Мы ошибались попадали впросак что то нам
ЛитЛайф
Жанры
Авторы
Книги
Серии
Форум
Гранин Даниил Александрович
Книга «Месяц вверх ногами»
Оглавление
Читать
Помогите нам сделать Литлайф лучше
Я смотрел па нее с ужасом. Только что она была здоровой. С неподвижной беззаботной улыбкой она продолжала:
— Какая пресс-конференция? Зачем? Не хочу! Пустите меня!
Я не хотел никакой пресс-конференции, я хотел пить, я хотел курить, хотел вытереть пот, я был грязный, небритый, я хотел под душ, я мечтал отделаться от своего пальто. Я был готов к чему угодно, только не к пресс-конференции.
«Советский писатель в Австралии!
В ответ на вопросы он опустился на четвереньки, укусил нашего корреспондента, рыча, выбежал из аэропорта и скрылся в соседней пустыне. «
— Товарищи, учтите, возможны всякие провокации, реакционные круги этой страны могут встретить вас враждебно.
— Зачем мы приехали? Не для того, чтобы потеть на пресс-конференциях. Проделать шесть тысяч километров, чтобы рассказывать вам про Достоевского?
— Печатаете ли вы несоциалистических реалистов?
— Богатые ли вы люди?
— А можете вы сами напечатать свой роман?
— Что сейчас делает Пастернак?
— Кто вам нравится из современных западных писателей?
— Кафка,- повторила Оксана.
И по их физиономиям я понял, что никакого Кафку они не знают, первый раз слышат. С таким же успехом я бы мог назвать им Овидия, Бронислава Кежуна, Вольфа Мессинга. Они ни черта не знали, ни западной, ни советской литературы, не знали, что Пастернак умер, а потом выяснилось, что они и своей, австралийской, литературы не знали. Журналистка одной из центральных газет Австралии приехала к Катарине Причард взять у нее интервью по каким-то вопросам женского движения. Она спросила: «Говорят, что вы пишете романы? Вы писательница?».
Мы часто недооцениваем широты собственных знаний, своего образования. Нам все кажется, что они знают больше. Мы и не представляем, как много мы изучили за последние годы.
Еще сыпались вопросы, а радио уже объявило посадку на Канберру, и нас в том же темпе потащили на поле, и бобслей раскручивался в обратном порядке, пока мы не очутились в воздухе. И тут мы обнаружили, что дотошные журналисты украли у нас встречу с Австралией. Мы с Оксаной пытались выяснить друг у друга, что мы наговорили. Осталось ощущение бедлама, суматохи, мельтешни. Нет, быть первооткрывателем тоже нелегко.
Итак, туземцы с фотоаппаратами вместо копий отбили первую попытку высадиться в Австралии, мы вынуждены были подняться в воздух.
Мы задумались над судьбой нашей поездки. Плата за экзотику оказалась слишком высокой.
— А что ты видел в Австралии?
Я начинал перечислять и вдруг убеждался, что все это я мог узнать, не уезжая из дому. Почему-то никому не приходило в голову спросить: «А что вы делали там?», хотя больше всего хотелось рассказать, что делали и что сделали. Потому что это наше, об этом нигде не прочтешь, кроме как в нашем коротеньком служебном отчете, который подшивается к денежному отчету для бухгалтерии.
Чем еще можно заняться? Канберра живет в коттеджах. Она не признает квартир, общих домов, только коттеджи. И занимаются коттеджами.
Месяц вверх ногами (5 стр.)
В дальнейшем мы, конечно, как-то приспособились. К славе тоже можно приноровиться, тем более что слава была не наша. Это был интерес к советской культуре, к советским писателям, которые тут бывали редко. В конце концов мы ехали сюда работать. Пресс-конференции были тоже работой. Встречи, приемы, выступления по радио, телевидению, доклады, визиты – обычная работа всех подобных делегаций. Из-за этого много интересного мы не успели посмотреть. Из-за этого уставали, надоедало говорить одно и то же, но я все-таки рад, что у нас было дело, а не туристская поездка. Мы жили. Мы ошибались, попадали впросак, что-то нам не удавалось, зато что-то мы смогли рассказать и сделать – завоевать друзей, разоблачить ложь… Мы были участниками, а не только зрителями.
