Мужику война как зайцу курево что значит
Фразы из фильма «А зори здесь тихие»»
«А зори здесь тихие» — советский двухсерийный художественный фильм, снятый в 1972 году по одноимённой повести Бориса Васильева режиссёром Станиславом Ростоцким.
Я мокрая до самых… В общем, вам по пояс будет.
А главное — детишек могла бы нарожать, а они бы внуков и правнуков. И не оборвалась бы ниточка… А они по этой ниточке ножом.
Эх, бабы-бабы. Мужику война — это как зайцу курево, а уж вам-то…
А что до трусости, так ее не было. Трусость, девчата, только во втором бою видно, а это растерянность, просто от неопытности. Верно, боец Четвертак? Слезы и сопли утереть приказываю.
В уставе что сказано? Командир ведь это не только военачальник, он еще и воспитателем быть обязан.
Тут слева и справа трясина — маму позвать не успеете.
Военнослужащим женского пола разрешается сушить белье на всех фронтах. Именно в целях маскировки.
Спасибо тебе, младший сержант, за секундочку, что мне дала. За ту секундочку до гробовой доски положено водкой поить.
Вытряхивайся в распоряжение штаба!
Преступили они законы человеческие и тем самым сами вне всяких законов оказались.
Да какой я вам теперь товарищ старшина, сестренки. Я вам вроде как брат родной, так зовите Федот или просто Федя, как маманя звала. Имечко-то у меня не круглое, ну да уж какое есть.
Не в цацки играем. О живых думать надо. На войне только этот закон. Приказываю надеть сапоги.
И вечный бой. Покой нам только снится.
Мы на кордоне совсем одни жили. Отец лесник был. Мне мама всегда говорила: «Ты верь, доченька, верь. Может и придет оно завтра, счастье-то, не обойдет тебя стороной».
И вечный бой. Покой нам только снится. Сквозь кровь и пыль летит, летит степная кобылица и мнет ковыль.
Звери они о двух руках, о двух ногах, лютые звери — фашисты, одно слово.
Не дается она, без платка-то…
Граната без запала — кусок железа. Булыжник — и тот больше стоит.
С немцем хорошо издали воевать. Пока вы свои карабинчики передернете, он из вас сито сделает.
Война ведь это не просто — кто кого перестреляет, война — это кто кого передумает.
Тут привыкнуть надо — душой зачерстветь.
Ты верь, Лиза, обязательно верь. Может, и верно счастье-то рядом ходит… И придет оно к тебе завтра. Только обратной дороги к нему нет.
В солдатской жизни баня — первое удовольствие.
Это тебе не казаки-разбойники, это война.
А тебе, Васков, я пришлю таких, которые от самогонки и юбок нос воротят живее, чем ты.
Я между прочим, товарищ старший сержант, очень нервная. И терять мне нечего!
А вот насчет того, что они тоже люди — это я как-то не подумал.
— Ой, Женька, ты русалка!
— У тебя кожа прозрачная, хоть скульптуру лепи.
— Такую фигуру в обмундирование паковать!
— А вы шлите непьющих. Непьющих, и чтобы на счет женского полу…
— Зенитчики, между прочим, по хатам жили.
— Так то — зенитчики, а мы — зенитчицы.
— Глупостей не надо делать даже со скуки.
— Ты зачем от награды отказалась?
— У меня свой личный счет имеется.
— Кстати, о помещеньице-то побеспокойтесь.
— Кустов поблизости не наблюдается.
— А у меня в конце четвертого класса медведь отца заломал.
— При чем здесь медведь?
— Я старшой. Окромя меня семь ртов. Пришлось образование закончить. А у них поди у всех по десять классов. От десяти четыре, будет шесть. Выходит я от них набольше отстал, чем сам имею. Не могу я с ними, товариц майор, отправьте меня на передовую.
— Нет, правда, девчат, а чем комендант не мужик? Надо его по жребию разыграть.
— Да ну, бродит по деревне пенек замшелый, в запасе двадцать слов, да и те из устава. Несерьезно.
— А то окопались тут, да еще командуете.
— Это хто окопалси? Это он окопался? Да из его еще подсчитаешь, шашнадцать осколков не вынутые. Да ты на его грудь глянь — почище, чем у тебя будет. Побольше блестит. Окопалси!
