

Кстати, кому-то, может быть, интересно узнать, сколько всего слов в русском языке? В Большом академическом словаре зафиксировано 131 257 слов. В Толковом словаре живого великорусского языка Даля – около 200 тысяч слов. Но цифра эта всё же условна. Язык в количественном отношении неисчислим.

Чем больше наш словарный запас, тем ярче наша речь. А она в каком-то смысле творец нашей судьбы. Верно сказал Сократ: «Заговори, чтоб я тебя увидел».

Любой филолог нам скажет, что язык по своей природе консервативен и неохотно впускает в себя новые слова. Но гениям русской литературы порой становилось тесно в границах дозволенного, и они дерзко наделяли язык своих героев новыми словами и выражениями.

Предлагаю открыть томик Антона Павловича Чехова.

Самый интеллигентный, тактичный и скромный классик русской литературы был и самым большим шутником. Искромётная фантазия Чехова в стремлении разрушить языковой шаблон неистощима.

Как весело и ловко он обращался с суффиксами! И привычные слова вдруг приобретали новые яркие оттенки. «Ерундишка» – это уж совсем что-то никчемное, это гораздо точнее, чем «ерунда»! А знаменитое чеховское «чепухенция»? Ещё лучше! И удивительное дело, вроде и «припечатал» Антон Павлович словом, а не грубо, не обидно, улыбчиво… «Спасибище»… Прочитаешь такое и сразу понимаешь силу чувства благодарности. Не просто «стихи», а «стишины»! Видимо, тот, кого писатель наградил этим словом, начертал нечто величественное.

А как вам понравится выражение «мантифолия с уксусом»? Филологи с ног сбились в поиске этимологии этой самой «мантифолии».

В рассказе «Оратор» некто Поплавский уговаривает своего приятеля Запойкина произнести на похоронах речь: «Поедем, душа! Разведи там на могиле какую-нибудь мантифолию поцицеронистей, а уж какое спасибо получишь!»

Понятно, что «мантифолия» – это витиеватая речь. Ну а уж когда она «с уксусом», то это вообще что-то непредсказуемое!

Кстати, Антон Павлович был чрезвычайно требователен к себе и порой называл «мантифолией» и «канифолью с уксусом» написанное им самим.

Чехов был мастером каламбура и пародии. Скажем, его раздражали общепринятые пафосные обращения. Высмеивая их, он изобретал свои: «ваше великолепие», «ваше вдовство», «ваше целомудрие»…

А какой букет обращений к любимым женщинам?! Влюблённые, заимствуйте: «Золотая, перламутровая и фильдекосовая Лика!»

Антон Павлович оставил нам выражения, ставшие крылатыми. Например, «свадебный генерал». Перевожу на современный язык: это некая ВИП-персона, приглашённая в незнакомое общество за деньги для придания вечеринке солидности.

«Человек в футляре» – так мы говорим о том, кто опасается всего нового и яркого, благоговеет перед любым начальством и слепо следует циркулярам. Вспомним незабвенного чеховского Беликова, который всегда ходил «в тёмных очках, фуфайке, уши закладывал ватой, а когда садился на извозчика, то приказывал поднимать верх».

Чехов показал нам и «небо в алмазах». Правда, у него это выражение было высоким – символом Идеального. Оно впервые появилось в пьесе «Дядя Ваня» в словах Сони: «Мы отдохнём! Мы услышим ангелов, мы увидим всё небо в алмазах, мы увидим, как всё зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка».

Сегодня выражение «небо в алмазах» стало скорее угрозой. «Я покажу тебе «небо в алмазах»!» Видимо, имеется в виду, сделаю нечто такое, что искры из глаз посыплются.

Вслед за Чеховым мы повторяем афоризмы, часто забывая о их авторстве. «Краткость – сестра таланта». «Если жена тебе изменила, то радуйся, что она изменила тебе, а не Отечеству». «Хорошее воспитание не в том, что ты не прольёшь соуса на скатерть, а в том, что не заметишь, если это сделает кто-нибудь другой». «Ехать с женой в Париж – всё равно что ехать в Тулу со своим самоваром».

Наконец, именно Антон Павлович завещал нам «по капле выдавливать из себя раба» и помнить, что «в человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли».

Язык М. В. Ломоносова

Вы, наверное, замечали, что некоторые ораторы говорят вроде бы и возвышенно, и красиво, и пафосно, а вызывают отталкивающее впечатление.

Михаил Васильевич Ломоносов предупреждал, что подобными словами следует пользоваться «с великой осторожностью, чтобы слог не казался надутым». Какая меткая характеристика – «надутый слог»! Я всегда вспоминаю об этом, когда меня «заносит».