– А что ты видел в Австралии?
Я начинал перечислять и вдруг убеждался, что все это я мог узнать, не уезжая из дому. Почему-то никому не приходило в голову спросить: «А что вы делали там?», хотя больше всего хотелось рассказать, что делали и что сделали. Потому что это наше, об этом нигде не прочтешь, кроме как в нашем коротеньком служебном отчете, который подшивается к денежному отчету для бухгалтерии.
СТОЛИЦА
Все правильно. Однако за последние десять лет Канберра изменилась. Группы коттеджей, раскиданные, по словам Даниельссона, на грязном пустыре, оказались теперь на берегу искусственного озера. Водная гладь объединила разрозненные поселки, оживила долину. Вода часто создает физиономию города. Немыслимо представить себе Ленинград без набережных, мостов, каналов. Попробуйте тот же Сидней отодвинуть от залива. Канберра построена далеко от океана; пока не было озера, она выглядела, наверное, безобразно. Сейчас у нее появилось что-то свое. Еще не характер – приметы. Деревенская скука осталась. Еще нет центра города, нет толпы, вечернего Бродвея, нет огней рекламы, кабаре, театров. Приходится придумывать развлечения самим. Скучающие чиновники привезли акулу, пустили ее в озеро. Поднялась паника, но то ли от пресной воды, то ли от канберрской скуки акула издохла.
Чем еще можно заняться? Канберра живет в коттеджах. Она не признает квартир, общих домов, только коттеджи. И занимаются коттеджами.
Коттеджи-щеголи, коттеджи-пижоны, стиляги, снобы, аристократы, коттеджи-хвастуны, коттеджи-завистники. Все они модерновые, каменные: красный кирпич, белый кирпич, пестрый кирпич. Вокруг коттеджа садик. Мой садик примыкает к твоему садику. У тебя клумбы, а у меня алые кусты, у тебя фикусы, а у меня араукарии, и я еще посажу всякие ботанические тропики. На траве-мураве целый день крутится поливалка. У тебя шланг розовый, тогда у меня бирюзовый. Водяные хвосты радужно переливаются на солнце. С улицы смотреть – красотища. И смотрится хорошо: никаких заборов, никаких оград тут нет. Но на улице пусто. Один беленький шпиц сидит на веранде. Красные глаза его налиты умопомрачающей скукой. Лаять не на кого. И не предвидится. Выморочные пространства асфальта лишены человечьей плоти. Крашеное железо проносится с вонью и скоростью, бессмысленной для погони. Пешехода в Канберре нет. Ему и тротуаров не выстроено. Автомобиль и автобус – единственные движущиеся существа. Тротуарная площадь сожрана обильными дорогами, по которым можно добраться в любое учреждение. Ровно в полдень из министерств, из Пентагона – есть тут свой Пентагончик, – обгоняя друг друга, несутся машины. Ленч. Разбегаются по извивам асфальтов, до коттеджей. Через час так же стекаются, несутся обратно и стройно скапливаются на площадях перед светлыми государственными параллелепипедами. Небесному наблюдателю бегающие авто кажутся единственными жителями столицы. Настоявшись на площади, они расползаются по своим коттеджам, забираются в гаражи, откуда выбегают утречком помытые и заправленные для дальнейшего движения к государственным стоянкам.
Мы дважды прилетали в Канберру. Большинство пассажиров чиновники с портфелями; в свою столицу чиновник летит без радости, он совсем не похож на оживленного чиновника, летящего из столицы.
Канберра в некотором смысле идеальная столица: туда не рвутся командированные, в отелях всегда есть номера. Периферийные граждане, из самой глухомани, – и те не мечтают переехать в столицу. Только отъявленные карьеристы, чтобы сделать государственную карьеру, готовы поступиться многими радостями жизни. Карьерист оставляет их в Сиднее, в Мельбурне. Или продвигаться, или развлекаться.