— Попали! Попали! Так их, девоньки, так!
— Вот когда моя работа началась.
— Что ж они сразу по двум бьют — дурёхи. В один надо было целить, в один!
— Указывает! Девки воюют, а ты, как таракан, в щель забился — герой. Ты туда иди, к ним. Чего середь баб растопырился?
— Помолчи! На войне у каждого свое место.
— Хорошее белье — моя слабость.
— Вот оденешь эту слабость — я влеплю тебе наряд вне очереди.
Цитаты из фильма «А зори здесь тихие»
— Болит? — Здесь у меня болит. Здесь свербит, Рита. Так свербит. Положил ведь я вас, всех пятерых положил, а за что? За десяток фрицев? — Ну зачем так… Всё же понятно, война… — Пока война, понятно. А потом, когда мир будет? Будет понятно, почему вам умирать приходилось? Почему я фрицев этих дальше не пустил, почему такое решение принял? Что ответить, когда спросят: что ж это вы, мужики, мам наших от пуль защитить не могли! Что ж, это вы со смертью их оженили, а сами целенькие?
Гражданское население мне не подчинено, сами говорили, а от них все зло.
А баба – известное дело, баба щипком жива.
А в голос всё-таки не читай: вечером воздух сырой, плотный тут, а зори здесь тихие… и потому слышно аж на пять вёрст…
А что до трусости, так её не было. Трусость, девчата, во втором бою только видно. А это растерянность просто. От неопытности.
Тот, последний путь он уже никогда не мог вспомнить. Колыхались впереди немецкие спины, болтались из стороны в сторону, потому что шатало Васкова, будто в доску пьяного. И ничего он не видел, кроме этих четырех спин, и об одном только думал: успеть выстрелить, если сознание потеряет. А оно на последней паутинке висело, и боль такая во всем теле горела, что рычал он от боли той. Рычал и плакал: обессилел, видно, вконец. И лишь тогда он сознанию своему оборваться разрешил, когда окликнули их и когда понял он, что навстречу идут свои. Русские…
О живых думать надо — на войне только этот закон.
Эх, бабы, бабы, несчастный вы народ! Мужикам война эта — как зайцу курево, а уж вам-то…
Человек в опасности либо совсем ничего не соображает, либо сразу за двоих.
А зори-то здесь тихие-тихие, только сегодня разглядел. И чисты-чистые, как слёзы.
Ведь так глупо, так несуразно и неправдоподобно было умирать в девятнадцать лет.
Тут привыкнуть надо, душой зачерстветь, и не такие бойцы, как Евгения, а здоровенные мужики тяжко и мучительно страдали, пока на новый лад перекраивалась их совесть.
— Голова у меня. побежала. — Завтра догонишь.
— Кому читаешь-то? Кому, спрашиваю, читаешь? — Никому. Себе. — А чего же в голос? — Так ведь стихи.
Федот Евграфович Васков – цитаты персонажа
Федот Евграфович Васков — комендант небольшого военного подразделения — разъезда № 171. Звание — старшина. Он храбрый, ответственный и надёжный боец. Васков — добрый и простой человек, при этом он требовательный и строгий начальник. Чтит устав и старается действовать по нему.
А врага понимать надо. Война ведь — это не просто кто кого перестреляет. Война — это кто кого передумает.
— Кому читаешь-то? Кому, спрашиваю, читаешь?
— Никому. Себе.
— А чего же в голос?
— Так ведь стихи.
— Ну что вы в самом деле! У меня мама — медицинский работник.
— Нету мамы. Война есть, немцы есть, я есть, старшина Васков. А мамы нету. Мамы у тех будут, кто войну переживет. Ясно говорю?
— Голова у меня. побежала.
— Завтра догонишь.
— Глубоко там?
— Местами по. в общем. по это самое. вам по пояс будет.
Взял топор (эх, лопатки не захватил на случай такой!), ушел в камни место для могилки искать. Поискал, потыркался — скалы одни, не подступишься. Правда, яму нашел. Нарубил веток, устелил дно, вернулся.
— Отличница была, — сказала Осянина. — Круглая отличница — и в школе, и в университете.
— Да, — покивал старшина. — Стихи читала.