Вообще трудно переоценить то, что сделал для русской словесности Михаил Васильевич. Белинский называл Ломоносова «Петром Великим нашей литературы», а Пушкин утверждал, что Михаил Васильевич «не только основал университет, но и сам является нашим университетом».

Студенты любого факультета могут учиться по книгам великого русского учёного-энциклопедиста. Нас же интересует его вклад в развитие русского языка.

Сегодня много говорят о том, что язык консервативен. Любой намёк на реформу принимается в штыки и будоражит общество. Возможно, кто-то удивится, но в своё время таким дерзким возмутителем спокойствия был и великий Ломоносов. Он призывал развивать живой, понятный, образный язык. «Весьма обветшавшие», по выражению Михаила Васильевича, церковнославянские слова – например, такие, как «мя», «тя», «вем», «бо», – отжили свой век и должны занять место на музейной полке, считал Ломоносов. Туда же отправилось «свене». Его заменило слово «кроме». Вместо «овогда» стали повсеместно говорить «иногда».

Просторечные слова также подверглись критике учёного. Скажем, он резко возражал против употребления слова «утре» вместо слова «завтра». «Новым словам не надобно старых окончаниев давать, которые неупотребительны», – записал он на полях книги.

Наши учёные должны поклониться Ломоносову за создание русского научного языка. Ведь если бы не он, то не исключено, что до сих пор в научном мире были бы в ходу такие неблагозвучные для русского уха термины, как «солюция» и, страшно сказать, «пендула»! Благодаря Михаилу Васильевичу мы их знаем как мирные и безобидные «раствор» и «маятник». Пафосную «циркумференцию» заменило мягкое слово «окружность». «Аддиция» превратилась в «сложение», «триангул» стал «треугольником», а «текен» – «чертежом».

Михаил Васильевич был убеждён: «Того, что русскому языку весьма несвойственно, из других языков не вносить».

«Опыт», «наблюдение», «земная ось», «градусник», «преломление», «равновесие», «диаметр», «квадрат», «кислота» и «минус» – все эти термины тоже были введены великим творцом слов Ломоносовым. Он был и физиком, и лириком в одном лице. Романтичные «созвездие» и «полнолуние» тоже подарил нам этот титан русской словесности.

Тем, кому самым скучным на свете кажется слово «грамматика», мы ответим изречением Ломоносова: «…тупа оратория, косноязычна поэзия, неосновательна философия, неприятна история, сомнительна юриспруденция без грамматики».

Он был автором первой русской грамматики, по которой мы, собственно, и живём до сих пор. Не поверите, но и сегодня наши двоечники совершают всё те же ошибки, от которых Михаил Васильевич предостерегал ещё в середине XVIII века в своей «Русской грамматике»: «Окончаниями от правил отходит немалое число глаголов, из которых знатнейшие суть: даю, ем, хочу. Я хочу, ты хочешь, он хочет, мы хотим, вы хотите, они хотят. Говорят иные – хочем, хочете, хочут. Однако непристойно».

«Грамматика» Ломоносова была издана четырнадцать раз. В ней, в частности, он писал: «Карл V, римский император, говаривал, что ишпанским с Богом, французским – с друзьями, немецким – с неприятельми, италиянским – с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашёл бы в нём великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италиянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка».

Титанической фигуре Ломоносова нет равных в истории русской культуры. Как много он успел! Как ему это удалось? А вот ответ его племянницы Матрёны Евсеевны: «Бывало, сердечный мой, так зачитается да запишется, что целую неделю не пьёт, не ест ничего, кроме мартовского пива с куском хлеба и масла».

А что? Прекрасный натюрморт: хлеб, масло, пиво и «Грамматика» Ломоносова.

Самые любимые слова русских: «авось» и «ничего»

Есть в нашем языке одно слово, которое на протяжении столетий вызывает острый интерес лингвистов, философов, писателей… Одни его любят, а другие – нет! Но все сходятся в одном: это самое русское среди всех русских слов – причём настолько, что его невозможно перевести ни на один язык. Аналогов ему просто нет! Это слово «авось».

Многие учёные мужи утверждают, что словом «авось» можно объяснить загадочную нашу душу, парадокс России и всё, что с ней когда-либо происходило; что это якобы позиция русского человека, который беспечно полагается чаще на удачное стечение обстоятельств, чем на собственные силы.

Слово «авось» приобретает угрожающий масштаб!

Согласен ли с этим наш народ? И вообще, «авось» – это хорошо или плохо?

Вспомним некоторые пословицы и поговорки: «Русак на авось и взрос». «Авось – вся надежда наша». «Авось не унывает». И наконец – «Авось – великое слово». Как говорится, «без комментариев».