На университетском обеде в честь нашей делегации профессор Менинг Кларк познакомил нас с писателями и литераторами Канберры, с ее Союзом писателей – «Феллоушип». Мы привыкли, что слова «Союз писателей» связаны с каким-то клубом, помещением, где есть кабинеты, письменные столы, телефоны. «Феллоушип» ничего этого не имеет. Однажды, когда мы сидели дома у секретаря «Феллоушип» – Линден Роуз, она вытащила папку – все хозяйство писательской организации. В папке помещались канцелярия, отдел кадров, отчетность, бухгалтерия, переписка. Та же папка фигурирует в «Феллоушип» каждого из семи штатов. Руководит австралийским союзом по очереди в течение года организация одного из штатов. Сейчас обязанности председателя исполнял «Феллоушип» Тасмании. Нам ни разу не удалось позассдать в кабинетах, с графинами и секретаршами. Не было протоколов и стенограмм. Все дела решались в кафе, на обедах, со стаканом пива в руках.
Давид Кемпбелл читал стихи. У него были огромные руки фермера. Когда он взмахивал ими, пламя свечей колебалось и тени шатались. Мы обедали при свечах. На деревянном непокрытом столе, в деревянном зале. Это была первая встреча с нами, и все держались немного настороже, избегали трудных вопросов. А стоит только начать избегать, как любая тема становится опасной. Менинг Кларк обеснокоенно поглядывал в нашу сторону. Ему очень хотелось, чтобы нам здесь понравилось. И другие тоже старались. Рядом со мной сидел Гарри. Он преподавал в университете славистику.
– Можно мне помочь вам смотреть Канберру? – сказал он по-русски.
– Я освобожусь, – он как-то робко запнулся. – Если вам, конечно, не помешаю, у вас свои планы.
– Я бы заехал за вами, если это возможно.
Он нерешительно оговаривался, готовый в любую минуту отступить, словно опасаясь чего-то. По одной его обмолвке я вдруг понял, что он боится поставить нас в неудобное положение, – он не знал, можно ли нам оставаться наедине с ним, бывать в частных домах, заходить в пивные и общаться с неизвестными лицами. Имеем ли мы вообще право действовать, не согласовав с кем-то. Может быть, нам положен специальный провожатый.
Я чуть было не обиделся, но разве он был в этом виноват?
Кемпбелл читал стихи так, как читают хорошие поэты, слушая самого себя. Даже не зная, языка, всегда можно определить на слух, чего стоят стихи. В хороших стихах много музыки. Один австралийский поэт прочел свой перевод Пушкина, и я по ритму узнал «Чудное мгновенье», такой это был отличный перевод.
Официант налил мне немного вина для пробы. Он стоял, ожидая, и все за столом смотрели, как я пробую. Вино было отличное, но я помотал головой, чтобы достигнуть репутации знатока. Официант вернулся с другой бутылкой. Я задумчиво почмокал, это была изрядная кислятина, я не выдержал сморщился, кто-то улыбнулся, я тоже улыбнулся, и все засмеялись, за столом стало просто и весело, и начались австралийские тосты, которые короче тостов всех других пьющих народов.
Прежде чем гулять по Канберре, мы отправились в посольство получить свои паспорта.
– А зачем вам паспорта? – спросил консул.
– Странно, – сказали мы, – как же мы можем без документа в чужой стране?
Нам даже диким показался его вопрос и улыбка его.
– Не беспокойтесь, – сказал он, – не нужны вам никакие паспорта. Никто их у вас не спросит.
– Ну, Канберра, допустим, но ведь мы поедем дальше по стране.
– И там они вам не пригодятся. Поедете без паспортов, так спокойнее. Не потеряете. Они тут все живут беспаспортные.
Мы осторожно проверили у Гарри – он не имел паспорта.
– Как же вы живете без паспорта?
– Ну как же, – мы тоже удивились, – а если приезжаете в гостиницу?
– А как вас зарегистрировать?
– Запишут фамилию, и вся регистрация.
– А откуда они узнают фамилию?
Мы опять удивились и задумались:
– А для полиции? Если вы нарушите.
Гарри еще больше удивился:
Мы ошибались попадали впросак что то нам
Месяц вверх ногами
Когда человек приезжает из Франции, его не спрашивают:
— Ну как там Эйфелева башня? Стоит?