А про себя подумал: не это главное. А главное, что могла Соня детишек нарожать, а те бы — внуков и правнуков, а теперь не будет этой ниточки. Маленькой ниточки в бесконечной пряже человечества, перерезанной ножом.
А зори здесь тихие – цитаты из фильма
В прифронтовой полосе группа девушек-зенитчиц вынуждена вступить в неравный бой с вражескими десантниками. Эти девчонки мечтали о большой любви, нежности, семейном тепле — но на их долю выпала жестокая война, и они до конца выполнили свой воинский долг…
А врага понимать надо. Война ведь — это не просто кто кого перестреляет. Война — это кто кого передумает.
— Кому читаешь-то? Кому, спрашиваю, читаешь?
— Никому. Себе.
— А чего же в голос?
— Так ведь стихи.
Глупостей не надо делать даже со скуки.
— Глубоко там?
— Местами по. в общем. по это самое. вам по пояс будет.
А что до трусости, так её не было. Трусость, девчата, только во втором бою видно. А это растерянность. Просто от неопытности.
О живых думать надо — на войне только этот закон.
А в голос всё-таки не читай: вечером воздух сырой тут, плотный, а зори здесь тихие… и потому слышно аж на пять вёрст.
Кирьянова: — Знаете, товарищ старшина, есть вопросы, на которые женщина отвечать не обязана.
Васков: — Нету. Нету здесь женщин! Есть бойцы и есть командиры. Война идёт, и покуда она не кончится — все в среднем роде ходить будем.
Кирьянова: — То-то у вас постелька до сих пор распахнута, товарищ старшина среднего рода…
— Болит?
— Здесь вот у меня болит. Положил ведь я вас, всех пятерых положил. А за что? За десяток фрицев?
— Ну зачем так? Всё же понятно. война.
— Пока война — понятно. А потом, когда мир будет? Будет понятно? Что ответить, когда спросят: что же это вы, мужики, мам наших от пуль сберечь не могли?
— Не надо, мы Родину защищали, её. Не мучь себя.
Эх, бабы, бабы! Мужику война — это как зайцу курево, а уж вам-то…
Васков: — Ты чего стучишь? Я, понимаешь, тебе не дролюшка, и нечего мне кусочки подкладывать. Наворачивай, как бойцу положено!
Гурвич: — Я наворачиваю.
Васков: — Вижу. Худющая, как весенний грач! Ноги не держат.
Гурвич: — У меня конституция такая.
Васков: — Конституция… Вон, у Бричкиной — такая же конституция, как у нас у всех, а всё при всём! Есть на что приятно поглядеть.
[Бричкина, потупившись, краснеет]
Хенде хох! Лягай! Лягай! Лягай! Аллес! Аллес! В угол! В угол! Хенде хох! Хенде хох! Ну что, взяли? Взяли, да? Пять девчат… пять девочек было всего! Всего пятеро! И не прошли вы! Никуда не прошли! Сдохнете здесь, все сдохнете. Лично каждого убью. Лично. А там пусть судят меня. Пусть судят.
2-я серия. [Бросив гранату без запала и схватив автомат убитого немца, кричит в ярости немецким десантникам.]
А зори здесь тихие. О фильме.
Тема фильма: «Эх, бабы, бабы, несчастный вы народ! Мужикам война эта – как зайцу курево, а уж вам – то…». Идея фильма: « А про себя подумал: не это главное. А главное, что могла нарожать Соня детишек, а те бы – внуков и правнуков, а теперь не будет этой ниточки. Маленькой ниточки в бесконечной пряже человечества, перерезанной ножом».
Ростоцкий был для актрис как старшина Васков для героинь фильма. Съёмки проходили в сложных климатических условиях и все тяготы они проходили вместе. Так, в сцене прохождения через болото вместе с девчонками каждое утро в жижу с присказкой «баба сеяла горох — ух!» шел режиссер, слегка поскрипывая протезом, оставшимся у него после ранения.
– Этот фильм – благодарность женщинам, которые пошли на войну, – вспоминал позже Станислав Ростоцкий. – В Великую Отечественную в Советской армии было 300 тысяч доброволок по 17-18 лет. Одной из них я обязан жизнью. На своих руках меня вытащила из боя медсестра – Аня Чегунова. Она прошла всю войну, а вот мой фильм посмотреть так и не смогла… К тому времени она ослепла – ее сгубила война. Я привез Анну на студию и рассказывал все, что происходило на экране.