Но есть и другое народное мнение: «Авось – дурак, с головою выдаст». «Авосевы города не горожены, авоськины детки не рожены». «Авось с небосем водились, да оба в яму свалились». «Кто авосьничает, тот и постничает».

Счёт равный! Вот и думай что хочешь! Интересно, а что скажут русские писатели?

«Зачем же так пренебрегать авоськой с небоськой? Нехорошо… Во-первых, они очень добрые и тёплые русские ребята, способные кинуться, когда надобно, и в огонь, и в воду, а это чего-нибудь да стоит в наше практическое время» – так считал Николай Лесков, признанный самым национальным писателем России.

А Пушкин и вовсе воспринимал «авось» чуть ли не как национальный речевой пароль: «Авось, о шиболет народный! Тебе б я оду посвятил!»

Великий поэт, как всегда, прав! В 17-томном Словаре современного русского литературного языка, который содержит 131 257 слов, непроизводных существительных славянского происхождения всего 544, причём собственно русских – 49. И среди них чуть ли не на первом месте «авось»!

Слово встречается с XVI века. Правда, тогда оно состояло из трех слов «а-во-се», что значит «а вот так!». Что ж, вполне уверенное восклицание, которое трудно поколебать.

Кстати, слово «авоська» – плетёная хозяйственная сумка – тоже произошло от старорусского «авося». Правда, появилась «авоська» гораздо позднее – в 30-х годах XX века. Продукты было достать тогда трудно. Вот и выходил человек из дома с душой и сумкой нараспашку – авось-ка что-нибудь куплю. В авоське помещалось всё в неограниченном количестве – арбузы, книги, картошка, пустые бутылки… Эта волшебная сумка имела свойство растягиваться.

Говорят, что слово «авоська» придумал Аркадий Райкин. Во всяком случае, в интервью «Литературной газете» он сам однажды признался: «Я горжусь своим открытием. Неожиданно для себя мне удалось придумать новое слово».

Когда же из магазинов пропало совсем всё, Михаил Жванецкий переименовал «авоську» в «нихренаську». Скудно, плохо – зато весело!

Многие столетия наши предки жили, приговаривая: «Авось пронесёт! Небось плохого не случится!» И «авоська» с «небоськой» им помогали! Ведь давно известно – слово материально!

Есть у нас и ещё одно любимое слово – тоже загадочное для иностранца. С одной стороны, оно ничего не выражает, с другой – им можно выразить всё. Это слово «ничего».

Один из рассказов Гиляровского так и называется – «Ничего». В нём Владимир Алексеевич вспоминает свою встречу с чешским публицистом Клофачем. Беседа, собственно, свелась к обсуждению этого самого слова. Во время Русско-японской войны Клофач отступал вместе с нашими солдатами после боя под Хайченом. И вот что он вспоминал: «Жара – 53 градуса, воды ни капли целый день. Солдаты едва передвигают ноги, томясь от жажды под жгучими лучами, а шутки между ними не прекращаются. «Устали?» – спрашиваю я то там, то тут, желая их ободрить. «Ничего!» – отвечают они, ласково улыбаясь, и продолжают идти». Клофач был потрясён, что даже умирающий боец, раненный гранатами, смог прошептать всего лишь одно слово – «ничего».

«Да, это великое слово, – пишет Гиляровский, – в нём непоколебимость России, в нём могучая сила русского народа, испытавшего и вынесшего больше, чем всякий другой народ. Только могучему организму всё нипочём! «Ничего! Вытерпим!» – говорят и теперь».

Особое отношение к слову «ничего» было и у немецкого канцлера Отто Бисмарка. Об этом Гиляровский тоже вспоминает в своём рассказе.

Впрочем, история эта известная, и я перескажу её своими словами.

В бытность свою послом в России Бисмарк по пути из Москвы в Петербург нанял ямщика. Взглянув на лошадей, Бисмарк усомнился, что они вообще могут передвигаться. По его мнению, худосочные клячи давно уже должны были быть отправлены на заслуженный отдых. Канцлер указал на это ямщику, долго возившемуся с поводьями. «Ничего!» – ответил ямщик и понесся так быстро по скверной дороге, что Бисмарк начал бояться другого: «Да ты меня не вывалишь?» – «Ничего!» – отозвался ямщик. Тут они и опрокинулись. Бисмарк упал в снег, до крови изодрав лицо. В ярости он замахнулся на ямщика металлической тростью. А тот пытался отереть кровь с лица канцлера снегом и всё приговаривал: «Ничего, ничего…» В Петербурге Бисмарк заказал кольцо из той самой трости и приказал сделать на нём надпись: «Ничего». Канцлер потом не раз признавался, что слово «ничего» утешало его в самые скверные минуты. Он говорил его сам себе, вспоминал ямщика, и на душе становилось легче. Это слово «ничего» помогло Бисмарку понять русских и полюбить наш язык. Кстати, именно Бисмарку принадлежит крылатая фраза: «Русские долго запрягают, но быстро едут».