Про любую заграницу задают вполне осмысленные вопросы. Но попробуйте приехать из Австралии. Каждый, кто встречает вас, будь он даже лучший друг, задает один и тот же вопрос:
— Ну как там кенгуру? Видел? Прыгают? Любой разговор начинается с вопроса о кенгуру. Ни образование, ни возраст, ни должность роли тут не играют. В дальнейшем человек может проявить широту своих интересов, но первый вопрос неизменен. Наиболее чуткие люди, заметив мой тоскливый взгляд, смущаются, и все-таки удержаться от этого вопроса не в силах. Кое-кто пытался извернуться, быть оригинальным. Лучше всех это удалось одному физику, известному своим острым умом и своеобразностью мышления.
Можно подумать, что кенгуру у нас более популярны, чем в Австралии. В то же время сведения о кенгуру самые противоречивые, во всяком случае интерес к кенгуру выше среднего уровня знаний о них. Женщин почему-то особенно волнует сумка, в которой кенгуру носит детеныша: какой формы сумка, на молнии ли она, в моде ли сейчас такие сумки?
Разумеется, и этого я не упущу, но начну с той минуты, с того жаркого февральского дня в заповеднике под Мельбурном, когда что-то огромное, сероватое перемахнуло почти над нашими головами поперек всей аллеи, через кусты и обочины. От неожиданности я вздрогнул, и Джон Моррисон засмеялся.
Довольно большая компания кенгуру окружила нас. Никаких глупых вопросов они не задавали. Они оглядывали, обнюхивали, этого им было достаточно. Рослая мамаша любезно показала нам некоторые обычаи. Она вытряхнула из сумки детеныша, вывернула сумку и ловко стала чистить ее передними лапками, коротенькими, как детские ручки. Малыш запрыгал ко мне, ткнулся мордой в колени. Я наклонился, погладил его, взрослые кенгуру спокойно следили за мной, полные доверия. Я осторожно бродил среди них, касаясь их шелковистого серого меха. Они были неистощимо доверчивы, от их веры в человека становилось совестно.
И он отправил Джона Моррисона с нами в буш. Еще в Москве мне попалась книга рассказов Моррисона. Он пишет предельно точно и серьезно. Его рассказы запоминаются. Это, конечно, не обязательно, чтобы рассказы запоминались, это всего лишь свойство таланта. Писатель часто и не ставит себе такой задачи, получается это само по себе в результате действия каких-то мало еще выясненных составляющих. Тем не менее я предпочитаю рассказы, которые запоминаются и остаются со мной.
Я знал, что Джон Моррисон работает садовником. Я знал, что за рубежом редкие писатели могут прожить на литературные заработки. Но было грустно, что писатель такого таланта, как Джон Моррисон, вынужден работать садовником, в то время как писатели куда меньшего калибра могут нанимать себе садовников.
Мы долго ходили по заповеднику, болтали с маленькими попугайчиками, раскрашенными с неистощимой выдумкой. Палитра природы поражала любое воображение. Бесчисленные, самые, казалось бы, невероятные сочетания цветов отличались безукоризненным вкусом.
— Какая пресс-конференция? Зачем? Не хочу! Пустите меня!
Я не хотел никакой пресс-конференции, я хотел пить, я хотел курить, хотел вытереть пот, я был грязный, небритый, я хотел под душ, я мечтал отделаться от своего пальто. Я был готов к чему угодно, только не к пресс-конференции.
«Советский писатель в Австралии!
В ответ на вопросы он опустился на четвереньки, укусил нашего корреспондента, рыча, выбежал из аэропорта и скрылся в соседней пустыне. «
— Товарищи, учтите, возможны всякие провокации, реакционные круги этой страны могут встретить вас враждебно.
— Зачем мы приехали? Не для того, чтобы потеть на пресс-конференциях. Проделать шесть тысяч километров, чтобы рассказывать вам про Достоевского?
— Печатаете ли вы несоциалистических реалистов?
— Богатые ли вы люди?
— А можете вы сами напечатать свой роман?