Справа озеро, слева озеро, на перешейке глухой лес, в лесу — шестнадцать гитлеровских диверсантов, и должен старшина Васков задержать их силами пяти девушек-зенитчиц, вооружённых трехлинеечками.
В киногруппе было много фронтовиков, поэтому перед утверждением актрис на роль был устроен кастинг с голосованием за каждую девушку.
Пять девушек-зенитчиц, пошедшие за Васковым в лес, — это пять точных портретов эпохи.
До Ольги Остроумовой на роль Жени Камельковой пробовались много актрис. Но Ростоцкий остановил свой выбор именно на ней. Примечательно, что Остроумова была единственной для кого «А зори здесь тихие…» не были дебютом. До этого она уже успела сняться в фильме «Доживём до понедельника» у того же режиссера. Остроумову едва не сняли с роли — проблемы возникли с гримом.
— Меня выкрасили в рыжий цвет и сделали химию, — рассказывает Ольга Остроумова. — Все завивалось мелким бесом, что мне страшно не идет. Первые кадры получились нелепые. На режиссера Ростоцкого стало давить начальство, требовали снять меня с роли. На что Станислав Иосифович ответил: «Перестаньте ее гримировать и оставьте в покое». И меня оставили в покое на неделю – я подзагорела, химия начала сходить, и как-то все само собой исправилось.
А Елену Драпеко с роли Лизы Бричкиной действительно сняли. На время.
— В сценарии Лиза Бричкина – румяная, бойкая деваха. Кровь с молоком, титьки колесом, — смеется Елена Драпеко. — А я-то была тогда второкурсница-тростиночка, не от мира сего немножко. Я занималась балетом, играла на рояле и скрипке. Какая у меня крестьянская хватка? Когда отсмотрели первый съемочный материал, меня отстранили от роли.
Но потом жена Ростоцкого Нина Меньшикова, увидев отснятый материал на студии Горького, позвонила Ростоцкому в Петрозаводск и сказала, что он не прав. Ростоцкий еще раз посмотрел материал, собрал съемочную группу, и они решили меня оставить в роли. Мне вытравили брови, нарисовали штук 200 рыжих веснушек. И попросили поменять говор.
— Когда мою грудь в сцене смерти Сони намазали бычьей кровью и на меня стали слетаться мухи, то у Ольги Остроумовой и Екатерины Марковой стало плохо с сердцем, — говорит Ирина Долганова. — На съемочную площадку пришлось вызывать «скорую».
— Меня в этом фильме чуть взаправду на тот свет не отправили, – вспоминает Екатерина Маркова, – Помните сцену, когда я, испугавшись, выбегаю из кустов с криком «Мама!» и получаю выстрелы в спину? Ростоцкий решил снять крупный план спины – так, чтобы были видны дырочки от пули и кровь. Для этого изготовили тонкую доску, просверлили ее, «смонтировали» пузыречки искусственной крови и закрепили мне на спину. В момент выстрела электрическую цепь должно было замкнуть, гимнастерка должна была прорваться изнутри и хлынуть «кровь». Но пиротехники просчитались. «Выстрел» оказался куда мощней, чем планировалось. Мою гимнастерку разорвало в клочья! От увечья меня спасла лишь доска.
В живых останется только старшина Васков. «Дело происходит в сорок втором году, — говорил писатель Борис Васильев, — а я немцев образца сорок второго хорошо знаю, мои основные стычки с ними происходили. Сейчас такими могут быть спецназовцы. Метр восемьдесят минимум, отлично вооружённые, знающие все приёмы ближнего боя. От них не увернёшься. И когда я столкнул их с девушками, я с тоской подумал, что девочки обречены. Потому что если я напишу, что хоть одна осталась в живых, это будет жуткой неправдой.
Там может выжить только Васков. Который в родных местах воюет. Он нюхом чует, он здесь вырос. Они не могут выиграть у этой страны, когда нас защищает ландшафт, болота, валуны».
Натурные съёмки начались в мае 1971 года в Карелии. Съёмочная группа жила в петрозаводской гостинице «Северная». Только в ней не было перебоев с горячей водой.