Когда железного канцлера упрекали за слишком мягкое отношение к России, он отвечал: «В Германии только я один говорю «ничего», в России – весь народ». В этом слове для Бисмарка была зашифрована вся сила духа русских.

А что же сами русские думают об этом слове? Вот что писал поэт Петр Вяземский: «Какая погода сегодня?» – «Ничего». – «Как вам нравится эта книга?» – «Ничего». – «Красива ли та женщина»? – «Ничего». – «Довольны ли вы своим губернатором?» – «Ничего». В этом обороте есть какая-то русская лукавая сдержанность, боязнь проговориться, какое-то совершенно русское «себе на уме».

Даже языковеды не сразу скажут, какая это часть речи: отрицательное местоимение? Наречие? Модальная частица? Неизменяемое прилагательное? Категория состояния? Вот такое многозначное слово «ничего».

Кстати, в последние годы у нас появилось ещё одно «лукаво-сдержанное» слово, которым мы отвечаем на большинство вопросов. И это тоже подметил иностранец. Правда, не немец, а швед – первый гендиректор ИКЕА в России Леннарт Дальгрен.

Вот цитата из его книги «Вопреки абсурду. Как я покорял Россию, а она – меня»: «Нормально»… Вне всяких сомнений, это одно из самых употребляемых слов русского языка. Всё у них нормально. «Как дела?» – «Нормально». – «Как здоровье?» – «Нормально». О чём ни спросишь, всё нормально. При этом я не уставал удивляться, есть ли в России хоть что-нибудь, что вписывается в моё понимание нормы».

Нормально сказал? По-моему, ничего.

«Иностранцы» в России

«Горе тебе, словесность русская и стихотворство, за то, что восприняли имена иноязычные – литература и поэзия». С таким пафосом и витиеватостью горевал по поводу вторжения в русский язык иностранных пришельцев Валерий Брюсов.

Михаил Зощенко отозвался на ту же тему в свойственной ему ироничной манере в рассказе «Обезьяний язык»: «Трудный этот русский язык, дорогие граждане! Беда, какой трудный. Главная причина, что иностранных слов в нём до черта. Я вот на днях слышал разговор: «А что, товарищ, это заседание пленарное будет али как?» – «Пленарное». – «Ишь ты, то-то я и гляжу, что такое? Как будто оно и пленарное». – «И кворум такой подобрался – только держись». – «И что же он, кворум-то этот?» – «Да ничего. Подобрался, и все тут». – «Скажи на милость, с чего бы это он?» Трудно, товарищи, говорить по-русски».

И в самом деле трудно! Ну, скажем, как сегодня прийти к «консенсусу» и при этом не заблудиться? И как писать – «бренды» и «тренды» – через «е» или «э» оборотное? И когда себя начинаешь «позиционировать», плохо не станет? Конечно же «саммит» – это короче, чем «встреча в верхах». Разумеется, «топлес» – это так возвышенно, а «без лифчика» – так вульгарно! Новая постановка или новая редакция? Обречены на провал! Только «ремейк»! И тогда будет успех!

От обилия иностранных слов устаёшь не меньше, чем от городского шума! Наступает момент, когда тебе больше не нужно ни гамбургеров, ни суши! Ты понимаешь, что тебя спасут только деревенское молоко и картошка! И ты мчишься в деревню! Улыбаясь, слушаешь незатейливые рассуждения деревенских жителей, и сердце «отпускает»!

«Но панталоны, фрак, жилет – всех этих слов на русском нет». С Александром Сергеевичем тоже нельзя не согласиться.

Сегодня мы наблюдаем второе мощное пришествие иностранных слов. Первое случилось в Петровскую эпоху. Филолог Никита Алексеевич Смирнов так писал о нём в начале XX века: «Появляются администратор, ауди тор, бухгалтер, губернатор, инспектор, министр, президент, префект и другие важные особы. Все эти персоны адресуют, аккредитуют, арестуют, конфискуют, претендуют, штрафуют, трактуют разные акты, апелляции, векселя, облигации, проекты, тарифы и т. п.».

Попробуйте сегодня убрать все эти слова, и, не дай бог, разрушится государство Российское!

И тем не менее повода для паники нет! Язык перебирает тысячи иностранных слов, чтобы предпочесть десятки! Эти иностранцы становятся обрусевшими! Ну и пусть их живут!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО «ЛитРес» (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Источник