— Что сейчас делает Пастернак?
— Кто вам нравится из современных западных писателей?
— Кафка,- повторила Оксана.
И по их физиономиям я понял, что никакого Кафку они не знают, первый раз слышат. С таким же успехом я бы мог назвать им Овидия, Бронислава Кежуна, Вольфа Мессинга. Они ни черта не знали, ни западной, ни советской литературы, не знали, что Пастернак умер, а потом выяснилось, что они и своей, австралийской, литературы не знали. Журналистка одной из центральных газет Австралии приехала к Катарине Причард взять у нее интервью по каким-то вопросам женского движения. Она спросила: «Говорят, что вы пишете романы? Вы писательница?».
Мы часто недооцениваем широты собственных знаний, своего образования. Нам все кажется, что они знают больше. Мы и не представляем, как много мы изучили за последние годы.
Еще сыпались вопросы, а радио уже объявило посадку на Канберру, и нас в том же темпе потащили на поле, и бобслей раскручивался в обратном порядке, пока мы не очутились в воздухе. И тут мы обнаружили, что дотошные журналисты украли у нас встречу с Австралией. Мы с Оксаной пытались выяснить друг у друга, что мы наговорили. Осталось ощущение бедлама, суматохи, мельтешни. Нет, быть первооткрывателем тоже нелегко.
Итак, туземцы с фотоаппаратами вместо копий отбили первую попытку высадиться в Австралии, мы вынуждены были подняться в воздух.
Мы задумались над судьбой нашей поездки. Плата за экзотику оказалась слишком высокой.
— А что ты видел в Австралии?
Я начинал перечислять и вдруг убеждался, что все это я мог узнать, не уезжая из дому. Почему-то никому не приходило в голову спросить: «А что вы делали там?», хотя больше всего хотелось рассказать, что делали и что сделали. Потому что это наше, об этом нигде не прочтешь, кроме как в нашем коротеньком служебном отчете, который подшивается к денежному отчету для бухгалтерии.
Попасть впросак
Удивительно, как много людей искренне считают, что некий просак является частью человеческого тела. Неизвестно, чем руководствовались создатели популярной чёрной кинокомедии, когда выдвигали столь экзотичную версию идиомы «попасть впросак» (повторять эту ерунду, не имеющую никакого отношения к русскому языку, мы, конечно, не будем), но только не историческими источниками, лингвистическими исследованиями и словарями. И вы тоже выкиньте из головы бред, произнесённый вкрадчивым михалковским голосом: словарями зафиксировано лишь одно значение слова «просак».
К счастью, хотя бы не путают значение этого фразеологизма: оказаться в неприятном, неловком, невыгодном для себя положении; попасть в нелепую ситуацию, став при этом предметом насмешек.
А происхождение выражения весьма примечательно и уходит корнями в далёкий XVIII век.
Слово «просак» мы находим в словаре В. Даля:
крутило, канатный, верёвочный стан, на котором сучат, спускают верёвки, пространство от прядильного колеса до саней, где снуётся и крутится бечёвка, спускается вервь; если попадёшь туда концом одёжи, волосами, то скрутит, и не выдерешься; от этого поговорка. *Затруднительное положение, бедушка, где не знаешь, как быть. Он впросак попал, сидит впросаках.
Подробнее об истории выражения пишет в замечательной книге «Крылатые слова» (1899) Сергей Максимов, этнограф, исследователь языка, почётный академик Петербургской академии наук. Так он описывает быт ремесленников Ржева:
Обмотанными той или другой густо кругом всего стана от низа живота почти по самую шею, то и дело попадаются на улицах молодцы-прядильщики.