Ростоцкий придирчиво отбирал актрис на роли девушек-зенитчиц. Перед режиссёром за три месяца подготовительного периода прошли несколько сотен вчерашних выпускниц и действующих студенток творческих вузов.
Съёмки на болоте были трудными с технической точки зрения. Кинокамеры установили на плотах, с них и снимали.
— Играла я эпизод гибели в болоте без дублера. — рассказывает Елена Драпеко. — Сначала Ростоцкий попробовал что-то снять издали, не со мной. Получилось то, что мы называем «липой». Зритель просто не поверил бы нам. Решили снимать «вживую», в настоящем болоте, чтобы стало страшно. Заложили динамит, рванули, образовали воронку. В эту воронку стеклась жидкая грязь, которую на Севере называют дрыгвой. Вот в эту воронку я и прыгала. У нас с режиссером была договоренность, что когда я с криком «А-а-а. » ухожу под воду, то сижу там, пока хватит воздуха в легких. Потом должна была показать руки из воды, и меня вытаскивали.
Второй дубль. Я скрылась под дрыгвой. Объем моих легких оказался достаточно большим. Да еще я понимала, что болото должно сомкнуться надо мной, устояться, затихнуть… Я с каждым движением все углубляла и углубляла дно своими сапожищами. И когда я подняла руки вверх, их с площадки не увидели. Меня полностью, как говорят, «с ручками» скрыло болото. На съемочной площадке начали беспокоиться. Один из помощников оператора, который считал затраченные метры пленки и время, заметил, что я должна бы уже как-то проявить себя, да что-то долго не появляюсь. Он закричал: «Похоже, что мы и в самом деле ее утопили. » На болото набросали деревянные щиты, по этим щитам ребята доползли до воронки, нашли меня и вытащили, как репку из грядки. В Карелии ведь вечная мерзлота. Болото-то оно болото, но вода только на двадцать сантиметров прогревалась, а потом начиналась ледяная крошка. Ощущение, я вам скажу, не из приятных. Каждый раз, после очередного дубля, меня мыли и сушили. Из холода — да под горячую воду. Немного отдыха, и — новый дубль.
5 октября группа вернулась в Москву. Однако к съёмкам в павильоне приступили только через полторы недели: Мартынов, Остроумова и Маркова с театром ТЮЗ отправились на гастроли в Болгарию.
Когда все зенитчицы оказались в сборе, приступили к съёмкам эпизода в бане. Пять часов Ростоцкий уговаривал девчат сняться обнажёнными, но они отказывались, так как были воспитаны в строгости.
— Мы очень сомневались в этой сцене и изо всех сил пытались отказаться: берите дублерш, снимайте их в банном пару, а мы не будем голыми сниматься! — рассказывает Ольга Остроумова. Ростоцкий убеждал, что это очень нужно для фильма: «Вы же всё время в сапожищах, в гимнастёрках, с ружьями наперевес, и зрители забудут о том, что вы женщины, красивые, нежные, будущие мамы… Мне нужно показать, что убивают не просто людей, а женщин, красивых и молодых, которые рожать должны, продолжать род». …Споров больше не было. За идею мы пошли.
На киностудии подбирали женскую операторскую бригаду, искали осветителей-женщин, и условие было одно: на съёмочной площадке из мужчин только режиссёр Ростоцкий и оператор Шумский — и то за плёнкой, огораживающей баню. Но, как все помнят, в Советском Союзе секса не было, поэтому киномеханики на местах частенько вырезали эти знаменитые кадры.
Вспоминает Елена Драпеко:
Собрание по поводу этой сцены длилось четыре часа. Нас уговорили. Был выстроен павильон под названием «Баня», введен специальный режим съемок, поскольку мы поставили условие: ни одного мужчины во время этой сцены на студии не должно быть. Более целомудренной процедуры и представить невозможно. Исключение было сделано только для режиссера Ростоцкого и оператора Шумского. Обоим было по пятьдесят — для нас древние старики. К тому же они были закрыты пленкой, в которой были вырезаны две дырочки: для одного глаза режиссера и для объектива камеры. Репетировали мы в купальниках.
Писатель Борис Васильев приезжал на съёмки всего один раз. И остался очень недоволен. Сказал, что является поклонником спектакля Любимова, а вот с концепцией фильма не согласен.
Горячий спор у Ростоцкого с Васильевым вызвала сцена смерти Риты Осяниной. В книге Васков говорит: «Что ж я скажу вашим детям, когда они спросят — за что вы наших мам погубили?» И Рита отвечала: «Мы не за Беломоро-Балтийский канал имени товарища Сталина воевали, а мы за Родину воевали». Так вот, Ростоцкий наотрез отказался вставлять эту фразу в фильм, потому что это взгляд из сегодняшнего дня: «Какой ты, Боря, смелый, батюшки мои, вдруг, значит, про это сказал. Но Рита Осянина, доброволка, комсомолка 42-го года. Ей даже в голову не могло такое прийти». Борис Васильев возражал. На том и разошлись…
Ростоцкого очень задели слова писателя Астафьева, заявившего, что в кино нет правды о войне, героини, когда их убивают пулями в живот, поют романс «Он говорил мне: будь ты моею». Это, понятно, о Жене Комельковой. «Но ведь это же передёрнуто, — возмущался режиссёр. — Никто её не убивает в этот момент пулями в живот, её ранят в ногу и она, превозмогая боль, вовсе не поёт, а выкрикивает слова романса, который тогда, после „Бесприданницы“ был у всех на устах, и увлекает за собой в лес немцев. Это вполне в характере бесшабашной героической Женьки. Очень обидно читать такое».
Ростоцкий сам фронтовик, потерял на фронте ногу. Когда он картину монтирован, он плакал, потому что ему было девочек жалко.
Председатель Госкино Алексей Владимирович Романов заявил Ростоцкому: «Неужели вы думаете, что мы когда-нибудь выпустим этот фильм на экран?» Режиссёр растерялся, не знал, в чём его обвиняют. Три месяца картина лежала без движения. Потом выяснилось, что необходимо внести поправки. И вдруг в один прекрасный день что-то переменилось, и оказалось, что «Зори…» вполне достойны широкого экрана.
Более того, картину отправили на Венецианский фестиваль. Этот праздник кино запомнился актрисам на всю жизнь.
На предварительном просмотре для журналистов Ростоцкий пережил ужасные минуты. До этого был показан двухсерийный турецкий фильм, зрители уже осатанели, а тут им ещё показывают какой-то двухсерийный фильм про девочек в гимнастёрках. Хохотали всё время. Через двадцать минут, по признанию Ростоцкого, ему захотелось взять автомат Калашникова и всех перестрелять. Расстроенного режиссёра вывели из зала под руки.
На следующий день был просмотр в 11 часов вечера. «Зори…» длятся 3 часа 12 минут. «Я прекрасно понимал, что картина провалится: две с половиной тысячи людей, смокинговый фестиваль, картина идёт на русском языке с итальянскими субтитрами, перевода нет, — делился своими впечатлениями Станислав Ростоцкий. — Я шёл в своём смокинге, который второй раз в жизни надел, и меня держали под руки, потому что я просто падал. Я решил, что буду считать, сколько людей уйдёт с картины. Но как-то не уходили. А потом вдруг в одном месте раздались аплодисменты. Самые дорогие для меня. Потому что это были аплодисменты не мне, не актёрам, не сценарному мастерству… Вот этот враждебный зал в Италии, он вдруг стал сочувствовать девочке Жене Комельковой и её действию. Это было самое главное для меня».
Первый показ фильма за рубежом в Венеции и Сорренто произвел настоящий фурор. В кинотеатре «Россия» очередь стояла в течение месяца. Картина стала лауреатом нескольких международных кинофестивалей, а американской академией киноискусства она была признана одной из пяти лучших мировых картин года. Фильм получил приз на Венецианском фестивале, а через год после выхода на экран был номинирован на «Оскара», но уступил главный приз картине Бунюэля «Скромное обаяние буржуазии». Тем не менее «Зори…» закупили по всему миру.
– И все же, когда фильм вышел на экраны, многие не обратили внимания на его главную идею, – говорил Ростоцкий. – А она заключается в центральной фразе картины: «На таком-то фронте ничего существенного не произошло…». Мы не раз ее слышали по радио. Она звучит и в моей картине, но звучит для того, чтобы сказать: «Да, конечно, ничего существенного не произошло, но пять прекрасных людей погибли».