…В конце длинного, широкого и вообще просторного двора установлено маховое колесо, которое вертит слепая лошадь. С колеса, по обычаю, сведена на поставленную поодаль деревянную стойку с доской струна, которая захватывает и вертит желобчатые, торопливые в поворотах шкивы. По шкивной бородке ходит колёсная снасть и вертит железный крюк, вбитый в самую шкиву. Если подойдёт к этому крюку прядильщик, то и прицепится, то есть припустит с груди прядку пенькового прядева и перехватит руками и станет отпускать и пятиться. Пред глазами его начинает закручиваться верёвка. Крутится она скоро и сильно, сверкая в глазах, и, чтобы не обожгла белого тела и кожи, на руках надеты у всех рабочих кожаные рукавицы, или голицы. Прихватит ими мастер свежую бечёвку и всё пятится, как рак, и зорко пред собою поглядывает, чтобы не оборвалось в его рукавицах прядево на бечёвке. Он уже не обращает внимания на то, что не выбитая кострика либо завёртывается вместе с пенькой в самую верёвку, либо сыплется, как песок, на землю. Пропятился мастер на один конец, сколько указано, скинул бечёвку на попутные, торчком стоящие рогульки с семью и больше зубцами и опять начинает снова. Время от времени, когда при невнимании или при худой пеньке разорвется его пуповина и разъединится он и со слепой лошадью и с колесом, — он тпрукнет и наладится.
Так нехитро налажен основной механизм прядильной фабрики первобытного вида. К тому же, по старинному закону, и это маленькое заведение кочует: оно переносное.
Я заглянул на тот двор, куда ушла шумливая и весёлая ватага бойцов, и увидел на нём целое плетенье из верёвок, словно основу на ткацком стану. Кажется, в этом верёвочном лабиринте и не разберёшься, хотя и видишь, что к каждой привязано по живому человеку, а концы других повисли на крючках виселиц. Сколько людей, столько новых нитей, да столько же и старых, понавешено с боков и над головами. Действительно, разобраться здесь трудно, но запутаться даже на одной верёвочке — избави бог всякого лиходея, потому что это-то и есть настоящий бедовый «просак», то есть вся эта прядильня или верёвочный стан, — всё пространство от прядильного колеса до саней, где спускается вервь, снуётся, сучится и крутится бечёвка.
Всё, что видит наш глаз на дворе, — и протянутое на воздухе, закреплённое на крючьях, и выпрядаемое с грудей и животов, — вся прядильная канатная снасть и веревочный стан носит старинное и столь прославленное имя «просак». Здесь, если угодит один волос попасть в «сучево» или «просучево» на любой верёвке, то заберёт и все кудри русые и бороду бобровую так, что кое-что потеряешь, а на побитом месте только рубец останется на память. Кто попадёт полой кафтана или рубахи, у того весь нижний стан одежды отрывает прочь, пока не остановят глупую лошадь и услужливое колесо. Ходи — не зевай! Смеясь, поталкивай плечом соседа, ради веселья и шутки, да с большой оглядкой, а то скрутит беда — не выдерешься, просидишь в просаках — не поздоровится.
Находим мы это выражение и в художественной, а также публицистической литературе.
Утешать и развлекать Софью Николаевну в дурном состоянии духа было дело поистине мудрёное: как раз не угодишь и попадешь впросак: не поправишь, а испортишь дело. С. Аксаков. Семейная хроника
Мы ошибались, попадали впросак, что-то нам не удавалось, зато что-то мы смогли рассказать и сделать. Д. Гранин. Месяц вверх ногами
Петя понял, что попал впросак: никакой тайны у Гаврика, разумеется, не было, а он только хотел над ним посмеяться. В. Катаев. Белеет парус одинокий
Неопытность его первое время действительно была фантастической: он не зналсамых простых терминов, не понимал различия в шрифтах и их назначения.Чувствуя себя глупо, не решаясь спрашивать у сотрудников, потому чтопостоянно боялся попасть впросак, он… ухватился за ту единственную ниточку,которую мог тянуть без опаски: это была литературная сторона дела. Л. Обухова. Заноза
Как тонко задумана была эта политика хитрости и личных уступок, и как неловко попал впросак наш дипломат. В. Ленин. Услужливый либерал
Удачнее объезд проходил на спусках, но один раз я тут попал впросак. П. Бажов. Дальнее — близкое
Правда, за эти два дня нам встретилось столько новых понятий, что мы побоялись попасть впросак и промолчали. И. Кожедуб. Служу Родине!
Чтоб не попасть впросак (в современном языке это наречие и пишется оно слитно), будьте грамотны!